Сильнее боли

– Помогите… – почти беззвучно прошептала она и протянула Тарасу дрожащую руку. Тот бережно подхватил ее под локоть, другой рукой неуверенно взялся за талию и попытался приподнять с полки. Совершив невероятное усилие, Галя встала на ноги, которые так и норовили подогнуться. Но она, почти повиснув на Тарасе, сделала шаг, другой, а потом… голова прошла. Внезапно. Словно боль, вспыхнув, сгорела, подобно бездымному пороху. Галя тряхнула головой, будто проверяя, не затаилась ли боль, а потом резко сбросила с талии руку Тараса и быстро зашагала к тамбуру. Тарас, разинув рот, на несколько мгновений замер, а потом, спохватившись, тоже поспешил к выходу.

Проводница, наблюдавшая из тамбура всю эту сцену, бросила в спины сошедшим на перрон Тарасу и Гале:

– Не вышло на халяву прокатиться? Артисты… Меня не проведешь!

Галя посмотрела на часы. Полвторого. Автобусы и маршрутки уже не ходят. Да и денег все равно нет.

Но ее родители жили минутах в пятнадцати ходьбы от вокзала, и она, не оглянувшись на Тараса, зашагала напрямик через вокзальную площадь к нужной ей улице.

Тарас неуверенно потоптался и все же догнал Галю.

– Давайте я вас провожу.

Галя остановилась, медленно повернулась и странно прищуренным, изучающим и в то же время отстраненным взглядом осмотрела Тараса, словно пытаясь найти что-то неведомое даже ей самой. И неожиданно для себя спросила:

– А вас любил кто-нибудь? Была у вас любимая женщина?

– Меня нельзя любить, – тихо, но отчетливо ответил Тарас.

– Почему?

– Потому что я боюсь принять чью-то любовь. Да я и недостоин ее.

– Вот как? – уже совершенно равнодушно произнесла Галя и, вновь развернувшись, обронила через плечо: – Меня не надо провожать. Прощайте.

10

Оставшись наедине с ночным спящим городом, Тарас впервые вспомнил о маме. Не то чтобы ему стало от этого стыдно, но все-таки пронеслись в голове определенные мысли, характеризующие его не с самой лучшей стороны. Впрочем, у Тараса имелось и железное оправдание – он ничего не мог поделать, чтобы предупредить маму, что жив и… – Тарас осторожно потрогал распухшую переносицу, – относительно здоров. Разумеется, на учительскую зарплату и мамину пенсию много не нашикуешь, но все-таки он пытался пару-тройку раз склонить ее к покупке мобильного телефона, благо недорогих моделей продавалось теперь немало. Однако всякий раз получал с материнской стороны решительный отказ. Аргумент был один: это бесполезная роскошь, неразумная трата денег. Ведь дома есть телефон, в школе – тоже. По улицам и кабакам Тарас, слава богу, не шляется, а если когда и бывает в гостях, то и там наверняка телефон найдется. Так что, по маминой милости, и остался Тарас без средств связи, а значит, определенная вина в ее теперешнем волнении – а в том, что мама сходит с ума, он не сомневался – ложится и на нее саму. Ну, а что до самой сути произошедшего…

Собственно, весь оставшийся путь до дома, а занял он минут сорок, не меньше, Тарас и размышлял именно об этой сути. Никто и ничто не мешало ему, даже луна скрылась за облаками, а редкие автомобили и мигающие желтым светофоры, свет которых расплывался в близоруких глазах бесформенными колышущимися медузами, словно задавали некоторый ритм мыслительному процессу.

Тарас, как человек обстоятельный, а тем более, как учитель-словесник, привыкший разбирать словарные конструкции на составляющие, решил и случившееся с ним разложить подобным образом по полочкам. Такой систематизированный подход помогал, во-первых, лучше сосредоточиться, во-вторых, отстраниться от проблемы, взглянуть на нее со стороны, тем самым гася лишние эмоции, а в-третьих, просто он привык – так ему удобней мыслить.

Поэтому Тарас и решил в первую очередь определить, а где же, собственно, начинается завязка всей этой истории? Что-то ему подсказывало, что не вчера, когда он неведомо как оказался на чужой даче, а еще накануне, когда непонятно куда выпали три часа. Значит, надо хорошенько подумать о том, где он был позавчера после школы, куда ходил, почему не отправился сразу домой?

Проще всего предположить поездку за город, к Александру Николаевичу. Ведь с тех пор как не вернулся из Чечни дяди Сашин сын и Тарасов лучший друг Сашка, он, Тарас, регулярно, не реже пары раз в месяц, наведывался в любительскую обсерваторию Хрумовых. И не только потому, что так уж любил смотреть на звезды. Просто он видел, какие «звезды» загораются при этом в глазах Сашкиного отца, словно на какой-то миг тот вновь обретал погибшего сына. А еще… Тарас и сам до конца не мог себе признаться, но такие «астрономические» поездки стали ему почти физически необходимы. Они словно заменяли ему то, чего он был лишен, – любовь, женскую ласку… «Стоп! – оборвал свои мысли Тарас. – Любовь здесь совершенно ни при чем. И обсерватория тоже, потому что было еще слишком светло. Думай в другом направлении!»

Хорошо, допустим, что после трудного рабочего дня, приправленного муторным педсоветом, он и вправду устал и просто захотел прогуляться, походить по городу, посидеть в парке на скамеечке, как, между прочим, пытается подсказать ему память. Но вот именно, что лишь пытается, а не подсказывает, дает лишь какой-то невнятный фон: безликие здания, деревья, облака… Ничего конкретного! А ведь он должен был думать о чем-то, что-то видеть вокруг, замечать. Что же он видел? Что слышал? О чем думал?

Тарас напряг, как мог, память. Итак, закончился педсовет. Он попрощался с коллегами, вышел на школьное крыльцо и… что дальше?.. Кажется, к нему подошел Валерка, что-то сказал о весне… Дескать, негоже, когда птички поют и травка зеленеет, любоваться этим одному, без второй половинки. Валерка вообще-то частенько донимал его подобными нравоучениями, так что этот разговор мог иметь место и не позавчера, а раньше. Или все-таки позавчера? Да-да, ведь потом Валерка сказал что-то такое…

Вспомнить, что говорил Валера, Тарас не успел. Боль шарахнула по голове так, что в первое мгновение ему показалось, будто его огрел сзади дубиной ночной грабитель. Он даже попытался оглянуться, но малейшее движение отзывалось новыми взрывами боли, поэтому Тарас просто зажмурился и замер. Захотелось сесть прямо на тротуар, и он, пожалуй, так бы и сделал, если бы не страх перед любым движением. Даже мыслить Тарас опасался, а потому просто разглядывал боль, которая казалась ему сейчас толстым извивающимся червем, точащим мозг, словно ком чернозема. Ведь и мысли ведут себя зачастую подобно червям, подумалось вдруг Тарасу, – точат и точат серое вещество, а ничего кроме пустот и дерьма за собой не оставляют.

«А эта боль – дерьмо еще то!» – мысленно выругался Тарас, и боль, словно обидевшись на оскорбление, вдруг моментально исчезла.

Тарас попробовал осторожно шевельнуть рукой – червяк не показался из норы. Сделал шаг, другой – все оставалось в порядке. Лишь тогда он рискнул открыть глаза. Но возвращаться к воспоминаниям не хотелось. Тарас сделал неожиданный вывод, что боль приходит именно тогда, когда он пытается вспомнить. И не что-нибудь, а события позавчерашнего вечера… Хотя, если попробовать вспомнить, как же он вчера оказался в дачном поселке? Как его там… Ризкино? Ряскино?.. Тарас вспомнил название и испугался, что боль вернется, он даже зажмурился, ожидая ее. Ничего подобного! Голова хоть и гудела слегка от полученной встряски – а может, и от недавнего удара каблуком, – но продолжала работать в обычном режиме.

Тогда он расхрабрился настолько, что стал восстанавливать не позавчерашний, а прошедший вечер. Итак, он тоже вышел на крыльцо школы. А потом направился в поликлинику – ведь именно вчера боль свалила его прямо на уроке… О чем он, тогда, кстати, подумал, что попытался вспомнить?.. «Нет, нет! – чуть не закричал Тарас вслух и даже остановился. – Вот только об этом сейчас не надо!..» Немного успокоившись, он опять зашагал и вернулся в памяти к тому моменту, как пошел к врачу. Но не дошел, потому что Валерка… – опять Валерка? – предложил подвезти на машине. Они даже доехали до злополучной поликлиники, но потом… А что потом-то? Дальше все словно в тумане или даже в киселе – густом, темно-сиреневом черничном киселе. Но все-таки не в беспросветном мраке, что-то оттуда помаленьку начинало проступать. Например, то, что он попросил Валерку ехать в это самое Ряскино. Непонятно, правда, с чего вдруг. И воспоминание это казалось странным, словно он наблюдал за собой со стороны, как за чужим человеком… Да и с чего бы ему-то приспичило ехать в это Ряскино? Впрочем, приспичило же… Как ни крути, а в машине сидел тогда все-таки он и с Валеркой разговаривал – тоже.

А вот сама дорога до поселка вспоминалась смутно, да там и нечего было вспоминать – возможно, он даже задремал тогда. Когда и как вышел из машины, простился с Валеркой – тоже из памяти стерлось напрочь. Следующее воспоминание – как он входит в чердачную темную комнату… Причем – это Тарас с непонятным содроганием понял только что – он уже знал в тот момент, кто и зачем его ждет. Но как?! Как он мог знать это? Тарас снова остановился. В том, что раньше он никогда не видел Галю, он уверен на двести, на триста процентов! Потому что, если бы видел… не смог бы забыть никогда. Как не забудет уже до конца жизни того, что было дальше. Именно это снилось ему только что в поезде, стоило заснуть на каких то десять-пятнадцать минут… И вот сейчас вспомнилось вдруг так отчетливо, до мельчайших деталей, до стонов и запахов разгоряченных тел, до соленого вкуса горячих Галиных губ…

«Нет!!! Стой! – мысленно заорал на себя Тарас. – Остановись, дурак! Тебе нельзя даже думать об этом! Ты предал любовь! Ты недостоин любви! И тебе об этом один раз уже напомнили. Хочешь еще?..»

Ответ, которого он, разумеется, не ждал, «прозвучал» в его голове совершенно неожиданно: «А ты знаешь, хочу!.. И потом, в отличие от Машечки, Галя совсем не похожа на Катерину. Сколько, в конце-то концов, ты будешь казнить себя за прошлое? Минуло шестнадцать лет, опомнись, придурок! Может, пора наконец начать жить, а не маяться дурью? Или завтра опять к дяде Саше поедешь тоску утолять? Пусть тебя звездочки вместо нее приласкают!»

Стало вдруг непередаваемо тошно. Настолько, что захотелось ударить себя по лицу. Возможно, он и сделал бы это, но вовремя вспомнил про разбитый Галей нос. Мысль эта заставила его улыбнуться и почти успокоиться.

«Ты все-таки беспросветный идиот, – завершил Тарас дискуссию с самим собой. – Ну да ничего, недолго витать в эмпиреях осталось. Сейчас тебе мама такую любовь устроит, что мало не покажется».

Хоть он и ожидал испытать на себе бурю, действительность оказалась еще страшнее. Это был ураган, тайфун, торнадо, цунами!

Как ни старался он поворачивать ключ в замке бесшумно, как ни пытался открыть дверь без скрипа, но, когда он шагнул в прихожую, мама уже стояла там. Сначала он ее не сразу и узнал; прищурившись, напряженно разглядывал, словно незнакомку. Не старая еще, пятидесятишестилетняя женщина словно накинула себе добрый десяток лет, которые тяжестью своей будто пригнули ее, сделав и без того невысокую, сухонькую фигурку еще ниже. А мамино лицо стало и вовсе страшным – бледное, в красных пятнах, опухшее от слез…

Увидев Тараса, мама бросилась к нему, распахнув заплаканные глаза и раскинув для объятия руки. Но в шаге от сына замерла, помедлила секунду и, словно именно для замаха, а не для каких-то телячьих нежностей разводила в стороны руки, влепила ему пощечину сначала правой, а затем и левой ладонью.

– Ты… – задохнулась она, багровея на глазах и так же на глазах распрямляясь и сбрасывая лишние годы, – ты где был?! Да как ты можешь так издеваться над матерью?!

– Я не… – попытался ответить Тарас, но его голос больше походил на шорох растущего бамбука под шквалом тропического ливня. Разумеется, он тут же утонул в ревущем потоке. За сокрушительным ураганом возмущений и упреков последовал град перечислений, куда мама обращалась с вопросами о судьбе бессердечного, жестокого, неблагодарного сына: и милиция, и больница, и морг, и бывшие одноклассники-однокурсники Тараса, и коллеги по работе, и знакомые, и друзья…

– В один только морг я звонила уже восемь раз! – воскликнула мама. – Я надоела им так, что они занесли меня в черный список и заранее отказались от предоставления мне в будущем каких-либо услуг…

– Какие услуги тебе нужны в морге? – рассеянно спросил Тарас, совершенно случайно вклинившись в мамину тираду, когда бедная женщина, запыхавшись, набирала в грудь воздух. Сам же Тарас почувствовал в маминых словах некую нестыковку, но переутомившийся мозг никак не мог осознать, что же именно ему показалось нелогичным в предъявленном только что списке.