Майский день

– Как раз на своем, кацо, – откликнулся Грегориани, моя руки. – Как раз на своем! После моего массажа каждая мышца на десять лет моложе делается…

– Знаю. – Аракелов уже натянул брюки и свитер и стоял перед Зададаевым в положении «вольно». – Спасибо, Гиви.

Я пошел.

– Да, – сказал Зададаев, – мы пошли. До свидания, Гиви.

Они молча поднялись на палубу А и пошли по длинному коридору, однообразным чередованием дверей по обеим сторонам напоминавшему гостиничный. Перед аракеловской каютой они остановились. Аракелов открыл дверь, и они вошли внутрь.

– Ну, теперь докладывай.

Зададаев сел на диван и закурил. Аракелов устроился в кресле. Он сжато доложил свои соображения.

– Ясно, – сказал Зададаев. – Значит, сероводород… Надо будет связаться с Гайотидой, предупредить их… Интересно… Если память мне не изменяет, впервые дрейфующие облака сероводорода были обнаружены лет семьдесят назад. Но до сих пор они никому не мешали. А ведь все субмарины Океанского патруля ходят на турбинах Вальтера. Значит, придется теперь что-то менять… Создавать службу слежения за этими самыми сероводородными облаками.

– Константин Витальевич… – начал было Аракелов.

Зададаев посмотрел на него и улыбнулся.

– Эх, вы… А еще без пяти минут военный моряк… Все правильно. Не волнуйтесь.

«Только вот как тебе не волноваться, – подумал Зададаев. – Я бы на твоем месте еще не так волновался. А ты ничего, молодцом держишься. Во всяком случае внешне. Молодцом!»

– Константин Витальевич, кто в «Марте» был? Внизу не разглядеть – освещение не то…

– А то я не знаю.

– Простите. Да и времени мало было: когда я подплыл, «Марта» уже четыре чеки из девяти вынула, потом еще одну, а к остальным ей манипуляторами не подобраться было. Те я сам вытащил. А вообще-то манипуляторы у «Марты» надо бы на одно колено удлинить…

Ух ты! Он еще об этом думать может! Значит, не только внешне, значит, в самом деле молодец. Военная косточка! Зададаев знал, что Аракелов поступал в свое время в военно-морское училище. Правда, как рассказывал со вздохом сожаления сам Аракелов, ему «так и не пришлось с лейтенантскими звездочками перед девушками покрасоваться» – подошло разоружение, и из училища их выпустили не военными, а гражданскими моряками. Вот тогда-то Аракелов и подался на только что открывшиеся курсы батиандров.

– Так кто? – повторил Аракелов.

– Не знаю, Александр Никитич. Да и не важно это.

– Важно.

– Допустим. Но не сейчас. Сейчас вам отдохнуть надо – это прежде всего.

– Я должен знать, Константин Витальевич. Мало того, что этот идиот самовольно вниз полез, он же…

– Понимаю. Все понимаю… – Зададаев глубоко затянулся и выпустил дым целой серией аккуратных колец. Разговор надо было поворачивать: совсем не нужно Аракелову знать… – Вот только одного я не понимаю: как «Марта» выдержала? Ведь у нее же предел семьсот, а там девятьсот с лишним!

– Девятьсот восемьдесят.

– Тем более.

– Запас прочности, – сказал Аракелов. – Спасибо нашим корабелам.

– Запас прочности, – протянул Зададаев. – Запас прочности, – повторил он. – Это хорошо, когда есть запас прочности. Ну вот что: давайте-ка раздевайтесь и ложитесь. Быстро! Это приказ.

Пока Аракелов раздевался и укладывался в постель, Зададаев достал из кармана ампулу, посмотрел на свет. Жидкость была совершенно прозрачной и бесцветной. Потом он подошел к Аракелову и прижал ампулу к его руке.

– Что это? – спросил Аракелов. – Зачем?

– Ничего особенного, – охотно пояснил Зададаев. – Просто снотворное. Легкое и безобидное. Вам прежде всего отдохнуть надо. Выспаться. Ибо сказано: утро вечера мудренее. Вот вы и будете сейчас спать. Как младенец. Вот так… – Он быстрым движением отделил пустую ампулу от кожи и бросил ее в пепельницу. – И все. Спокойной ночи.

Аракелов закинул руки за голову – тропический загар на фоне белой наволочки казался особенно темным. Они помолчали.

– Спасибо, – сказал вдруг Аракелов. – Спасибо, Константин Витальевич, я…

– Спите, спите, – ворчливо перебил его Зададаев. Он забрался в узкую щель между диваном и столом и курил, пуская дым в открытый иллюминатор. Потом аккуратно пригасил сигарету и еще с минуту просто смотрел на море, вспыхивавшее в лучах уже довольно низкого солнца. А когда он обернулся и посмотрел на Аракелова, тот безмятежно спал.

Тогда Зададаев тихонько вышел из каюты и осторожно, стараясь не щелкнуть язычком замка, закрыл за собой дверь.

Да, Ставраки не один, думал он, медленно идя по коридору. Много их, всяких ставраки. И любой рад будет обвинить Сашу в трусости. И не потому совсем, что каждый из них плох сам по себе. Отнюдь нет! Но ведь это так очевидно: один думал и собирался, а второй – взял да и сделал. Смелость города берет! Безумству храбрых поем мы песню! И этот второй – герой. Даже если он сделал только полдела, а вторую половину сделать не смог. Все равно ура ему! А первый, естественно, трус… И главное, этот герой… Будь кто угодно другой – тогда многое стало бы проще. Эх, Саша, Саша…

Около трапа, ведущего на главную палубу, Зададаев остановился. Подумал, потом стал подниматься. Схожу к Ягуарычу, решил он, узнаю, чем кончилось дело. Да и насчет завтрашнего посоветоваться стоит: голова хорошо, а две лучше.

X

Стентон задержался в рубке, глядя, как медленно растворяется в ночном небе туша уходящего дирижабля. Собственно, самого дирижабля почти не было видно – лишь позиционные огни да темный силуэт; следить за его движением можно было по звездам, которые он заслонял. Потом остались только огни, но и они постепенно слились со звездной россыпью, затерялись в ней. Теперь оставалось одно: ждать завтрашней комиссии. Это часов двенадцать. Даже больше – они прибудут рейсовым конвертопланом Сан-Франциско – Гонконг. Потом будет расследование. А потом… Впрочем, сейчас лучше не думать, что потом.

Стентон прошелся по рубке, сел в свое кресло. Пульт перед ним был не то чтобы мертв – скорее, спал. Спали лампочки индикаторов, цифровые табло, отдыхали на нулях стрелки приборов. Бодрствовал только островок швартовочного блока: якоря… трап… подсоединение к сетям и коммуникациям причальной мачты… позиционные огни. И все. Стентон положил руки на подлокотники. Пальцы ощутили знакомые потертости от пристежных ремней, знакомую трещинку в пластиковой обивке, а рядом с ней аккуратную круглую дырочку, оставшуюся от упавшего сюда горячего сигаретного пепла. И почему это на обивку кресел ставят такой нетермостойкий пластик?

Нет, он не прощался с кораблем. И вообще был чужд всякой сентиментальности. Просто впервые за последние годы он совершенно не знал, куда себя деть. Спать пойти, что ли?

Он встал, еще раз окинул взглядом пульт и вышел из рубки. На каютную палубу можно было подняться лифтом, но Стентон пошел пешком: транспортник не круизный суперлайнер, а подняться по лестнице на каких-нибудь двадцать метров – только полезный тренинг. Так сказать, вечерний моцион.

Капитанская каюта была первой от носа. Внутренность ее мало чем отличалась от любой каюты на любом морском лайнере: кровать в задернутом сейчас занавеской алькове, небольшой письменный стол у левой стены, рядом с ним диван, и только вместо иллюминатора было большое окно. Даже, собственно, не окно: просто вся стена была прозрачной, и сквозь этот распахнутый в ночь прямоугольник заливала каюту своим мистическим светом яркая тропическая луна. Стентон подошел к окну. Внизу, под самым дирижаблем, падали на воду блики света из бесчисленных окон Гайотиды и весело перемигивались разноцветные огоньки буйков, обозначавших понтоны волновой электростанции, пирсы, границы пляжной полосы. Дальше до самого горизонта океан был темен, и только лунный свет лежал широкой серебряной полосой. Этакий млечный путь. Или нет – сельдяной. Дорожка, мощенная рыбьей чешуей… У самого горизонта медленно ползли огни какого-то судна. А еще дальше, невидимый за выпуклостью земного шара, полным ходом шел к Гайотиде «Руслан». И на нем – Кулидж. Пальцы Стентона сами собой сжались в кулаки. «Доберусь я до тебя, сукин ты сын, – подумал Стентон. – Обязательно доберусь. А пока…»

С Бутчем и Джо он договорился, они не выдадут. Кора и подавно, она заинтересована в этом больше всех. Кармайкл и команда просто ничего не знали, а потому никак не могут опровергнуть утверждения командира. С этой стороны все в порядке. Слабое звено одно – сам Кулидж. Только бы он не проболтался! Слава богу, на «Руслане» его сразу же уложили в лазарет: нервный шок. Перетрусил, стервец. Впрочем, надо быть справедливым: на его месте перетрусили бы если не все, то, во всяком случае, многие. Итак, до прибытия на Гайотиду Кулидж не проболтается. Гарантии, увы, нет, но надеяться на это можно. А здесь… Здесь Стентон должен встретить его первым и предупредить. Правда, придется говорить с ним по-хорошему. Не бить морду, как следовало бы, а просить – просить лжесвидетельствовать перед комиссией. Да, именно так это и называется – лжесвидетельство. Плевать! В конце концов, Кулиджу от этого хуже не будет, а значит, уговорить его удастся. Должно удаться, потому что иначе… Кора. Стентону, в конечном счете, все равно. Черное небо потеряно давно, потеряет он теперь голубое… Так что же? Можно жить и на Земле. А Кора – она не должна пострадать.

Вот только как первым прорваться к Кулиджу? Стентон задумался. Можно, конечно, обратиться к Захарову. Наверное, тот сумеет помочь. Это мысль.

Луна поднялась выше и теперь отражалась в воде не узкой дорожкой, а дробилась на мириады серебряных блесток. Совсем как тогда, подумал Стентон. Он взглянул на лунный диск: полнолуние миновало дня два назад. Да, совсем как тогда…

Тогда они на трое суток застряли в Лос-Анджелесе: какая-то задержка с какими-то грузами. В подробности Стентон вдаваться не стал – на это есть управляющий перевозками. Погода стояла чудесная, и они – Бутч Андрейт, Кора и Стентон – решили устроить себе небольшой пикник. У Бутча нашлись друзья – Стентон был уверен, что, окажись они случайно где-нибудь в Антарктиде, Бутч и тогда сказал бы: «Заскочим в Мак-Мердо, у меня там приятель есть…» Впрочем, оказались эти друзья вполне приятной парой: Коллинс писал сценарии для Голливуда, а его жена… как ее звали?.. Какое-то необычное имя… Ах да, Саксон. Саксон заведовала отделом в рекламном агентстве. Впятером они уселись в «кантри-свайр» Коллинсов и махнули в заповедник Джошуа-Три. Там они провели два чудесных дня, ночуя в палатке у костра, а на обратном пути остановились поужинать в Санта-Барбаре. Ужин уже подходил к концу, когда на пороге вдруг появился парень в морской форме и крикнул:

«Лаурестесы! Выходят лаурестесы!»

Больший эффект могло бы произвести только объявление новой мировой войны.

«Скорей! – завопил Коллинс, вскакивая из-за стола. – Скорей, опоздаем!»

Ни Стентон, ни Кора, ни даже всезнайка Бутч ничего не понимали, но ринулись вслед. Все последующее запомнилось Стентону, как безумная ночная феерия. До этого вечера он никогда не мог подумать, что нерест паршивой рыбешки в шесть дюймов длиной может вызвать такой ажиотаж. Уже потом ему рассказали, что летом, в лунную ночь – «вторую ночь после полнолуния и на седьмой волне после высшей точки прилива», – по всему побережью от мыса Консепшен до мексиканской границы выходят из моря лаурестесы и парами прыгают по пляжу, чтобы зарыть свои икринки во влажный песок. И вдоль всего берега их ждут любители этого своеобразного состязания: по калифорнийским законам ловить лаурестесов можно только голыми руками, и у мокрой, скользкой рыбки в темноте есть немало преимуществ перед человеком.

Но все это Стентон узнал уже потом. А тогда картина показалась ему просто сумасшедшей. Полуголые люди тенями носились по кромке воды, по пляжу, метались по колено в море, поминутно нагибаясь и выхватывая что-то маленькое и серебристое, отблескивавшее в свете луны. Они тоже поддались безумию. Стентон закатал брюки до колен, Кора скинула юбку, оставшись только в бикини и белой блузке, и они вслед за всеми бросились ловить быстрых, как ртуть, рыбешек, тут и там взблескивавших на гребешках волн. В какой-то момент рядом со Стентоном оказался тот самый моряк, который первым крикнул о лаурестесах. Без брюк, но выше пояса одетый по всей форме, он исполнял фантастическую джигу. Внезапно он завопил нечто совершенно неописуемое и задрал ногу, между пальцами которой билась маленькая рыбешка. После этого Стентон уже не удивлялся ничему. А потом он неожиданно столкнулся с Корой, и они вместе вышли на берег. Карманы Стентона были набиты рыбешками, а Кора наполнила ими полиэтиленовый пакет. Кто-то уже развел костер, над которым кипело в котелке масло. Коллинсов и Бутча они в темноте потеряли и потому пристроились к компании у этого костерка. Рыбок кидали в кипящее масло; и они моментально покрывались тонкой хрустящей корочкой, как картофельные хлопья, зажаренные по-французски. Ели их как пресноводную корюшку – вместе с головой и потрохами, и это было удивительно вкусно, и Кора сидела рядом, так близко, что Стентон мог коснуться ее, стоило только чуть-чуть шевельнуть рукой… И Стентон знал, что ей это не будет неприятно.