Прометей, или Жизнь Бальзака

«О мой дорогой! Мой божественный! Все, что я могу, – это пребывать в экстазе, погружаясь в свои воспоминания. Как передать тебе, до чего я счастлива! Чтобы понять, ты бы должен был познать самого себя, а это невозможно, главное же – тебе невозможно постичь, что? ты значишь для меня. Если бы в безумных грезах у меня явилось желание быть любимой так, как любят лишь на небесах, и если бы это желание полностью осуществилось, то даже тогда мое блаженство ничего бы не стоило в сравнении с тем, какое даруешь мне ты. О, что бы мне такое сделать? Где найти силу, могущество – все, что мне необходимо, все, чем я хотела бы заплатить за такую любовь? Вчерашний вечер, один только вчерашний вечер дороже для меня, чем десять веков… Тебе мой привет, любовь и хвала!..»

В другой раз она писала: «Уже рассветает, прими же мой привет, милый, прими от меня привет, мой нежный властелин!» Одного только она не понимала: как может человек с такой возвышенной душою скрывать что-либо от той, которая обожает его. Она знала, что Оноре снова видится с герцогиней д’Абрантес. Сидя на кушетке, «на этом священном ложе», он отвечал: «Как можешь ты требовать, Лора, чтобы я разом порвал с нею? Как могу я заплатить свой долг особе, которая готова все сделать для меня?» Но разве у Оноре не было иного долга, более настоятельного, по отношению к бедной подруге, поддерживавшей его в трудную пору своим присутствием, ласками и своим состоянием?

«Добавлю еще одно, мой дорогой, мой милый: по совести говоря, я не верю, что эта женщина может и хочет быть тебе полезной… Она не захочет этого, ибо, живя в Версале, ты не добьешься успеха, а согласиться на то, чтобы ты жил вдали от нее, в столице, она, думаю, не пожелает».

На «священной» кушетке Оноре готов был обещать все, что угодно, однако, предоставленный самому себе, отправлялся в Версаль и работал там над рукописями герцогини, которая вознаграждала его на свой лад. Бедная Dilecta приходила пешком на улицу Кассини, и соседи сообщали ей, что Бальзака нет дома. Она наказывала его церемонным «вы»: «Очень прошу вас сообщить, могу ли я, невзирая на солнце или дождь, прийти на улицу Кассини в три часа?.. Прощай, милый, прощай».

Моралист осудил бы такое проявление неверности, такую ложь. Бальзак это оправдывает: «Человек, превративший свою душу в зеркало, где отражается целый мир… неизбежно оказывается лишен того рода логики, того упрямства, которое принято называть характером. Он немного беспутен… Он увлекается, как дитя, всем, что его поражает… Он может любить свою любовницу до обожания и покинуть ее без всякой видимой причины»[85 - Бальзак. О художниках.]. У первобытных народов ясновидящие, барды, импровизаторы считались существами высшего порядка. А у нас, «едва вспыхнет свет, его спешат погасить, ибо принимают за пожар». Бальзак требует права на непостоянство.

Короче говоря, он различал два вида любви и еще третий, где они переплетались. В молодости приятели, с которыми он встречался в кафе, привили ему вкус к сомнительным любовным похождениям. «Природа наделила нас желанием; надо поститься как можно меньше… Любовью следует заниматься в согласии с законами общества, не выпуская из рук кодекса и следуя этикету. К ней нужно относиться как к танцам, пению или фехтованию». Любовь такого сорта уже по самой своей природе неверна; она готова удовольствоваться любой доступной женщиной с бело-розовым телом.

Но вожделение и страсть – это еще не любовь. «Мужчины и женщины могут, не боясь обесчестить себя, питать страсть к нескольким людям сразу: ведь так естественно стремиться к счастью! Но подлинная любовь всегда одна в жизни». Эту единственную любовь он испытывал к госпоже де Берни. Одновременно чувственная, благоразумная и нежная, она была для него «точно ангел, сошедший с небес». Она угадала его талант, помогла ему сформироваться, направляла его. Не будь этой женщины, гений Бальзака, быть может, никогда не расцвел бы. И он это знает.

Его любовь к Лоре де Берни соткана из чувственности и подлинного чувства; когда дело касается чувственности, он не слишком постоянен, но чувство его неизменно и верно. Помимо этой прекрасной, но все же земной любви, Бальзак мечтает о чем-то уже совершенно неземном, о женщине, которая, не требуя ласк, была бы беззаветно преданной сестрой милосердия, заботящейся о гении. Но ведь женщина тоже не ангел и не зверь. Плоть ее также предъявляет свои права, и даже удивительная самоотверженность госпожи де Берни не может преодолеть ни присущий человеческой натуре антагонизм между чувственной любовью и любовью духовной, ни антагонизм между страстью к женщине и жаждой созидания, раздирающий душу художника-творца. Всякая женщина, которая любит художника, обрекает себя на муки, рано или поздно она их испытает.

Бернар-Франсуа скончался 19 июня 1829 года. Он в свою очередь попал в число «дезертиров» тонтины Лафаржа; полагая себя бессмертным, старик вложил все свое состояние в пожизненную ренту, и его вдова оказалась в тяжелом финансовом положении. Извещение о смерти было подписано Сюрвилем и Монзэглем. Быть может, Оноре (его, видимо, не было в Париже) работал в поместье Булоньера, под Немуром: госпожа де Берни, которую ничто больше не удерживало в Вильпаризи, арендовала теперь это поместье. Возможно, он приезжал в столицу и присутствовал на погребальной церемонии в церкви Сен-Мерри.

Париж Оноре отнюдь не походил на Париж его родителей, с которым он сталкивался в юности. Долгое время Бальзаку был знаком только узкий мирок столицы: его собственная семья, буржуа из квартала Марэ, судейские, нуждающиеся журналисты, дисконтеры и ростовщики. Дружба с Латушем, успех, который имел «Шуан» у знатоков, открыли перед ним двери нескольких известных домов. Каждую среду, по вечерам, у художника Франсуа Жерара, в такой же мере светского человека, как и артиста, не только обольстительного, но и обольстителя, Бальзак встречал людей из парижской элиты: Эжена Делакруа[86 - Делакруа Эжен (1798–1863) – французский художник. Бальзак познакомился с Делакруа в 1829 г., он посвятил ему повесть «Златоокая девушка»; Давид д’Анже (Анжер) Пьер-Жан (1783–1851) – выдающийся французский скульптор. Бронзовая копия мраморного бюста писателя его работы установлена на могиле Бальзака на кладбище Пер-Лашез; Шефер Ари (1795–1858) – художник, один из зачинателей романтического направления в живописи.], Давида д’Анже, Ари Шефера, доктора Корева. Он описал беседу, происходившую между одиннадцатью вечера и полуночью в этом салоне, где собирались поэты, ученые, государственные деятели, денди и прелестные женщины. При свете ламп несколько живописцев работали, прислушиваясь к разговорам. Перед глазами у них всегда была готовая картина, а Бальзак, наслаждаясь минутами, «когда искрометная, полная противоречий беседа уступала место рассказам», запечатлевал в своей памяти интересные истории.

Новеллы, романы сами собой зарождались в его мозгу. «Художник… не посвящен в загадку своего мышления… Он не принадлежит себе. Он – игрушка в высшей степени своевольной силы… Однажды… он… не напишет ни строчки; а если и попробует, то не он будет держать… перо, а другой – его двойник, его созий[87 - Созий – персонаж комедии Мольера «Амфитрион» (1668), слуга и двойник фиванского военачальника Амфитриона.], тот, кто ездит верхом, сочиняет каламбуры… у кого ума хватает лишь на сумасбродные выходки… Но вот вечером, посреди улицы, утром, в час пробуждения… пылающий уголь коснется его мозга, его рук, его языка… Приходит труд и разжигает огонь в горне… Экстаз творчества заглушает жестокие муки рождения»[88 - Бальзак. О художниках.]. Случается, что в одном человеке как бы живут двое – шутник и поэт. Бальзак отлично сознавал эту двойственность.

Он не принадлежал к новому в то время движению – романтизму, но близко соприкасался с ним. 10 июля 1829 года он был приглашен на чтение драмы «Марион Делорм». Ее автору Виктору Гюго исполнилось всего двадцать семь лет, у него была очаровательная жена и трое детей; своим молодым собратьям он уже казался учителем. На чтении пьесы присутствовал Альфред де Виньи: к тому времени он написал «Элоа», «Сен-Mapа» и сделал вольный перевод «Отелло». Гюго окружали его более молодые, но уже известные коллеги – Мериме, Сент-Бёв, Мюссе. Прославленный Александр Дюма, автор пьесы «Генрих III и его двор», в возбуждении размахивал большущими руками. И среди них он, «бедный Бальзак», который только-только успел похоронить Ораса де Сент-Обена. Никакая школа его не поддерживала. Низкорослый Сент-Бёв, лукавый критик, вертевшийся около великого Гюго, игнорировал автора «Шуана». Бальзак поспешил посмеяться над этими «Сценами литературной жизни», словно боялся, что они вызовут у него желание расплакаться.

«Жалкий слушатель, впервые допущенный к этой социальной мистерии, как будете вести себя вы? Рукоплескать? Кричать „браво“? Дерзкий критик! Вы пропали, если нанесете такое оскорбление. У вас есть только один способ выразить свою хвалу: изобразить то задыхающееся молчание, когда останавливаются слова в горле, ибо хочется сказать слишком много; если же вы представлены завсегдатаем салона, у вас есть еще одна возможность – подойти к нему со слезами признательности на глазах и, горячо пожав ему руку, проговорить:

– Спасибо, друг мой, спасибо!..

Это тонко, это заметно и не лишено изящества…

Чтение продолжается…

– О! Здесь нечто мавританское! – говорит тот.

– О! Это Африка! – восклицает этот.

– И вместе с тем Испания! – прибавляет другой.

– В этом стихе чувствуются минареты!

– Это подлинная Гренада!

– Это подлинный Восток!

Даю… честное слово, при мне об Африке и Испании было сказано: „Это подлинный Восток“…

„Чудесно“ и „грандиозно“ – это наименьшее, чем вы обязаны элегии из пятнадцати стихов… Если же речь идет о драме: „Это история в действии! Это открывается будущее! Это мир! Это Вселенная! Это Бог!“[89 - Бальзак. О литературных салонах и хвалебных словах.]»

Между тем герцогиня д’Абрантес нашла себе временное пристанище в Аббей-о-Буа, мирной и спокойной обители, монахини которой поселяли в особом корпусе, отделенном от монастыря, знатных дам, искавших уединения. Здесь царила жившая в скромной квартирке госпожа Рекамье[90 - Рекамье Жюли (1777–1849) – жена банкира, светская львица, хозяйка знаменитого парижского литературно-политического салона; была выслана Наполеоном I из Франции, вернулась во времена Реставрации. В ее салоне при монастыре Аббей-о-Буа собирались писатели.], разоренная, но все еще славившаяся своею красотой, верностью, ставшая всеевропейской знаменитостью.

Быть принятым божественной Жюльеттой в ее жилище на четвертом этаже значило удостоиться величайшей милости. Казалось, волшебные чары феи облегчают подъем по крутой лестнице. Здесь собирались люди самые разные. Шатобриан встречал тут Бенжамена Констана и Ламартина. Герцогиня из Сен-Жерменского предместья учтиво беседовала с герцогиней наполеоновской империи. Госпожа д’Абрантес ввела сюда Бальзака.

«Внимательно присмотритесь к этому молодому человеку с пылающим взглядом и черными как смоль волосами; обратите внимание на его нос, а главное – на рот, когда какая-нибудь лукавая мысль приподнимает уголки этого рта. Что видите вы в этом взоре – разит ли он презрением, насмешкой, или же в нем светится доброта, когда он обращен на друзей? Этот молодой человек – господин Бальзак. Ему только тридцать лет, а из-под его пера вышло уже немало произведений».

Этьен Делеклюз[91 - Делеклюз Этьен-Жан (1783–1863) – писатель, журналист, критик, сотрудник влиятельных журналов «Ревю де Дё Монд», «Журналь де Деба», а также художник, ученик Давида. Выпустил в 1862 г. книгу «Воспоминания за шестьдесят лет».], который находился в Аббей-о-Буа в тот день, когда там был «принят» Бальзак, всю жизнь не мог забыть ту наивную, почти ребяческую радость, какую выказал неофит. «Этому человеку пришлось собрать остатки своего рассудка, чтобы не броситься в объятия всем присутствовавшим». Такое преувеличенное выражение радости могло бы показаться смешным, но искренность чувства тронула Делеклюза, он уселся рядом с Бальзаком и нашел, что тот весьма остроумен. Страстное желание попасть к госпоже Рекамье и долгое ожидание этого дня оправдывали непомерную радость Оноре.

Примерно в то же время Бальзак познакомился с Фортюнэ Гамелен: эта щеголиха времен Директории могла порассказать ему о своих бесчисленных романтических приключениях. Софи Гэ, в салоне которой блистали молодые романтики, также принимала Бальзака; он обязан ей множеством забавных историй и тонких наблюдений. Ведь в свое время она не смутилась при встрече с самим императором: