Крепость мёртвых

Когда, наконец, мы зашли в ту камеру для наведения порядка, нам пришлось застрелить нескольких арестантов, а нескольких заколоть. Их главаря я вытащил во двор, чтобы все арестанты это видели, и застрелил. А потом довел до каждой камеры, что в случае неподчинения, перестанем их кормить и позволять выносить нечистоты. Да, это было не совсем законно. Но другого выхода просто не было.

«ЦВЕТ ГОРОЖАН»

К слову. Кто были такие эти главари? Это были отъявленные злодеи. В идущим за ними хороводе кровавых преступлений обязательно были убийства. А их критерием для авторитета между остальными арестантами была исключительная жестокость. То есть, чем кровожаднее человек, тем больший вес он имел в мире отбывающих наказание.

Что странно, горожане Ставрополя основной своей массой не просто симпатизировали тем людям, которые когда-либо подвергались аресту или на данный момент находились в тюрьме, нет, они просто обожали их, считая почему-то героями. «Достойными людьми, имевшими мужество бросить вызов неправильной системе правосудия».

А чем она не правильная, по их мнению? Мне кажется только лишь тем, что вообще существует. Какая же была основная «миссия» этих главарей, кроме наведения беспорядков и прямого саботажа? А вот какая. Назначать среди массы арестантов тех, кто, по их мнению, должен постоянно подвергаться насилию. То есть, битью, издевательствам и актам мужеложства.

Прекратить это было невозможно, хотя, согласно закону, подобные отношения между арестантами были запрещены. Но им, конечно же, было плевать. Сам закон они сильно ненавидели и многое творили только потому, что это он запрещал.

Будущего арестанта для утех они назначали, якобы, руководствуясь определенными нормами. Искали своеобразные «грешки» у людей, «не правильное» отношение к жизни. Но это лишь на словах. На деле под их «справедливое возмездие» попадали, как правило, молодые и слабые арестанты. Посимпатичнее. Вот и весь секрет. Но выдавалось все иначе. Своеобразное судилище для вида проводили. Искали, в общем, причины для «соблюдения всех правил».

Однако поверьте, на кого положит глаз один из главарей, тот, как ни крути, все равно окажется в чем-то там виновным и «достойным» подобного унижения. И вся основная масса арестантов воспримет это с радостью. После самого главаря станут делить жертву, разыгрывать ее в карты, драться, составлять некую очередность. Выцарапывать список очередников и время их «любви» прямо на стенах камеры. Я постоянно их видел, войдя в эти помещения.

А еще для веселья арестанты любили устраивать «свадьбы» между двумя такими жертвами их содомской страсти. Одну называли мужем, другую женой. Праздновали своеобразно это мероприятие. Ставили молодоженов в центре камеры, желали им счастья, заставляли в чем-то клясться, а затем прилюдно совокупляться. И смотрели на это всей камерой, не редко принимаясь при этом за самоудовлетворение.

Проблема всех тюрем, как мне кажется, в том, что арестантам буквально нечем заняться. Тюрьмы имеют свою особенность. Не большое пространство, камерная система, отсутствие работы для арестантов (Кроме некоторых из них. Так у нас, например, несколько арестантов трудилось поварами, несколько выносили со всех камер нечистоты с отходами и так далее), замкнутое пространство и скука.

Уклада жизни, подобно тюремному, как я слышал, не бывает на каторгах. Там все заняты с рассвета и до заката изнурительными работами. А в свои бараки они возвращаются поздно вечером настолько уставшие, что сразу ложатся на нары в своих бараках и сразу засыпают. На придумывание различных мерзостных глупостей у них нет ни времени, ни сил.

Вернемся же к нашей истории. После расстрела главаря арестанты немного успокоились. Но по ним можно было заметить, что еще чуть-чуть, еще одна капля в чашу их ненадежного терпения, и они станут ломать решетки и двери камер.

Скажу несколько слов о своем самочувствии, эмоциях, одолевавших меня в то время. Медленно тянулись самые тяжелые дни в моей жизни. И связано это было, прежде всего, с убийством Юлии. Если бы не отличная помощь моих двух урядников и одного приказного (один урядник погиб), которые как-то сразу, с началом нашего осадного положения, посерьезнели, окрепли что ли морально, я бы не справился. Необходимо было подавать казакам пример стойкости, а арестантам неуклончивого следования нашим принципам. Но меня одолевали, просто угнетали, мысли о любовнице, потерянной мною навсегда.

Я ежеминутно пытался отвлечься, думать о чем угодно, только не о ней, но у меня ничего не выходило. А каждую ночь я видел перед собой Юлию, обнимал ее, говорил с ней. А проснувшись, горько разочаровывался. Ее не было рядом. Только кровоточащая рана внутри, вызванная тем, что от меня как будто оторвали часть тела.

ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД ГАРНИЗОНА

А на седьмой день возле ворот оказался губернатор, главный жандарм, несколько купцов и еще какие-то неизвестные мне люди. Почему-то меня совсем не удивило то, что мятежники их беспрепятственно пропустили через свою толпу.

В кабинете дежурного вся эта свора, озираясь по сторонам, стала наперебой говорить о том, что мы допустили конфликт с горожанами. Настроили против себя весь город. Слишком жестоко вели себя с жителями Ставрополя, обозлив последних. Я было схватился за плетку, чтобы почесать ей несколько засаленных рожь, но тогда вперед вышел Кошкин. Не скрывая радости, он протянул мне лист. Взглянув на печать, я сразу понял, что это приказ командующего Линией.

Читая документ, меня все более и более охватывало чувство безразличия к происходящему в Ставрополе. Ирония и некий цинизм в тот день на долгих восемь лет поселились в моем сердце. В приказе говорилось о том, что моей полусотни необходимо передать начальнику ставропольской жандармерии охрану городской тюрьмы и выдвинуться в столицу Казачьего края для расформирования и включения всех нас в формирующиеся эскадроны для отправки на фронт.

Стало понятно, чем все последние дни занимался губернатор. О чем думал, на что тратил силы. Посылал кого-то в штаб Линии, или ездил самолично, оставив, по сути дела, восставший город. И вот теперь, в одночасье, он стал истинным героем для горожан. Ведь это именно он, а никто другой, «выгнал злых опричников» со Ставрополя.

Я только потребовал тогда выдать мне двух заложников, удерживаемых безумной толпой. Оба оказались избиты, но не покалечены. Я передал тюрьму жандармам, скорее более формально, чем как положено в таких случаях. Они поменяли нас на постах. А в кабинете дежурного засела какая-то комиссия, если кучку полупьяных горожан можно так назвать. Эта структура принялась сразу готовить большую амнистию. Мы еще не успели покинуть тюрьму, как мимо нас, широко улыбаясь, через тюремные ворота прошли Башка и еще ряд уже бывших арестантов.

В самом же Ставрополе начался настоящий праздник. Трактиры были забиты забулдыгами. По улицам шли настоящие народные гулянья. Радостные горожане друг-друга с чем-то поздравляли, обнимались, пели песни, смеялись. Толпа у тюрьмы моментально рассосалась. Все приступили к своим привычным занятиям: пьянству и разврату.

Без лошадей, если не считать двух, тянущих пару телег с нашим скромным имуществом, ранеными и больными, мы медленно шли по городским улицам в сторону его северной окраины. Наше шествие, в грязных кителях, с небритыми изможденными лицами, с виду, наверное, напоминало похоронную процессию. Но от того, пожалуй, оно и доставляло такое удовольствие горожанам.

Глядя на нас ставропольчане весело щурились, кто-то кому-то что-то возбужденно рассказывал, показывая на нас грязным пальцем, кто-то, пьяный в хлам, следовал за нами, танцуя и калача половником по пустой кастрюльке. Глядя на них сильно повзрослевший Воробьев произнес:

«Адский танец смерти».

А мы покидали Ставропольскую Крепость, которая давно перестала быть нашей, превратившись в чужую и агрессивную в своей ненависти к нравственности. Мы оставляли могилу Орищенко и других казаков, сложивших головы за город, отвергнувший их, растоптавший их память. Мы молча выходили из Ставрополя, каждый думал о чем-то своем, с тоской озираясь по сторонам, а я вспоминал последнюю встречу с дядькой.

В середине весны, когда уходил полк, я пришел в его кабинет, в котором теперь расселся Кошкин, и стал проситься с ними. Служил я тогда в комендантской сотне, которую было решено располовинить, и одну часть оставить в городе. Полковник жестко ответил в своем стиле, мол, служи, где сказали и поменьше проявляй инициативу. Позже я узнал, что им вовсе не двигало желание оградить меня от чего-то. Избавить от похода. Решение о разделении сотни принимал совет войсковых старшин. А о том, какую из полусотен оставить в городе, им тогда банально подсказал жребий.

Теперь точно известно, что и мой дядька, и остальные казаки, погибли геройской смертью. Потому как никто из них не сдался в плен, а бился до последнего. Просто своих пленных противник либо менял, либо требовал за них выкуп. А по нашим полковым была полная тишина. Никто никогда не объявил, что у них в плену тот или этот казак из Второго Степнова.

ПАДЕНИЕ КРЕПОСТИ

Без особых происшествий, мы добрались до границы Казачьего края, где нас встретил разъезд, состоящий из двух казаков и одного урядника на красивых лошадях со стройным высоким станом. Они с удивлением смотрели на наш отряд. Сначала им показалось, что война проиграна, а они наткнулись на отступающие разбитые, израненные эскадроны, потерявшие лошадей и достойный вид.

В столице на нас особого внимания командование не обратило, оставило полусотню как есть и прикрепило ее к одному из только что сформированных эскадронов. После короткого отпуска в его составе мы приступили к изнурительным учениям и маршам. Заходила осень. А через два месяца с момента оставления Ставрополя, до нас дошла жуткая новость.

Чуть более чем через месяц после нашего ухода, в последние летние ночи, когда дома; заборы и мостовые отдают тепло, накопленное за день, чем мешают распространиться вечерней прохладе, в город вошел не большой отряд неприятеля. Обойдя Линию с одного из флангов в том месте, где была сложная, в стратегическом смысле, географическая ситуация – невысокие горы, покрытые лесами, в Ставрополь вошло около трехсот бойцов, с прямым умыслом устроить кромешный ад.

В принципе, отбить эту атаку, или хотя бы задержать противника, пока все жители уйдут в лес, было вполне возможно. Ведь жандармов в Ставрополе было не меньше сотни к тому моменту. Однако толку от них не оказалось никакого. При виде противника, те из них, кто находился на дежурстве с оружием в руках, стали разбегаться, подставляя под пули свои спины. А те, кто был в кабаках или пьяный спал дома, погибли вместе с остальными горожанами точно также – от кривой шашки.

Губернатор что-то праздновал в компании купцов в своем кабинете. Все они были перерезаны в считаные минуты. Нападавшие, рассредоточившись, вбегали в дома и другие здания и быстро убивали всех находящихся там. Сопротивления никто не оказал. Максимум, что делали самые решительные и везучие горожане – убегали в лес, бросив спящих детей дома. Которым не суждено уже было проснуться.

Во время налета в тюрьме случился бунт. Арестанты решили, что их пришла выручать городская толпа и стали ломать решетки и двери. Жандармы забаррикадировались в дежурном кабинете и не мешали им. Когда арестанты открыли ворота, находясь в предвкушении свободы, они моментально получили залп из десятков ружей и, развернувшись, стали разбегаться.

Однако деться им было некуда. Тюрьма превратилась для них в кровавый каменный мешок. Бегая в панике по нему, крича и рыдая, все они, один за другим, были легко перерублены шашками. Все до одного, вместе с жандармами, решившими сдаться. По слухам, кровь стояла на прогулочном дворике почти по колено. Она стекала со стен, со ступеней, вытекала из камер, где думали спрятаться арестанты, забегая в них обратно и пытаясь закрыть сломанные двери.

Больница, где когда-то работала Юлия, также подверглась нападению и превратилась в кромешный ад. Все дело в том, что ночной отряд, напавший на город, пленных брать не собирался. Противник понимал, что уходить придется в спешке и козьими тропами обходить фронт. Возможно даже с боями. Поэтому мест в отряде для горожан не было. Их и планировалось с самого начала просто вырезать. Провести устрашающую акцию. Запугать население крепостей и городов, находящихся в соприкосновении с Линией. Навести панику, что, можно сказать, неприятелю удалось.

Мало кто уцелел из горожан в той резне. Как околдованные какими-то чарами, в своем большинстве, уже поняв, что происходит, они сидели покорно на своих кроватях и ждали конца. Плакали, хватались за головы, падали в ноги напавшим… И все равно умирали жуткой позорной смертью. Достойно погибли только местный иерей и диакон, встретившие смерть лицом к лицу, с молитвой и без страха.

Ставрополь обезлюдел. Сбежавшие горожане вернулись только затем, чтобы пограбить, когда все закончилось, и противник ушел. А потом поднялась жуткая вонь, которую можно было услышать, проезжая за десять верст от города. Сразу кто-то метко дал Ставрополю название – «Крепость мертвых». Город-могилу с того момента все считали проклятой и не спешили его заселять.