Волжане: Поветлужье. Ветлужцы. Ветлужская Правда (сборник)

– То разбойные люди для себя придумали законы те, – покачал головой в ответ Свара. – Сам про купцов какие мысли держишь?

– Не нравятся мне они, иначе прямо сейчас бы спрос учинил. Ну ладно, я к гостям, воеводу с Петром постараюсь упредить, чтобы вышли они и решили все окончательно, – вздохнул Иван и добавил. – Трудно мне еще понять, какими законами тут люди живут.

Полусотник немного потоптался на месте и, вскинув голову, протяжно и тоскливо вывел:

Эх ты, во-о-оран, шо ты вье-е-е-е-ешься…
Над мое-э-эю голово-о-ой,
Ты до-о-бы-ы-чи-и-и не дожде-о-о-ошься…
Черный во-о-оран, я не тво-о-ой…

Твердой поступью Иван вступил в дружинную избу, продолжая нарастающим голосом выводить песню, а спустя несколько минут уже было слышно, как ему начали подпевать другие голоса. И не только переяславские, но и новгородские…

Закончили пировать, когда небо на востоке начало уже розоветь. Наорались песен до хрипоты, не давая заснуть веси, даже младшие братья Онуфрия принимали в сем песнопении участие, фальшивя густыми голосами.

Наконец новгородский купец поднялся, хлопнув ладонью по колену, и поклонился хозяевам, обведя вокруг осоловевшими глазами.

– Благодарствуем за угощение, пора и честь гостям знать. Эх-ма… – покачнулся Онуфрий. – И вы к нам заглядывайте по приезде в славный Новгород.

– Одно дело к вам осталось, – тоже поднялся воевода. – Весть нам дошла, что на ушкуе твоем людишек наших силком держат и непотребства над ними учиняют. Что ответишь на это, купец?

Мгновенно подобравшийся Онуфрий поднял тяжелый взгляд на Трофима, а его сотоварищи сразу обступили купца с двух сторон.

– Твои людишки? – Купец натужно удивился. – Откель бы я их взял?

– Мальчонку и девчушку подобрал ты в понизовьях, – продолжал спокойно смотреть на того воевода.

– Ах эти, кх-хе… – засмеялся Онуфрий. – Да то разве людишки? Отроки болезные это были, спасти мы их желали. Знать не знал, что ваши они. Мальчонка тот без памяти был, а девица умом тронутая, молчала всю дорогу. Я лишь рад буду их тебе на руки передать.

– Да? А верно ли, что не чинил ты над ними непотребств?

– Да как ты… Слово свое купеческое даю в том! – побагровел новгородец. – Сей миг забирай их с ушкуя… Ох, не допустят тебя вои мои на него, наказ строгий имеют никого без личного дозволения не пускать.

– С берега крикнешь, чтоб свели с судна сих отроков, согласен?

– Да крикнуть-то я крикну, однако не согласятся людишки мои на это. Помыслят, что под угрозой меня держат. Самому мне надобно на борт подняться, а… вот братишки мои с вами останутся!

– Добре, пойдем. Токмо и я с десяток воев с собой позову.

Трофим степенно поднял с лавки шлем, забросил развешенную в углу кольчугу на плечо и молча вышел в сени. Онуфрий ухмыльнулся, кивнул остальным переяславцам, подтверждая свое согласие с вышесказанным, и попытался выйти следом за воеводой. Однако его со всей вежливостью попросили немного подождать.

В итоге процессия, задержавшаяся неторопливыми сборами, вышла минут через десять и растянулась на два десятка шагов. Впереди шли купец с воеводой, дальше в окружении нескольких ратников с высокими щитами двое новгородцев, а сзади замыкали шествие одоспешенные Петр и Свара.

Еще за полсотни саженей до прибытия на место из ушкуя стали появляться вои, выстраиваясь около костра, горящего рядом на песке. Поравнявшись с ними, купец заливисто свистнул и бросился по мосткам внутрь под полог. Через несколько мгновений после раздавшейся там брани оттуда стали выбегать лучники, рассыпавшись за выстроившимся сомкнутым строем новгородских ратников.

Напротив них тоже встал ряд переяславских щитов, загораживающих сотоварищей купца. Один лишь воевода спокойно ходил меж ними, пошвыривая носком сапога прибрежный песок и покусывая сорванную полусухую травинку. Спустя минуту на мостках появился Онуфрий, за которым вынесли щуплое беспамятное тело Тимки и вывели безвольно шагающую Радку, закутанную в какие-то лохмотья.

Детей спустили на берег, а купец остался на носу ушкуя, саженях в десяти за своими воинами.

– Все как договаривались, воевода, вот они, забирайте своих болезных. Теперь бы сотоварищей моих на судно вернуть.

– Забирай.

Трофим выплюнул надоевшую травинку, становясь около переяславского строя, и кивнул своим настороженным дружинникам. Двое из них сразу подхватили Радку и Тимку на руки и бегом убежали с ними в весь. А братьев Онуфрия выпустили сквозь строй, и те стали посреди своих.

– На правеж тебя зову, Онуфрий, – начал воевода. – Обвиняю тебя в пошибании вольной девицы. Вира за сие непотребство с тебя причитается. Про беспамятство отрока и пропажу отца сей девицы стребовать пока не могу, потому как не знаю, повинен ли ты в этом. Ну да светает скоро, днесь и выясним все остальное…

– Ха, гляньте на него, правеж он учинить хочет… Надо мной, кого Слепнем по всему Заволочью кличут! Не слыхивали? Так еще срок ваш не пришел! – подбоченился дородный купец. – И про то скажу, что знать не знаю про беспамятство одного ничтожного смерда да пропажу другого. А вот девку вашу малолетнюю пользовал я со всем пристрастием. И всю вашу весь бы попользовал вместе с воями своими, да недосуг мне. Однако ежели попросишь, то поставлю я тебя на колени и дам насладиться этим зрелищем!

Онуфрий распалился под начавшиеся смешки новгородцев и перешел к прямым угрозам.

– И что ты сделаешь мне, сучий выродок? Своими оставшимися осьмью воями, да без луков? А? Против моих трех десятков? Накормил, напоил, девку дал на потеху… Пожалуй, я на вересень загляну еще разок к столь гостеприимным хозяевам, приготовь к тому времени для каждого моего воя по бабе, а то и по две, и сам рядком встань, токмо портки скинь…

Тут Онуфрий уже не выдержал, нагнулся, свесившись с борта, и загоготал, широко разевая рот с гнилыми зубами. Смешки у новгородцев перешли в громкий хохот и неприличные жесты в сторону неподвижно стоящих переяславцев.

– Значат ли твои слова, что не пойдешь ты на правеж? – степенно спросил воевода, подбирая с песка щит, оставленный унесшим Тимку воином.

– Да чтобы ты сдох вместе со своей весью, вшивый сукин сын… А и сдохнешь! А ну-ка, вставайте на колени, а не то стрельцы мои…

Новгородцы недоуменно застыли, узрев, как переяславский воевода неожиданно рухнул на одно колено, полностью прикрывшись щитом, а за ним встали в то же положение и все противостоящие им воины. Онуфрий, раскрыв рот, мгновение обескураженно смотрел, как переяславцы по-своему исполнили его приказы, и взъярился.

– Да все одно сей миг сдохнете! Все одно! Стреляй по ним, сучьи дети!

Десяток стрел сорвались в стремительный полет по прямой, оборвав его на переяславских щитах, но даже не покачнули держащих их ратников. Лишь еще пара из них, кинутые навесом, оцарапали кольчуги на спинах воинов, но бессильно канули за ними в прибрежный песок.

– Выбрал ты свою долю! – глухо донеслось из-за воеводского щита, нашпигованного опереньем, и тут же из воды под самым носом ушкуя взметнулось что-то стремительное, темное.

Взметнулось и упало обратно, потянув за бороду вниз потерявшего равновесие купца. И тут же в спины новгородцам ударили стрелы, выкашивая их задние ряды, состоявшие почти из одних лучников. Те, кто успел развернуться в сторону реки, в свои последние мгновения ослепшими от пламени костра глазами заметили две огромные лодьи, влекомые течением мимо ушкуя и взявшие его в клещи.

Глава 18

Общий сход

Туманное утро обильно посыпало холодной росой лиловые полураскрывшиеся бутоны колокольчиков, высокие хлысты иван-чая, желто-зеленую россыпь зверобоя.

Сверкающие капли сплошь покрыли низкие заросли розового клевера, а широкие листья лопухов, собравшие на себе целые пригоршни холодной воды, только и ждали, когда их тронут, чтобы вылить накопившуюся влагу на зазевавшегося, сонного человека.

Однако это ничуть не смущало вскочивших чуть свет людей, бродивших по старой пажити босиком по колено в мокрой траве. Утренний кашель и зевание вскоре сменились визгом молодых голосов, затеявших купание в теплой по сравнению с окружающим воздухом воде речной заводи. Начали трещать ломаемые сучья, а одинокий стук топора разбудил тех сонь, кто еще нежился около тлеющих бревен почти погасших костров.

Прибывшим с вечера людям не хватило места, чтобы переночевать в веси, и они расположились прямо на лугу, в сооруженных на скорую руку шалашах, а то и прямо на земле.

Столь выдающееся столпотворение было вызвано невиданным прежде в этих местах зрелищем. Вершился копный суд выборных, другими словами – суд народного собрания, копы, которая была созвана местным воеводой с подачи своего полусотника.

Как официально вершилось судопроизводство на Руси? Только князем и его наместниками. Сам он не мог рассматривать все дела в княжестве и поручал сие хлопотное дело своим управителям, которые звались тиунами. Те оставили о себя недобрую память в сердцах переяславцев, которые убежали на Ветлугу отчасти и от жадности этих посадников, недобрым словом вспоминая, как те толковали людские и княжеские законы, стараясь положить себе что-то в карман.

И не пожалуешься на них – ведь тиуны имели полное право это делать, потому что суд княжеский, как и собираемые ими налоги, являлся доходной статьей, от которой им шла определенная весомая часть.

Потому и старался люд не доводить своих споров до того, чтобы выносить их на такое мероприятие, пытаясь решать все внутри общины, собирая оседлых мужей, сходатаев, на собрание копы. А уж если тебе не мило ее решение, так беги к тиуну, только потом не жалуйся, если он тебя же и обдерет как липку. До кун не один князь лаком.

Сам же копный суд следовал древним обычаям славянских общин, передающихся устно из поколения в поколение. В него входили сходатаи из несколько поселений, которые собирались в одном, особом месте.