Путь

Внезапно в мою голову пришла одна мысль, и я решил узнать мнение монаха о ней. Я начал издалека:

– Скажи, а убивать – это хороший поступок?

Монах засмеялся:

– Конечно, нет. Если ты убьешь живое существо, то в ответ то же самое произойдет и с тобой. В следующих жизнях все плохое, что ты совершил, произойдет и с тобой, и только после этого твоя душа очистится.

– Если я убью собаку – это добрый поступок или злой?

– Конечно, злой.

– А кем быть лучше, собакой или человеком?

– Конечно, человеком. Только человек может достичь Просветления. Собака – не может.

– Получается, собакой рождается душа, которая совершала в прошлом злые поступки? А человеком – та, которая совершала меньше злых и больше добрых? Ведь путь собаки до Просветления дольше, чем у человека, и собаке нужно будет как минимум умереть и переродиться, чтобы получить шанс стать человеком, а значит и достичь Просветления. Человек же может стать Просветленным при своей текущей жизни.

– Правильно.

– Значит, если я убью собаку, я дам ей шанс переродиться на более высоком уровне? Ведь из-за страданий при смерти ее душа очистится. По большому счету, если я убью собаку, я окажу ей две услуги, – очищу ее душу и сэкономлю ей время. Пока она собака – ее жизнь все равно напрасна, за эту свою жизнь она ничего не достигнет и не поймет. А так я ей дам шанс переродиться человеком и достичь Просветления.

Монах снова засмеялся:

– В следующей жизни, когда ты сам станешь собакой, то же самое произойдет и с тобой. Ты убил живое существо, а значит рано или поздно, кто-то убьет и тебя.

– Услуга за услугу, не правда ли? Я совершил добрый поступок, помог собаке, и теперь кто-то за это поможет и мне. Я помог одной душе, другая душа поможет мне. Все в выигрыше.

– Я понимаю, о чем ты говоришь. Пусть так и будет.

Начинало смеркаться, а мы все продолжали разговор. Голод исчез, и все вокруг как будто перестало существовать, во Вселенной оставались лишь мы с монахом и наш разговор.

– Послушай, – Продолжил я, – ты говоришь о том, что человек – это высшее существо, ведь только человек может достичь Просветления, а остальные существа этого сделать не могут. Я правильно понимаю?

– Да, так и есть.

– Хорошо. Значит, наш мир становится все лучше и лучше.

– Я бы так не сказал. Миром правят несправедливость и жадность. Люди ведут войны, убивают других людей, уничтожают природу. Разве это хорошо?

– Я говорю о динамике, она положительная. Раньше мир был хуже, сейчас – лучше. Стало больше людей, но меньше насилия. Больше добра.

– Я так не думаю, мне кажется, войн сейчас больше, чем было раньше. По телевизору только об этом и говорят – вокруг одни войны да насилие.

– Разве это важно, что говорят по телевизору? Телевидение и интернет просто показывают людям то, что их больше всего волнует, а это как раз и есть войны и насилие. Поэтому и кажется, что нас окружает лишь зло, хотя на самом деле это лишь видимость. По репортажам СМИ не получится оценить уровень зла в мире. А если еще учесть, что людей сейчас становится все больше, а войн и насилия, как мне кажется, больше не становится, значит, меньше людей сталкивается со злом. Сто лет назад на Земле было два миллиарда человек, а сейчас уже восемь. А войн сейчас уж точно меньше, чем было раньше.

– Возможно.

– Хорошо, посмотрим на это под другим углом. Ты говоришь, что человек – это высшее существо. Значит, родиться человеком может лишь очень чистая душа, за которой нет большого зла. И если сто лет назад на земле было два миллиарда человек, а сейчас – восемь, значит, за сто лет на земле стало на шесть миллиардов благочестивых душ больше? Мир действительно становится лучше.

Монах засмеялся:

– Мне бы хотелось в это верить.

Мы молчали. Было очевидно, что наш разговор подошел к логическому концу. Вернулось чувство голода, и мир вокруг, который исчез в этой гуще размышления, вдруг появился опять. Появились лавочки, на которых мы с монахом сидели друг напротив друга, вновь возникли деревья и трава вокруг, откуда-то из-под земли опять вырос холм, на середине которого мы вели беседу.

– Ладно, пора продолжать наш путь, каждому свой, – Сказал монах. – Прощай.

– Прощай, – Ответил я.

И мы побрели в разные стороны, каждый своей дорогой, монах – наверх, в храм, а я вниз, – за едой.

Я шел и думал о разговоре с монахом, о мыслях, которые у меня появились, и что они значат. Было интересно поразмыслить о том, как помощь другим людям может оказаться проявлением внутреннего эгоизма и меркантильности, и о том, как иногда неочевидны зло и добро.

Мы видим мир в черных и белых тонах, но это не значит, что он такой и есть. Нам проще жить в мире, где все черное и белое. Так легче ориентироваться в жизни. Однако, нет никаких признаков, что мир именно таким и является на самом деле. Это просто иллюзия.

На самом деле, жизнь не такая, как мы привыкли думать. И разобраться, где зло, а где добро, не всегда так уж просто. И даже более того: иногда, в добре есть чуточка зла, и наоборот – зло может оказаться, хоть на чуть-чуть, и добром тоже.

Я шел в сторону уличных едален и продолжал размышлять о недавнем разговоре. Мне не давала покоя еще одна мысль, высказанная монахом вскользь и не имевшая особенного значения в нашем обсуждении, но которая имеет большое значение в обыденной жизни человека. Монах упомянул о насилии и зле, о которых рассказывают СМИ, и я задумался о роли СМИ в нашей жизни и о том, как медиа влияют на наше восприятие жизни вокруг.

Нынешний век – это век информации. Что правильно, а что неправильно, где добро, а где зло, определяет тот, кто эту информацию транслирует. Век телевидения и интернета. Век манипуляций.

Медиа в наши дни определяют, что важно, а что нет. Медиа определяют, над чьей смертью нам предстоит горевать, а о чьей – мы даже не узнаем. Медиа определяют, какой болезни нам предстоит бояться, а о какой, даже более опасной, – мы никогда не узнаем.

Человек взял ружье и расстрелял невинных людей – о происшествии снимут репортаж, и в тот же день об этом узнает весь мир. Люди будут плакать, сокрушаться и бояться. И в этом нет ничего противоестественного, жалеть страдающих и бояться в случае опасности, – это в общем-то нормально.

Но каждый день умирают сотни тысяч, не попадая в сводки новостей и соцсети. Никто об этих умерших никогда не узнает, кроме горстки близких им людей. Кто-то вообще умрет в одиночестве, и о нем не будет знать никто. Кто-то умрет гораздо более трагичной и мучительной смертью, чем расстрелянные и показанные по телевизору, но и о них никто не узнает.

Станет ли смерть всех этих сотен тысяч менее трагичной? Нет. Но если о ней не снимут душераздирающий репортаж, то ее никто не заметит и никто не проронит и слезинки.

Человека, который не будет жалеть выбранную для сеанса массовой жалости жертву, назовут черствым и бездушным лицемером. На разве не лицемерие – страдать по специально выбранной жертве, а про остальные сотни тысяч погибших забыть?

Наши сегодняшние понятия о добре и зле, о том, что хорошо, а что плохо, о чем страдать, а что игнорировать, относительны и сиюминутны. Во многом они навязаны нам извне, в том числе и СМИ. И даже в течение нашей жизни эти понятия постоянно меняются. Это говорит об их субъективности. Субъективные и меняющиеся понятия не могут быть ничем, кроме иллюзий. Иллюзий, которые в конечном итоге определяют нашу жизнь. И чтобы избавиться от этих иллюзий, нужно найти такие ценности и понятия, которые не зависят от времени и места, которые вечны. Найдя их, мы найдем ответы и найдем вопросы, которые действительно имеют значение вне зависимости от обстоятельств и вне зависимости от времени.

Как определить, что вечное, а что преходящее? Ответа на этот вопрос у меня не было.

Часть 1. Жизнь, смерть и страдание

Глава 1. Священная река

Дорога была мучительно долгой, казалось, что она длилась целую вечность. Поезда здесь ходят медленно и с большой задержкой. Помню, как в других странах бывало сложно дождаться поезда, опаздывающего на несколько часов… Это казалось огромным опозданием. Здесь же опоздание на сутки было обычным делом. Если поезд вообще не отменят. Все познается в сравнении.

Выйдя наконец из поезда, я немного размялся. Давний разговор с монахом, о котором я вспоминал во время поездки, забылся и растворился в сознании – нужно сделать много дел, а воспоминания пока подождут. Я надел рюкзаки – один спереди, другой сзади. Огляделся.

Вокзал был огромный, больше десятка перронов. Несколько перронов на другом конце станции были в процессе постройки. Но и с ними вокзал вряд ли будет справляться с потоками людей, которых приезжает так много, что даже десяток перронов не успевает их принимать, заставляя ждать десятки часов.

Зачем сюда ехали все эти люди? Большинство сюда ехало умирать.

Моему удивлению не было предела, когда я вышел из здания вокзала и осмотрелся. Вообще, священное место, в которое я приехал, и в котором мечтают умереть сотни миллионов человек, и должно вызывать удивление. Только вот удивительным здесь было то, что место-то оказалось абсолютно обычным, и к этому я не был готов. Через дорогу от вокзала, забитую таксистами всех мастей, стояли абсолютно обычные здания с абсолютно обычными магазинами: обувь, электроника, товары для домашнего хозяйства. Не похоже на то, как описывают это место в книгах и в интернете.