Путешествие астролога. Мифология и психоанализ

Коллектив морально поощряет эго в той мере. в какой оно идентифицирует себя с персоной, то есть с коллективизированной, внешней личностью. Происходит это потому, что внешняя личность наглядно свидетельствует о согласии с ценностями коллектива.

Процесс формирования персоны может протекать на различных уровнях, в зависимости от масштаба и типа личности индивида и эпохи, в которую он живет. С этой точки зрения представляются несущественными специальность и общественное положение носителя персоны. Носителем персоны, с помощью которой эго идентифицирует себя с требованиями и ценностями общества, класса или племени, может быть врач или юрист, военачальник или партийный функционер, король или художник. В равной мере представляется несущественным тип общества, который навязывает индивиду эту коллективную маску. Общество может быть первобытным или цивилизованным, демократическим или фашистским.

Опираясь на авторитет совести, персона отказывается от ряда психических компонентов. Эти компоненты частично вытесняются в сферу бессознательного, причем некоторые из них остаются под контролем эго и сознательно устраняются из жизни личности. Теперь все качества, способности и тенденции, несовместимые с коллективными ценностями (то есть все, что прячется от света общественного мнения), совместно формируют тень, темную сторону личности, которая осталась непознанной и неопределенной для эго. Бесконечный ряд теневых персонажей и доппельгангеров в мифах, сказках и литературных произведениях идет от Каина и Едома через Иуду и Хагена к мистеру Хайду у Стивенсона и “безобразному человеку” у Ницше. Такие фигуры непрестанно возникают и учтиво раскланиваются перед человеческим сознанием. И тем не менее, – пишет Нойманн, – человечество до сих пор не осознало психологический смысл архетипа соперника или врага. Собственно, именно в механизме работы архетипов персоны и тени Нойманн видел один из источников возникновения национальных, религиозных и других конфликтов и войн, сопровождавших историю человечества, вплоть до мировых войн, эту тему мы еще рассмотрим в главе, опсисывающей циклы .

Итак, тень – это другая сторона. Она отражает наше несовершенство, приземленность, отрицательное, несовместимое с абсолютными ценностями. Тень воплощает в себе нашу низшую телесность как нечто отличное от абсолютности и вечности души, которая “не от мира сего”. Но она может проявляться и в противоположном качестве – как “дух”, например, когда сознательный ум признает только материальные ценности жизни. Тень олицетворяет уникальность и эфемерность нашей природы: она отражает нашу ограниченность и зависимость от пространственно временных характеристик. В то же время она составляет центральную структуру нашей индивидуальности. Тень – продукт подавлений со стороны Эго импульсов, возникающих в бессознательном. Тема тени связана с дьяволом и его образом в религии и культуре. Тень – это альтер-Эго (другое «Я») человека. Как оно действует, можно проследить на примере известной повести Р. Стивенсона «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Все неудачи и проблемы в диалоге Эго с коллективным бессознательным копятся в тени, структурируют ее, насыщают новыми и новыми энергиями. Тень может захватить контроль над человеком и над его Эго. Это одна из форм психических заболеваний и постоянный сюжет легенд и художественных произведений.

Следующий архетип по Юнгу – это Анима или Анимус. Анима – это женский образ мужской души. Анимус, наоборот, мужской образ женской души. По Юнгу, мужское эго представляет собой коллективное бессознательное в образе женщины (матери, старухи, невесты, жены, дочери). Это анима, женовидная душа. Женское Эго воображает свое бессознательное в образе мужчины, анимуса, души мужского рода. Это фигура старика, отца, мужа, жениха, прекрасного принца, младенца, часто крохотного человечка гомункула, мальчика-с-пальчик и т. д.

Юнг считал, что причиной большинства психических расстройств – и легких неврозов, и тяжелых психозов – является понижение ментального уровня. Это означает ослабление контроля Эго над импульсами бессознательного. Тогда тень и другие составляющие бессознательного начинают бесконтрольно подниматься на поверхность.

Задача человека, по Юнгу, – перевести содержание коллективного бессознательного в область сознания. Эго, таким образом, – это динамика, а не статика. Человеческое Эго непостоянно и перманентно изменяется. Более того, Эго, по Юнгу, множественно, так как процессы индивидуации могут развертываться по-разному. Индивидуация есть смысл и содержание жизни. Это то, что человек осуществляет непрестанно и безостановочно во сне и наяву, как правило, с переменным успехом. Гендерные архетипы души, – пишет А. Дугин, – предопределяют широкий спектр эротических переживаний и напряжений: человек видит в личности другого пола (иногда в обобщенном типе) проекцию своего бессознательного, которым стремится обладать. Настойчивое желание расставить внутренние архетипы «по местам» провоцирует на рациональном уровне волю к упорядочиванию внешнего мира – его рационализации, техническое обустройство. Разрушительная работа человеческого духа диктуется наущениями тени.

Сны о горах и полетах толкают человека к покорению социальных вершин. Ночные сюжеты о водах и норах возвращают его к грезам о пребывании в материнской утробе – тогда человек наяву копает землянки, траншеи или строит метро.

Таким образом, вся область внешних (социальных) и внутренних (психических) действий представляет собой в такой картине лишь детали общего процесса индивидуации, о котором мы будем говорить далее в книге. Теперь же давайте дополним модель, включив в нее астрологическую терминологию:

На данной схеме верхняя точка соответствует Социальному Логосу и обозначена как MC. Это общепринятое название для 10-го дома гороскопа (Medium Coeli – Середина неба), который является наивысшей точкой всей карты. Классические описания этого дома достаточно отчетливо коррелируют с теми аспектами коллективного сознательного, о которых речь шла выше: это территория социума, закона, культуры и цивилизации вообще. Этот дом непосредственно формирует архетип Персоны, определяя социальные роли и маски, которые проявляются в точке ASC, т.е. классического 1-го дома гороскопа, основной сигнификацией которого является “Я”, эго-комплекс. Нижняя точка, обозначенная IC (Immum Coeli – Дно неба), представляет собой “подвал” карты, территорию иррационального и бессознательного, а также архетипа Тени. DSC же, 7-й дом представляет собой архетип Анимы/Анимуса. Планетарные же архетипы “по умолчанию” будут тяготеть к той или иной оси: Юпитер и Солнце связаны с Социальным Логосом, Солнце также сигнифицирует 1-й дом, сознание, поэтому расположено между 1-м и 10-м, Сатурн находится на “дне”, символизируя темные аспекты человеческой личности. Там же находится Луна. Венера и Марс в данной системе координат будут связаны с архетипом Анимы/Анимуса. Меркурий – психопомп – обозначенный маленьким me представляет изначальный эго-комплекс, а большой Me расположен в центре, символизируя процесс индивидуации и обретения самости путем интеграции архетипов. Необходимо отметить, что положения планет здесь носят именно изначальный характер “по умолчанию”, но способны при этом перемещаться по осям, подчеркивая амбивалентность архетипа; сложный астрологический инструментарий во многом и разработан для определения “положения” планеты в этой системе координат.

Другими фундаментальными философскими и психоаналитическими системами для этой схемы является теория Имажинера Ж. Дюрана и Трех Логосов А.Г. Дугина. Давайте рассмотрим их кратко.

Школа социолога Жильбера Дюрана связана собъяснением логоса, то есть рациональных аспектов человеческой деятельности, через так называемый иррациональный пласт, который тоже имеет свою логику, но другую, мифологическую логику, или мифологику. Надо отметить, что Имажинер означает не только воображаемое, но воображаемое, воображающее и сам процесс воображения, то есть субъект, объект и воображение одновременно. С точки зрения Жильбера Дюрана, «имажинер» – это специфическая реальность человеческой души.

Как отмечает философ А.Г. Дугин: “классическая философия логоса считает, что есть две строго адекватные реальности: субъект и объект. По Платону, есть рассудок и есть чувственный мир, который лежит перед этим рассудком. Между рассудком и внешним, чувственным миром находится воображение. Это как раз и есть имажинэр. При этом, с точки зрения Платона, Аристотеля, Канта, Декарта и всей классической рациональной традиции западноевропейского логоса, имажинэр, воображаемое, есть не что иное, как искаженное представление об объекте, присущее субъекту. Есть реальность субъекта – рассудка, есть реальность объекта – внешнего мира, и между ними находится заведомо искаженный образ – воображение, который, по сути, лишен реальности и рационального – субъекта и чувственного – объекта. Социология воображения утверждает, что все не так. На самом деле, у человека есть только одно – имажинер, миф, коллективное бессознательное, которое по своей внутренней, присущей имажинеру логике постулирует и создает представление об объекте и самое главное – представление о субъекте.”

Итак, основная идея социологии глубин заключается в следующем. Существует только промежуточная область – имажинер, область мифа, область коллективного бессознательного, имеющая свою собственную логику и свою собственную топику, топику мифа. При определенных обстоятельствах из этой топики мифа в одном направлении порождается «эго» («я») через процесс индивидуации мифа, и человек начинает говорить о себе «я». При этом индивидуальность, человеческий субъект не является чем-то уникальным, он является продолжением определенной серии, рождающейся из имажинер.

Имажинер, с точки зрения Дюрана, это реакция человека на смерть. Ничего, кроме воображаемого и смерти, нет. Рассматривая смерть и время, через которое происходит и осуществляется смерть (потому что смерть есть не что иное, как время, а время в чистом виде, если оно не нагружено никакими событиями, есть не что иное, как приближение к смерти), воображение реагирует на время и смерть разным образом. Воображение есть ответ на смерть и на время. Развертываясь во времени как форма работы со временем, перед лицом смерти как определенного рода ответ на вызов смерти и на собственную конечность и смертность, человек создает не только культуру, произведения искусств, религии, но и свою жизнь. Жизнь есть не что иное, как развернутая структура воображения, воплощенная в культуру, в общество, в экономику, вполне определенным образом трактующая вызов смерти и времени, через которое эта смерть к нам приходит.

Из этих предпосылок структурируются так называемые «режимы воображаемого», которые составляют суть методологии социологии воображения, или социологии глубин, Жильбера Дюрана. Сейчас мы рассмотрим эти режимы.

Существует два режима и три группы архетипов, которые составляют карту воображаемого. Первый режим бессознательного называется «режимом диурна», что и по-латыни, и по-французски обозначает «дневной» – le diurne. Второй – режим ноктюрна (nocturne), это «ночной» режим. Все мифы, все комплексы архетипов структурируются таким образом, что они принадлежат либо к режиму диурна, к дневному режиму, либо к режиму ноктюрна, ночному режиму.

Существует три группы (три семейства) архетипов, которые неравномерно распределяются между этими двумя режимами. Одна группа архетипов называется «героической». Героическая группа архетипов соответствует режиму диурна.

Есть еще две группы архетипов, которые Дюран называет «мистической» (а также «группой антифразы») и «драматической» (а также «синтетической»). Таким образом, к режиму ноктюрна принадлежат две группы архетипов: мистический и драматический. А к режиму диурна один – героический.

Все вместе они составляют всю полноту имажинера. Таким образом, у имажинера есть два режима, в одном режиме – одна группа архетипов, в другом режиме – две. Согласно социологии глубин имажинер устроен следующим образом. Имажинер сам по себе есть не что иное, как ответ на смерть и время. Время и смерть выступают в социологии глубин, во-первых, как синонимы, а во-вторых, как нечто, лишенное какого бы то ни было содержания, как некая антитеза Имажинеру, потому что в момент смерти все прекращается, а время само по себе есть только чистое движение к смерти (то есть прекращению всего), приближающаяся к нам смерть. Не будучи заполненным воображением и его событиями, время есть ничто, в нем ничего нет, кроме простого приближения к концу.

Воображение реагирует на смерть и время двумя различными способами: дневным и ночным. Воображение может перед лицом смерти выплеснуть два глобальных типа мифов.

Первый тип мифов в режиме диурна называется героическим, он строго соответствует одной группе.

Главный смысл режима диурна – это противостояние смерти и времени лицом к лицу, представление о смерти/ времени как о враге, как об ином, как о том, с чем необходимо бороться, чему надо противостоять. Таким образом происходит демонизация смерти (смерть видится как чудовище) и противопоставление себя этой смерти. Это порождает дуалистические мифологические конструкции и сюжеты борьбы света и тьмы , противопоставление дня и ночи, богов и демонов, верха и низа, добра и зла и т. д. Все типы дуалистических мифов, которые называются также диайретическими (от греч. – разделение, различение), связаны с днем, потому что днем при свете мы можем различать вещи. Базовый инстинкт мифов режима диурна и мифологических конструкций, связанных с ними, – это самосознание имажинера как отличного от смерти и от времени, и приписывание смерти и времени негативных образов.

Так рождается огромный массив дуалистических мифов, например, древняя иранская религия является полностью дуалистической. Но дуалистические мифы глубже, чем религии, потому как они лежат в основе реакции на смерть определенного режима воображаемого.

В этих мифах происходит демонизация ночи, времени и смерти приписывается самостоятельная враждебная идентичность. Также здесь возникает негативный териоморфизм, то есть представление о животных в качестве противников. Смерть приобретает лик животного, которое поглощает, грозит съесть. Как пишет Ж. Дюран:

“Ужас перед изменением и опасность пожирающей смерти – это, по нашему мнению, две самые ранние негативные темы, вдохновленные символом животного. Весь этот териоморфизм интегрирован в сказки и мифы, где мотив падения и спасения особенно ясен. Здесь териоморфный демон либо торжествует, либо же его злые замыслы расстроены, а тема смерти и времени как опасного приключения остается основной темой всех этих сказок, в которых проявляется символический териоморфизм. Животное, таким образом, копошится, кишит, убегает от охотников, но также оно пожирает и обгладывает.

Таков изоморфизм, который объединяет гравюру Дюрера «Рыцарь, смерть и дьявол» и сюжеты Гойи, изображенные на стенах его столовой, где жестокий Сатурн пожирает собственных детей. Что касается последнего художника, весьма уместно было бы упомянуть все темы уже анализированного пожирающего насилия, неизбежности. «Капричос» и «Бедствия войны» испанского художника представляют непревзойденный иконографический анализ зверства, бестиализма, вечного символа Кроноса и Танатоса. Можно заметить, как в живописи отображается более древнее териоморфное обличье времени, маска тьмы, смутное предчувствие, которое мы старались схватить в исследуемых нами констелляциях, увидеть в аллюзиях на темноту солнца и его опустошительный и опустошающий характер.”

На гравюре А. Дюрера облачённый в доспехи христианский рыцарь, в узком ущелье, в сопровождении дьявола со свиным рылом и Смерти – верхом на коне. Смерть держит песочные часы, чтобы напомнить рыцарю о краткости его жизни и тщетности усилий. Дьявол следует по пятам, готовый воспользоваться каждой ошибкой. Но всадник двигается по ущелью игнорируя или не глядя на существ вокруг него. Рыцарь демонстрирует абсолютное презрение к опасности и сомнениям, что часто рассматривалось как символ чести и мужества. Оба персонажа угрожают рыцарю, который закован и защищён в прямом и переносном смысле в броню своей веры. Гравюру также нужно рассматривать с учётом слов Псалма 22:4:

Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня.

В дуалистических мифах центральной фигурой выступает солнечный герой, ведущий битву со смертью и со временем. Такие мифы поляризуются по вертикальной оси. Любое представление о времени, как и само время, представляется абсолютным злом. Поэтому дуалистические мифы являются героическими, герой борется с врагом как со смертью/временем, и каждый враг героя есть иносказание для смерти/времени. Наиболее частые символы, доминирующие в режиме диурна, – это символы царского скипетра, шпаги (меча) и стрелы. Скипетр означает власть, шпага – разделение, стрела – направление воли. Меч разъединяет одно и другое, черное и белое, мужчину и женщину. А царский скипетр управляет народами.

Есть еще один термин, который относится к режиму диурна, – «катаморфизм», представление о мифах падения и мифах взлета. В режиме диурна мы видим доминацию вертикали. Если герой на этой вертикали не удерживается, он стремительно падает и, конечно, разбивается. Либо он должен взлететь. Падать и взлетать – две стороны одного и того же процесса. Режим диурна часто сопровождается ощущением головокружения – в нем ось вертикали сопровождается стремительностью, раскалывающей время.

Сюда же относится так называемый асценциональный миф (от лат. ascensio – восхождение, подъем), миф подъема и взлета, а также все сюжеты, связанные с полетом людей (Икар, Фаэтон и т. д.). Стремление человека летать, в том числе и построение летательных аппаратов, развитие ракетостроения, есть не что иное, как реализация гигантской энергии асценционального мифа, принадлежащего героическому режиму диурна.

“Непрерывный изоморфизм связывает целый ряд на первый взгляд разрозненных образов, но их констелляции позволяют реконструировать многообразный режим страха перед временем. Мы видели, как время последовательно облекается в териоморфные образы, свирепые фигуры людоедов, появляется как тревожное кишение личинок, ужасающие и пожирающие анимальные символы, отсылающие либо к безвозвратно утерянной мимолетности, либо же к неутолимой, ненасытной отрицательности судьбы и смерти. Ощущаемая нами тревога внезапно проявляется веером никтоморфных образов, сопровождающихся символами темноты, где фигура старого слепца неизбежно сопряжена с черной водой и, наконец, где тени и призраки отражаются в крови, – таков принцип жизни, чья эпифания случайно оказалась связаннной с женщиной, с ее менструальными выделениями, с ежемесячной смертью лунной небесной звезды. На этом уровне исследования мы обнаружили, что феминизация рокового символизма представляет собой набросок, репетицию эвфемизации, которая сыграет свою роль на сцене, когда третья ужасающая схема – падение, будет сведена к микрокосму падения в миниатюре, к внутреннему падению и кинестезии в ее двойной сексуальной и нутритивной форме. Это перенос, благодаря которому мучительное отношение человека к смерти и времени всегда будет сопровождаться нравственным беспокойством и ужасом перед сексуальным и даже пищеварительным телом. Плоть, это живущее в нас животное, всегда возвращает к размышлению о темпоральности. И когда смерть и время будут повержены или застынут в сражении во имя спорного стремления к вечности, плоти во всех ее формах, особенно феминной менструальной плоти, будут опасаться и избегать – как тайного союзника временности и смерти. Однако, поскольку обуздание бездны в миниатюре обеспокоенности плотью позволило нам предположить это, мы увидим позже, что эвфемистическая феминизация уже находится на пути искупления прегрешений образов ноктюрна. Но строгий режим воображения – диурн – бросает вызов женским соблазнам и отворачивается от этого темпорального облика, который озаряет улыбку женщины. Это героическое отношение, принятое диурническим режимом воображения, и далекое от того, чтобы позволить себе стать антифразой и поощрить ценностный переворот, гиперболизирует темный, людоедский и злой облик Кроноса с целью упрочить в дальнейшем свои символические антитезы, усовершенствовать, сделать точнее и эффективнее свое оружие, которое используется в борьбе с предвестниками бед, угрозами и кошмарами ночи. Именно такое оружие борьбы против судьбы конституирует победоносный режим диурна – режим совести и добродетели.”

Основное асцензиональное «средство» – это крыло, лестница шамана или лестница зиккурата, которые, однако, являются лишь грубой заменой крыла. Эта естественная экстраполяция вертикализации, – по мнению А.Дугина, – глубокая причина, которая лежит в основе легкости, с которой воспринимаются грезы воли, формально абсурдные, как стремление к уходу от действительности, а также к духовности. Стремление к вертикальности и к высшей ее форме приводит к вере в ее реализацию, а также к крайней легкости ее подтверждения и рационализации. Воображение продолжается в развитии постурального рефлекса тела.

“Асцензиональные символы кажутся нам отмеченными заботой о восстановлении утраченной силы, жизненного тонуса, ослабленного падением. Это повторное завоевание, маскулинизация, проявляется тремя тесно связанными способами, которые соединены многими неоднозначными символами-посредниками: это может быть вознесение или стремление к вечности, к метафизическому пространству, вертикализации, символом этого процесса являются бетилы и священные горы (на самом деле, это самый распространенный символ). Можно сказать, что на данном этапе происходит завоевание метафизической и олимпийской власти. С другой стороны, это может проявиться в более ярких образах, подкрепленных символами крыла и стрелы. Затем воображение окрашивается аскетическим оттенком, который делает схему быстрого полета прототипом сублимации плоти и основным элементом медитации как способа достижения состояния чистоты. Ангел является крайним эвфемизмом, почти антифразой сексуальности. Наконец, отвоеванная вновь сила совершает переориентацию этих образов в сторону маскулинизации: небесное или земное царство правителя-судьи, жреца или воина, фаллические символы, образы головы и рога, символы правления и власти, а также символы, чья магическая роль объясняет процессы взаимного обращения знаков и слов. Но это возведенное к зениту воображение властно требует, как показал нам Элиаде, дополнительных образов света во всех возможных формах.”

Такая вертикальная конструкция мифа предполагает иерархию и разделение на высших и нижних. То есть люди режима диурна в буквальном смысле «идут по головам». Они стремятся мгновенно вознестись до верхней точки лестницы, потому что внизу их ждет бездна. У них кружится голова от этой бездны, и поэтому они не могут занимать то социальное положение, которое занимают, и должны занимать высшее положение, иначе упадут. У них нет перспективы сохранить что-либо, потому что, сохраняя то, что есть, они пребывают во времени, а это – смерть, с которой в режиме диурна идет борьба.

Для режима диурна характерны аскетические практики, это более маскулинный (мускулиноидный) тип, хотя в этом режиме и женщины, например валькирии, приобретают героический характер, становятся воинствующими, потому что здесь доминирует именно режим, а не гендерное распределение. Аскеза, неприязнь к еде, неприязнь к женщинам, стремление максимального подъема, воли к власти и солнечной борьбы со смертью – основной дуалистический миф диурна.

Если посмотреть на русские сказки, на сказки народов мира, то множество сюжетов будет связано с мифом, главный архетип которого – битва с чудовищам. Чудовищем является сама смерть и время. Воин бьется с ним и проходит на пути к решающей битве различные испытания. Его задача состоит в том, чтобы обеспечить себе тотальное абсолютное бессмертие и безвременье.

Весь режим ноктюрна называется режимом эвфемизма. Эвфемизм – это представление о чем-то злом, дурном, вредном, опасном и страшном как о чем-то хорошем, милом, дружественном, добром, безопасном, притягательном. Это – занижение отрицательных качеств, или приличное название какого-то неприличного предмета. Мы даем «благую форму» какому-то негативному явлению и тем самым редуцируем его опасность, снимаем его негативность, заколдовываем дружелюбием то, что несет нам гибель и страдание. Режим ноктюрна является режимом эвфемизма, его главное свойство – это приписывание тому, что стоит на обратной стороне от имажинера (воображения), позитивных качеств. Если угодно, это альянс со временем и со смертью. Точно так же, принадлежа к сущности имажинера и боясь смерти и времени, как и в режиме диурна, человеческое воображение способно дать другой ответ на вызов смерти. От ужаса перед смертью воображение может сказать, что «это вовсе и не смерть и во времени ничего плохого нет»: мы просто живем и все. Это попытка приручения времени, доместикации («одомашнивания» ее), желание примириться с этой жуткой проблемой, которая порождает параноидальные дуалистические мифы, мифы воли к власти, мифы воинственности, мифы наделения всех, кто не согласен, качествами смерти, превращение частного конфликта в глобальный, абсолютный (как это происходит в режиме диурна). В режиме ноктюрна происходит нечто другое. Возникает идея замазать этот конфликт и придать смерти другой образ, например образ матери или образ убаюкивающей мягкой ночи, блаженства, приятного, легкого сна. Режим ноктюрна порождает совершенно другие мифы, мифы иного регистра.

Между собой мифы могут различаться по степени их фундаментальности эвфемизма и в режиме ноктюрна, что порождает две группы мифов и архетипов, принадлежащих этому режиму: мистический и драматический, как называет их Жильбер Дюран.

“При столкновении с образами времени возникает другая имажинальная позиция, заключающаяся в том, чтобы захватить жизненные силы становления, изгнать смертельных идолов Кроноса, превратить их в благотворные талисманы и, наконец, включить в неизбежное движение времени обнадеживающие образы постоянства, циклов, которые в самом сердце становления, кажется, выполняют вечную цель. Противоядие от времени больше не следует искать на сверхчеловеческом уровне трансцендентности и чистоты сущностей, теперь оно прячется в обнадеживающей и теплой близости сущности или в ритмических константах, которые подчеркивают явления и случайности. Героический режим антитезиса сменит тотальный режим эвфемизма. День сменяет не только ночь, но тем более темнота.”

Что такое мистический режим ноктюрна? Это когда воображение рисует полное тождество человека со смертью и со временем. Здесь осуществляется «мистическая» операция по утверждению не дуализма, а монизма – единства противоположностей. Человек (имажинер) настолько боится дуальности, что делает вид, будто ее не существует, и, соответственно, доводя до конца эту логику, человек говорит: «Я не умираю, потому что я и есть смерть; и в принципе время не принесет мне вреда, потому что я и есть время». Представление о человеке как об определенной длительности, которое было у некоторых мистических сект, является классическим примером линии монизма. Речь идет о мистических практиках, – таких как «нирвана» в буддизме, «фана» (самопогашение) в суфизме, «кенозис» (самоумаление) в православии, – когда человек сознательно идет к стиранию собственной личности и стремится к исчезновению в непроницаемой тьме Божества.

Если дуалистический миф противопоставляет собственное, личностное начало смерти, то мистический режим, наоборот, сплавляет личное начало с тем, что ему угрожает, и тем самым каким-то образом избегает проблематики смерти (но не смерти самой). Хотя религиозные культы, основанные на режиме ноктюрна в его мистической версии, утверждают, что таким образом можно достичь прямого и полного бессмертия.

Есть традиционная культура, – пишет философ А.Г. Дугин, – которая существует в рамках мистического режима ноктюрна: адвайта-ведантизм в Индии, основанный на принципе «не-дуальности». Адвайта-ведантийская традиция Индии утверждает, что все разделения, различения и противостояния, все виды двойственности, дуальности являются второстепенными и иллюзорными, а изначально и в высшей реальности существует нерасчленимое общее единство. Отсюда формула индуизма «атман есть брахман», то есть «я есть абсолют». Но под «абсолютом» имеется в виду противоположность «я», имажинер гаснет в стихии абсолютной смерти высшего трансцендентного объекта. К сходной цели направлена вся логика буддийской религии.

Мифы мистического ноктюрна – это материнские мифы, мифы о Великой Матери. Смерть выступает в качестве доброй, мягкой женщины, которая убаюкивает и кормит. И то, чем она кормит, молоко, становится человеком, его «я». Самое приятное чувство новорожденного – это материнское молоко, которое усыпляет и одновременно дает эйфорию. При этом новый человек ничего еще не может делать, но он уже испытывает чувство восторга.

От матери и в матери накопившиеся нервные первичные младенческие импульсы снимаются: как только мать придет, погладит, покормит, перепеленает, новорожденное существо опять погружается в приятную дремоту. Это настолько привлекательные состояния, что в человеке начинает формироваться гигантский комплекс мифологии бессознательных сновидений, в которых преобладает материнский образ, откуда серия фигур божественных матерей в различных мифологиях и религиях.

Драматический режим ноктюрна является иным. Это тоже режим эвфемизма, но он не полностью отменяет дуальность, он включает ее в цикл. Если в режиме диурна основной символ – вертикаль, в мистическом режиме – горизонталь или вообще ничто, погасание, то в драматическом режиме противоположности заключаются в круг. Миф о возрождении, перевоплощении, о жизни и смерти, символизм гроба как материнской утробы, который засвидетельствован в древнейших культах, – все это свидетельствует о драматическом режиме ноктюрна, в рамках которого осуществляется циклическое преодоление смерти.

В режиме диурна время и смерть – это абсолютное зло. В мистическом режиме ноктюрна время и Смерть – это очень хорошо, потому что все это – мать, женский миф. А в драматическом режиме существует идея частичного преодоления. Мистические мифы абсолютно женские, а диурнические – абсолютно мужские, а драматические соответствуют брачным, или андрогинным, сюжетам, здесь есть и женские, и мужские черты. Мужские импульсы поднимают и влекут к верхней половине цикла, женские – тянут к земле, к мистическохму режихму. В результате происходит круговращение, циркуляция, ритмическая смена противоположностей, которые не конфликтуют друг с другом не на жизнь, а на смерть, но и не сливаются друг с другом до неразличения.

Тем не менее это режим эвфемизма, и поэтому он не демонизирует смерть и время, но пытается через понятие цикла и циклического времени включить и то и другое в общую конструкцию. По сути, это все равно именно эвфемизм, то есть называние жестких оппозиций по отношению к имажинэру, – смерти и времени, которые являются непреодолимыми для человека, – сглаженными именами.

В многих религиях «умер» означает «переродился», «воплотился в другом». Это классический сценарий драматической мифологии, где существуют колеса, циклы, стихии, перевоплощения, переход одного к другому и, самое главное, – брак. Брак, брачные ритуалы, институт семьи построены на идее связи мужчины с женщиной. С одной стороны, двое соединяются в одно, но одновременно это соединение обратимо, временно, переменно. Мужчина и женщина остаются различными, снова разделяются. Драматическое противостояние мужского и женского через любовь, брак и одновременно через расставания, драмы, утраты.