Воспоминания: Кревальс

Воспоминания: Кревальс
Андрей Александрович Гринин

Впервые до публикации добрался рассказ о Крачите.

Все мы болеем простудой, кто-то чаще, кто-то реже, но оказавшись в кровати, практически не вставая, каждый из нас находит для себя то или иное занятие. Простуда забирает наше время, отменяет планы. Так и герой рассказа, состоявшийся гражданин Крачита, оказавшись в этой ситуации, все сильнее уходя от своей мирской ответственности, вынужден, пребывая в постели, предаваться воспоминаниям молодости, где в памяти мелькает слово "кревальс", которое по совершенно неведомой причине доставляет множество страданий.

Андрей Гринин

Воспоминания: Кревальс

Знаменательный день настиг меня слегка простуженным, коим я бывал очень редко; однако именно в праздник здоровье меня подвело и тем самым доставило много неприятностей. Я, конечно, успел написать пару коротеньких записок: одну с извинениями перед Советом Крачита и сообщением о невозможности полноценного участия в организации праздника, вторую же о большой просьбе моему знакомому доктору, где я умолял его скорее приехать да привезти лекарственных эликсиров, что поставили бы меня на ноги.

Мой старый слуга, внезапно разбуженный, в одной сорочке и старом дырявом плаще немедленно побежал сперва в Совет, а затем к доктору относить записки. Я же дополз до подоконника и спрятавшись в теплое одеяло, в полубреду, осмотрел просыпающийся город.

Солнце, вставшее куда раньше нас, с небольшим трудом пробившееся через слой облаков подогревало землю. Кое-где отдельные лучи, угодившие в просвет, стремительно падали на улицы и крыши домов. В противовес солнцу старался как мог холодный ветер востока, сметая прогретый воздух прочь, подбирая с собой пыль и первые опавшие листья.

Окно моё выходило на проспект Дуэлянтов, важнейший проспект города, тянущийся от одноименного дворца с площадью до центра. К сведению читателей, мало знакомых с самим городом, но очевидно наслышанных о нём, замечу, что на Дуэлянтов располагается тридцать из ста шестидесяти девяти университетов, в их числе Центральное Управление Университета Волшебства (ЦУ СВнеСУЗ), УМЭТРОТех, Имперско-Королевский и Королевско-Герцогский Университеты.

Уже ранним выходным днем сотни граждан города, одетые в строгие нарядные костюмы медленным неспешным шагом стекались к центру; немало слуг спешили по делам своих господ, и где-то среди них бежал как мог и мой, и мне даже казалось я видел его двухметровую фигуру с кудрявыми седыми волосами.

В один момент я обратил внимание на десятиэтажную громаду напротив моего окна, архитектурный эксперимент Карла Септика, каждый этаж-ярус которого тянулся на десять метров по вертикали. Окна у здания были широкими и забирали у фасада с треть его площади. Одно окно, расположившееся аккурат напротив моего, с металлическими узорами растений и зверей по всему периметру чёрной стальной рамы будто приглашало меня заглянуть в него.

Мне становилось хуже – поднялась температура, в глазах всё поплыло, а думать становилось сложнее, я погрузился в бред – животные и растения ожили, стали бродить по раме, а бесконечно широкий зал по ту сторону от окна с гипнотизирующе оформленными стенами оживлял воображение. Игра лучей солнца, проходивших через окно и отражающихся от лакированного пола, полузеркального потолка и причудливых стен навеяли воспоминания.

В юности, когда я только приехал в Крачит, еще до начала моей научной карьеры, я бездумно шатался по городу, тратя деньги на собственные развлечения, меняя обстановку, переходя с места на место, переезжая из гостиницы в гостиницу, я посетил грандиозное мероприятие – благотворительный бал, который проходил во Дворце Искусств. Эти смутные силуэты бала изредка приходят ко мне, напевая повторяющиеся мотивы кревальса, которые раз за разом побуждают меня бежать в музыкальный салон, заказывать у оркестра исполнение этой нежной мелодии.

Раз за разом вспоминаю тот день с момента, когда, поправляя свой новый крегалстук я, аккуратно, через поток людей, пробирался в главную залу, когда на мгновение замерев на последней ступени лестницы, я оглядел бесконечное помещение. И тут почувствовал своё дикое, давящее одиночество и моё отличие от местных обитателей, пусть похожие чувства и испытывал каждый новый житель города, для меня, как и для каждого они различались.

На мне тогда была глупая, устаревшая, пусть и новая одежда; никчемный, забытый всеми креизм давил на меня; какое глупое пристанище несчастных, пожирающая, губительная тоска этого никогда не модного стиля жизни; меня душил мой крегалстук, серые туфли сжимали ноги, коричневый не в пору костюм и страх перед мощью зала, перед людской толпой.

Заиграла незатейливая музыка, звуки которой расходились по всему помещению, благодаря сложным приспособлениям на потолке и, конечно, магии. Толпа разошлась в танце, меня подхватило по инерции, за первым танцем пришли другие, многообразие закружило меня и я не мог остановиться, страх исчез, пустота растаяла, но я почти не помню тех мгновений, меня опьяняло, оставляло в забытьи, разум ушел, я засыпал в безмятежности.

Вдруг меня разбудил грохот – раскаты грома и шум дождя громким хлюпаньем разошлись по зале, а за ними нестерпимый вой и плач ветра. Из-за начавшейся бури магия звука, не готовая к произошедшему, работала не так, как должна.

В момент всё утихло, остановленный оркестр собирался продолжать исполнять Мию-Бат, заводной танец из южных стран. Но в мгновенной тишине раздался громкий женский голос, кто-то воспользовался “правом тишины” и крикнул: “Кревальс! Последний, забытый всеми кревальс! В миноре, кревальса, в миноре!”. Раздалась жалобная музыка, публика застыла. Пошел шёпот: “Опять эта снедающая тоска! Ерунда. Ерунда”.

Я стоял в толпе и недоумевал. “От чего им так неприятен кревальс?”. Вдруг в голову ввинтилась мысль “Я же в костюме! На мне крегалстук! Я пропал! Люди меня возненавидят! Не примут! какой стыд!”. И вдруг меня кто-то подхватил, я вошел в ритм музыки, не так, как раньше, каждый миг я следил за своими движениями, боялся оступиться, хотя ещё больше я боялся поднять взгляд со своих собственных ног и взглянуть на свою партнершу, увидеть её лицо.

Я преодолел страх, резко взметнул глаза вверх, но увидел лишь овальную и худую щеку – она тоже боялась – и потому отвернулась в сторону, тут мной овладела робость, я забеспокоился, что она в ближайшую секунду повернёт лицо, и наши глаза столкнутся. Я поспешно отвел взгляд.

Он упал на публику, нескончаемую толпу, окружившую нас со всех сторон, безжалостно глядящую на нас, скучающе ожидая продолжения общего мероприятия и конца мерзкого, надоевшего всем проявления креизма. Их слух резал жалобный вой скрипки, а глаза мозолили серые одежды на мне, где в особенности всех завораживал и раздражал белоснежный крегалстук на моей шее и шее моей партнерши.

Креизм убивал, терзая душу.

Мелодия подошла к концу, в момент оборвавшись; тут она позволила мне отступиться – я улетел в толпу, меня подхватили и усадили на скамью, дабы я пришел в себя. В тот же миг Мию-Бат заиграли вновь и все продолжили танцевать. Свой остаток танцев я провел на скамье, голова кружилась, а временами мотив кревальса возвращался ко мне и на глазах проступали слезы.

Дорогу в гостиницу я провёл с группой студентов, нам было по пути. Они, как и я, возвращались с благотворительного вечера, а потому обсуждали танцы. Было светло, мы хорошо видели друг друга, в том числе и лица. Сколько бы каждый из них ни смотрел на меня, они будто не узнавали во мне позорного танцора, лишь изредка замечая на мне крегалстук, при этом морщась и будто что-то вспоминая.

Я ждал, что в один момент упомянут кревальс в миноре, но это событие будто забылось или никто просто не хотел его вспоминать. Я же, придя в свой номер задумался: "Почему я не увидел её лица? И она не осмелилась взглянуть на меня? Почему я лишь сидел на той скамье и рыдал, а не поспешил сквозь силы найти свою партнёру по второму единственному в зале крегалстук? Быть может и она также сидела на скамье? Я обязательно её найду и отвечу на эти вопросы. Когда-нибудь."; и заснув, я всю ночь видел сны, сны о своей неизвестной партнерше и о нашем танце, повторяющемся раз за разом. Сон продолжался несколько дней, но постепенно почти сошёл на нет, изредка повторяюсь. Вот и в этот раз я вспомнил те события во сне.

Проснувшись, я увидел себя над кроватью стоящих надо мной слуги, доктора и его молодого ассистента.

–Проснулись мой друг? – спросил мой доктор так, будто это не первый подобный вопрос.

–Да, – ответил я, отгоняя сон и болезнь тихим посаженным голосом.

–В таком случае объявляю вам, что за время вашего продолжительного сна я успел вас обследовать и выписал необходимые снадобья, – успел сказать доктор, пока я его не прервал.

–Сколько я спал?! – не без усилий спросил я, порываясь вскочить с кровати. Тут же попытка подняться не увенчалась успехом и я осел на подушку.

–Прошу вас, Роме, не беспокойтесь. Всё в порядке, господин, праздник перенесён из-за плохой погоды. Ветер нагнал грозу, сейчас идет дождь, – медленно и тихо произнес мой старый слуга, стремясь успокоить.

–Перенесли? Перенесли, – я зевнул и, расположившись на подушке, прислушался к стуку дождя по окну. – Сколько я спал?

Ответ был – шесть часов. Волнение вновь нахлынули и я заволновался, но сразу же успокоился, вспомнив новости.

–Я с ассистентом провёл все необходимые осмотры и твёрдо уверен в диагнозе. У вас обыкновенная простуда, потому поставить вас на ноги эликсиром мгновенно невозможно, а теперь как понимаете и не нужно. Вы должны принимать эликсир перед каждым вашим сном, это ускорит вывод болезни из организма. Однако будьте уверены: раньше трех недель вам не встать, всё-таки простуда пусть и безобидна, но живуча. Я же прошу позволения взять один из ваших зонтов и уйти. Счёт за лечение придёт после выздоравления.

–Берите, берите… Как трое суток? А если кончится дождь?

–Не кончится, господин Роме, это Восточная буря, как ваша болезнь, она продолжительна и безопасна.

–Именно! Ваш слуга прав. Отдыхайте спокойно, а теперь прощайте.

Доктор и его ассистент в сопровождении с моим слугой удалились, а я дотянувшись до эликсира и приняв его, вновь заснул.