Шестая Эра. Поверхность

– Ага. Ну, значит, живём. – и точно. Он сразу подумал, что вода как-то странно… Пахнет – словно с реактивами. Вероятней всего – добавки, чтоб не откладывались в трубах соли.

Он прошёл в крохотную рубку, и стал последовательно открывать дверцы всех имевшихся там шкафов и ёмкостей, постепенно продвигаясь к выходному люку трюма. Делал он так на всякий случай: все ящики и шкафчики были подписаны, но – мало ли… Всегда полезно знать, насколько содержимое соответствует анонсам на надписях.

То, что он искал, обнаружилось в трюме, в весьма объёмистом ящике: несколько синтетических упругих матрацев, и тёплых, синтетических же, одеял. Разумеется, цвета хаки. Простынь спасающимся на боте явно не полагалось. Очевидно, кто-то посчитал, что это уж будет слишком роскошно. И будет способствовать утрате «боевого духа».

Он расстелил матрацы в рубке. К тому моменту, когда из кабинки душа вышла, словно пеннорожденная Афродита, его напарница, вытиравшая волосы непонятно откуда взявшимся полотенцем, он уже лежал, подсунув под голову ещё один сложенный вдвое и расстеленный поперёк, матрац – подушек не нашлось.

– Надо же. А ты – не промах у меня. Что-что, а постель обнаружил сразу.

– О, да. Куда ж без неё, без постели! В списке наших приоритетов она всегда – намбер уан! Собственно, я старался не столько для себя, сколько для тебя, моя радость. Ну, приди же, приди в мои объятья! – он, как бы в страстном порыве, протянул руки.

Пенелопа невесело усмехнулась:

– Ты ещё можешь думать о сексе?

– Тебе ответить – как? Честно или дипломатично?

– Достаточно, можешь не продолжать. Я и сама мечтаю только расположить тело горизонтально, да спать. Утомилась что-то с непривычки. Такой нагрузки ни на одном тренажёре не получишь. Да и… Понервничала я, если честно.

– Пожалуй. Так – что? Караульного оставлять не будем?

– Зачем это?

– Ну… На тот случай, если нас найдут.

– Не будем.

– Почему?

– Бессмысленно. Если нас найдут – или сразу жахнут из лазерной пушки, и испаримся мы к такой-то матери… Или применят ЗГ – звуковой генератор. Тогда бот останется цел, а мы перед смертью помучаемся: кровь потечёт из глаз и ушей, да и вообще из всех дыр и отверстий… А боевой зонд-беспилотник мы с нашим-то зрением в небе всё равно не увидим. И приборов, чтоб его засечь, на нашем боте не предусмотрено.

– Понял. Должен сказать, что умеешь ты при случае вселить оптимизма… И веры в светлое будущее. Ладно, иди уж сюда. – он, притворно вздохнув, приподнял одеяло, подвинувшись с нагретого места. Чёртовы шпангоуты, впившиеся в рёбра холодными острыми краями, тут же заставили его чуть сместиться обратно. Ровного места на – не то борту, не то – палубе, даже чтоб прилечь, имелось минимум. Впрочем, вряд ли кто-то из проектировщиков рассчитывал на то, что в боте будут ещё и ночевать. Но от мысли расставлять где-то снаружи найденную в одном из ящиков-шкафов палатку, Роджер сразу отказался.

Пенелопа мягко вдвинулась в нагретое им пространство, вначале, вроде, смущаясь, а затем и прижавшись вдруг порывисто всем телом! До него донеслось что-то вроде чуть слышного не то – стона, не то – рычания. Тело девушки затряслось. Но Роджер просто промолчал, постаравшись только понежней и покрепче прижать свою измочаленную, но чистенькую и приятно пахнущую лавандой напарницу (Не иначе, как он не заметил спрятанный где-то в крошечной ванной флакон с шампунем!) к себе.

Вскоре девушка перебралась к нему на грудь, и сотрясающие стройное миниатюрное тело рыдания начали затихать. Она глубоко вздохнула. Поводила пальчиком по густым волосам на его груди. Спросила чуть слышно:

– Считаешь меня дурой?

– Вовсе нет. Я бы тоже расстроился, если бы пришлось вдруг поменять весь уклад своей жизни, сытой, обустроенной, и комфортной, на пещеру первобытного человека. Сырую, холодную и неуютную. А именно так нам и предстоит, похоже, жить в первое время. – он старался говорить спокойно, ещё и мягко проводя ладонью по мускулистой спине, и по чуть выступающему позвоночнику, – А, может, и не в первое. Ведь как бы мы ни старались, обучить наших детей нормально, всему, что знаем, и что положено знать человеку техногенной эры, мы не сможем. Значит, они поневоле скатятся до того уровня жизни, какой мы сможем им тут предложить. Охота. Собирательство. Рыбалка. Костёр, который нужно всегда поддерживать. Шкуры вместо комбинезонов…

– Ты очень логично рассуждаешь. Я смотрела, разумеется, кто твой носитель. Роджер Тандерволд, инженер-строитель. Шестьдесят два года на момент снятия мнемоматрицы. Но сейчас, когда ты в молодом теле, что ты чувствуешь? Что думаешь на самом деле?

– О чём? О чём я должен думать? – он постарался спросить спокойно, но вот чего сейчас, когда вдруг опять всплыла щекотливая тема его «переселённой» души, там, в этой самой душе, не было, так это как раз – спокойствия!

– Ну… Обо всём. О Станции. О войне. О… Нас с тобой. Что с нами будет?

– Ладно. Приляг-ка, – он нежно притянул её вскинувшуюся и глядящую на него пылающими глазами широко распахнутыми головку снова к себе на грудь. – Что я думаю о Станции, сейчас не столь важно. Потому что ты знаешь – я рационалист. И отлично понимаю, что тебя беспокоит в первую очередь. Буду ли я с тобой, буду ли я тебя любить, буду ли я любить наших детей.

Отвечаю: буду.

Теперь о войне. Сказать честно – я про неё узнал впервые только там, на Станции. Вероятно это оттого, что мнемоматрицу с меня сняли до того, как она произошла. Но того факта, что вы живёте вне Земли уже триста лет, мне сейчас для оценки ситуации вполне достаточно. Выводы-то я делать умею.

Ну а о нас с тобой…

Ты мне понравилась. И не потому, что рискуя всем, спасла мне жизнь. А хваткой и собранностью. Целеустремлённостью. Готовностью отрезать пути назад. Из нас выйдет, я …адницей чую, – она невесело хмыкнула на его попытку пошутить, – отличная команда.

И семья.

Мы же не будем, надеюсь, развлекаться скандалами да разборками в стиле «кто она, эта другая стерва, с которой ты мне наставил рога?!»?

А если серьёзно, то что с нами будет, я, конечно, тоже хотел бы знать. Но как говорится – человек предполагает, а Господь – располагает.

Поэтому постараемся всё сделать для того, чтоб нас не нашли, и будем – ты уж извини! – рожать как можно больше детей. И стараться обеспечить их нормальным питанием и воспитанием. И учить выживать здесь. – он надеялся, что его спокойный и монотонный голос звучит достаточно правдиво. Сам он ситуацию видел, конечно, несколько по-другому… Но поговорить об этом честно и прямо время ещё не пришло!

– А ты молодец. – она не поворачивала и не поднимала головы, расслабившись, и сейчас словно растеклась по его телу. Голос уже не дрожал от слёз, – Умеешь подбодрить трясущуюся от страха и сомнений девушку в трудный момент. И чуткий и понимающий. Секса от меня не требуешь.

– Солнышко моё наивное, – он усмехнулся в усы. – Что бы там ты не услыхала и не вычитала о мужчинах, из ваших обучающих программ и в Архивах и библиотеках, оно не всегда соответствует. Потому что есть мужчины, а есть – мужчины. Да даже один и тот же мужчина, просто, например, взятый в разном возрасте, имеет и разные приоритеты!

В двадцать лет – перетрахать, например, всех доступных баб. В тридцать – заработать все доступные деньги. В сорок… Ну, в сорок мужчина как раз и начинает приходить, так сказать, в себя. Жить по-настоящему. Переоценивает, вот именно, ценности. Понимает, что на самом деле важно, а что… Словом, – он сглотнул, потому что воспоминания о Натали, Мэри и Сарочке, жгли, словно огнём. – мужчина только к пятидесяти становится более-менее зрелым. И умудрённым. Да и то – не каждый.

– Я знаю. Наши предки, те, первые, кто основал нашу Общину, при эвакуации выбрали матрицы только таких, зрелых и «состоявшихся», мужчин. Собственно, в Хранилище других и не было – чтоб попасть туда, нужно же было доказать. Что мужчина не страдает физическими и умственными расстройствами. Может обеспечить себя и семью. Не склонен к алкоголизму, суициду, экстремизму, идиотизму или ещё каким комплексам или излишествам… Да и деньги, насколько знаю, заплатить немалые. Уже одно это сразу отсекало тех, кто… Легкомыслен и недальновиден.

Так что пусть ты и не совсем такой, как кажешься, но всё равно приятно. Ощущать себя – в объятиях такого… телом молодого, а душой – зрелого и опытного… Мужчины.

– Ну спасибо. – он прижал её к себе чуть сильнее, затем вновь ослабил руки. Женщина уже «вписалась» в его тело так, словно всегда была его составной частью. Или он просто привык? Как, вероятно, рано или поздно привык бы к любой, кто захотел бы с ним?.. Он решительно отогнал от себя эту мысль. – Ты тоже. Умеешь. Вселить в меня мужество. Дать надежду. И уверенность в завтрашнем дне. Потому что без тебя, без Женщины с большой буквы, без матери наших будущих детей, всё, что бы я ни сделал, не имело бы смысла. И я это отлично понимаю.

Да и ты тоже – ты же умна.

– Ага. – в тоне её не чувствовалось особого энтузиазма. – И «красива». Но ты, скотина похотливая, небось, всё равно вспоминаешь и о Диане.

Он рассмеялся. Просто и весело.

– Пенелопа. Ты – бессовестная свинья. А ведь та Пенелопа, твоя тёзка, которая жила в древности, отличалась именно замечательным умом и рационалистичностью. Поэтому напомню тебе на всякий случай ещё раз. До того, как меня спасла ты, от смерти меня спасла и Диана. Разумеется, я ей благодарен. Хотя бы за это.

– И ты хочешь сказать, что секс с ней тебе не понравился.

– Почему же. Понравился. Но могу тебе сказать конкретно: думаю, она спасла меня не для секса. А в гораздо большей степени – для престижа. Чтоб показать, подчеркнуть перед окружающими коллегами, свой исключительный начальственный Статус. Продемонстрировать, так сказать, своё превосходство над ними. Конечно, она не собиралась играться со мной долго. Ей, если честно, и одного раза хватило. И я не удивился бы, если б она и сдала меня сама.

– Ну, то, что ты умный и наблюдательный, я знала и так. Ты прав: это она тебя и сдала. Не впрямую, конечно, а косвенно: словно специально делала двойные заказы ужина и завтрака. Такое не может не насторожить наших работников камбуза. А те, соответственно, сигнализируют СВБ. Конечно, они тебя тут же вычислили. Переключили, и подключили дополнительные мощности на микрофоны. И услышали.

– Ну, видишь? Так что особых поводов любить нашу милую Диану у меня нет. Можешь не ревновать.

– Ревновать?! – она чуть дёрнулась, но потом снова легла спокойно, – Надо же… Пожалуй, ты прав. Теперь я понимаю, что значит это слово в отношении чувств к мужчине. Ну так вот знай: никому я тебя не отдам, умный ты мой и прагматично-циничный.

Твоим телом и разумом я хочу распоряжаться только сама!

– Договорились. – он позволил довольной улыбке расползтись по лицу, – Сама. А сейчас давай завершим этот интереснейший разговор, и постараемся всё-таки отдохнуть.