Возвращение чувств. Машина.

Уже хорошо. Союзник – это как раз то, что ей сейчас нужно. Особенно, если она и правда в темнице.

В одной руке мужчина держал кувшин – близнец того, что она использовала, в другой – какой-то кирпич и связку ключей. Но не это бросалось в глаза в первое мгновение.

А его одежда!

Чёрный мешковатый кожаный камзол с нашитыми серыми кожаными же полосами и толстым нагрудником, длиной до середины бёдер. Облегающие серые лосины на ногах. Кожаные сапоги с отворотами, повыше колен. И металлическая каска с перьями на голове.

Ох. На этот раз действительно – ох! Вряд ли этот маскарад в её честь. Значит…

Приятное бородатое лицо вошедшего осветилось улыбкой, когда в свете факела, висевшего напротив двери в железном держаке, он увидел её. Губы зашевелились, она услышала голос – хрипловатый приятный баритон:

– Ну слава Богу, ваша милость живы! Не возложили на мою душу такого греха! А я-то, хоть виду и не подал, уж больно за вас опасался: вы были в таком… отчаяньи! Но всё равно – нельзя такое говорить!.. И впредь прошу вашу милость таких речей не вести – все знают, что самоубийцы не попадают в Царствие Небесное!

Она не сразу осознала смысл и всю важность сказанного, так как совсем другое поразило её при первых же словах. Вошедший говорил на… французском.

И она понимала его.

В школе она учила немецкий, да и то – что выучила, благополучно забыла, так же, как и английский из институтского курса. А сейчас она прекрасно ощущала и чувствовала все тонкости и нюансы обращённой к ней речи. Как и то, что смысл сказанного – очень важен.

Однако надо что-то ответить, и ответить правильно и быстро – так сказал расчётливый наблюдатель где-то глубоко в её сознании: этот молодой и симпатичный парень, судя по всему, хорошо к ней относится. Сильно волновался, возможно, даже молился за неё, чего-то «нехорошего» наговорившую. (И – не в этом ли одна из причин её… появления здесь?!).

Неужели предыдущая хозяйка этого тела пыталась наделать глупостей?

Слишком похоже, что не только пыталась, но и наделала…

Только какой же надо быть дурой, чтоб добровольно отказаться от такого тела?!

Впрочем, не судите, как говорят, да и не судимы будете…

А пока такого ценного союзника, как юный бородач нельзя потерять – всё-таки она, похоже, в темнице.

Думать надо быстрее. Ответ готов, но получится ли ответить? Она сконцентрировалась на словах и интонациях молодого человека, стараясь воспроизвести сочный колорит старо-французского. Со скромной и милой полуулыбкой она произнесла:

– Я передумала.

Это прошло легче, чем она опасалась. Оказалось, что говорит она глубоким, приятным, бархатно-певучим голосом, каким она всегда мечтала обладать, глядя на любимых киноактёров. Да и с оформлением мысли в слова тоже проблем нет. Единственное неудобство состояло в том, что она слегка охрипла – перемёрзла-таки, похоже, на полу.

– Ну то-то же! – ещё больше обрадовался бородач, и вошёл в камеру ещё на один шаг. Длинный и тонкий меч, висевший у него на боку задел при этом за косяк с характерным звоном, – А я вашей милости поесть принёс.

Он поставил в угол кувшин и протянул в её сторону подозрительный кирпич:

– Вот, специально выбрал получше, да уж боялся, что придётся… нести назад!

Ей за эти короткие мгновения из их разговора и неизбежных логических выводов, сразу стало ясно так много. Но, с другой стороны, катастрофически мало:

– Во-первых, она – француженка, и она во Франции (или, по-крайней мере, в стране, где французский в ходу). Во-вторых, она отброшена по времени на несколько веков назад, так как на специально организованный к её пробуждению маскарад таких масштабов, да ещё с гипноизучением иностранных языков, шансов никаких нет. В-третьих, без сомнения, она – пленница. В-четвёртых, её симпатичный (да, черты его лица, хоть несколько грубоваты, но мужественны и приятны) страж относится к ней действительно с сочувствием. И, похоже, предыдущая хозяйка этого тела пыталась, и не без успеха, расположить его к себе.

Отлично. Тут она с ней полностью солидарна.

Было и ещё несколько соображений, но сейчас основное значение для её освобождения из этого сырого и крайне неприятного места, имеют третье и четвёртое.

Парень наивен и открыт. Пожалуй, даже слишком открыт – его сочувствие к ней не заметит только слепой. Нужно постараться, разумеется, использовать его. Но – аккуратно и грамотно. Подставить наивного, похоже, деревенского, парня, было бы подло.

Но тогда – какую же выбрать линию поведения? По его обращению (да и по её одежде) похоже, что она какая-то высокородная дама. Следовательно, по-идее, она не может разводить здесь, в эту эпоху, демократию с простым солдатом: барьеры между классами и сословиями здесь ещё сильнее, чем в обществе недоразвитого капитализма, к которому она привыкла там… дома.

С другой стороны…

Есть одно древнее чувство, которое, к счастью, не признаёт классовых барьеров. Да и зачем мудрить – может, в этом солдате её единственный шанс на спасение, ведь, похоже, на другие возможности спасения, типа, помилования, или оправдания, надежды нет – иначе отчаяние не овладело бы бывшей хозяйкой…

Итак, нужно постараться укрепить и развить его сочувствие к ней, не брезгуя для этого никакими (она точно не в таком положении, чтобы особенно выбирать!) средствами. Заодно нужно постараться узнать как можно больше о себе, любимой, и за что её, такую хорошую, мягкую и пушистую, засунули в каменный мешок к гнилой соломе.

Для начала, наверное, стоит попытаться изобразить себя невинной жертвой чужих интриг. Среди высшей знати это добрая традиция. В-смысле, интриги.

Постаравшись улыбнуться попечальней, она с нарочито медленной грацией двинулась к нему навстречу. Сколько веков ни прошло бы, мужчина остаётся мужчиной, а женщина – Женщиной. Никто и ничто не сможет отнять у неё врождённых, данных самой Природой и праматерью Евой, приёмов и способов. Мужчины, значит, глазами?..

Её новое тело в этом смысле подходило идеально: чувственная энергетика и пластичность, отзывчивость на малейшие нюансы мыслей и желаний, поразили её саму. Похоже, сила её обаяния колоссальна, и поистине неизмерима, так как… слабость её не имеет границ!..

Главное теперь – не переборщить бы с этой самой слабостью.

О, бедные, наивные мужчины! Разве могут они устоять…

Ведь дело не в запорах и каменных стенах, а – в них самих!

Пока казематы стерегут существа мужского пола, им, женщинам, никто не запретит… Ну, пусть не совсем так, как описано у Дюма… Но всё же – постараться!

Опершись, как бы от слабости, одной рукой на омерзительно липкую стену, другую она пристроила на груди, прекрасно зная, что так взгляд автоматически устремляется туда, куда ей и надо, печально опустила лучистые честные (стыдно, но – надо!) глаза, и тяжело вздохнула. Так, изгиб тела чуть больше, чтобы подчеркнуть тонкую талию.

Да, чёрт побери (но прости, Господи!), если для освобождения не найдётся других средств, она смело и без колебаний воспользуется этим роскошным телом! Слишком велика жажда жизни, чтобы пренебречь любым оружием, оказавшимся в её распоряжении! Да и не для того, надо думать, ей столь чудесно подарили второй шанс, чтобы позволить себе бездарно сгнить в смрадной темноте подземелий!

Прочь сомнения и страхи. Сейчас, наплевав на условности и всякие моралистские соображения, нужно спасать это великолепное тело. Ну и с ним, понятно, себя.

Хоть тело её и действовало как бы инстинктивно, почти само по себе, подкрепив его движения решением ума, она почувствовала себя гораздо спокойней и уверенней.

Теперь внутри у неё царила полная гармония – гармония жажды жизни.

Она подняла задумчиво-загадочный взгляд яcно-лучистых глаз, устремив его прямо в лицо так и стоявшему с поднятой рукой солдату, и одинокая горючая слезинка скатилась (она знала, что свет факела выделит эту слезинку на грязном фоне) по её щеке. Прекрасной формы грудь часто вздымалась под белой точёной рукой. Света для её мини-спектакля факел давал вполне достаточно. И падал он прямо на неё. Ну, разве она – не примадонна?

Примадонна эксклюзивного спектакля – всего на одного зрителя.

Как бы через силу и душившие её рыдания, которые только гордость не даёт показать, она дрогнувшим голосом произнесла:

– Я благодарна тебе за это. Как и за то сочувствие, с которым ты один относишься к моей печальной участи.

Прошло довольно много времени, прежде чем он закрыл, наконец, рот. Потом, правда, снова открыл, похлопал глазами. Шумно вздохнул.

Да, стрела явно попала в цель. Не напортить бы. Так, спокойней, не переигрывать.

– Ох, ваша милость… Да, вы правы, тысячу раз правы! Я очень сочувствую вам! Вы так молоды и прекрасны – конечно, ваше место не здесь! И это, – он показал чёрствый чёрный кусок хлеба в своей руке, – не еда для вас! Вы достойны роскошных замков, прекрасных нарядов, слуг и всего того, что должно окружать всегда такую даму, как вы! И я просто ума не приложу, как вы, всё это имея, решились на такое… такое чёрное дело, такое преступление!