Хватай Иловайского!

– Догадался уже. А кто ищет-то? Дядя?

– Если б только он, – вздохнул мой нянька, помогая мне встать и собственноручно обтряхивая с меня соломинки да прочий мусор. – Ох и знатно влип ты, хлопчик… Из самого Санкт-Петербурга всемогущее Третье отделение твоей скромной особой озадачилось!

Ого, чуть не присвистнул я. Это ж самая наикрутейшая секретная служба всей Российской империи. Не подотчётна никому, кроме самого государя, ну или наипервейшего министра. В столице их управление простые люди за три квартала стороной обходят. Ихние младшие офицеры такие полномочия имеют, каковые у нас и генералам не снились! Для них человека безвинного схватить посредь улицы да навек в казематы Петропавловские упечь – раз плюнуть! А я-то им с какого перепугу сдался? Сижу себе тихо-мирно в селе, на конюшне, никуда не лезу, никого не…

– Будет врать-то, Илюшка, – не выдержал правдолюбец Прохор, безошибочно читая по моему лицу весь ход моих мыслей. – Да о тебе, характернике, за последний месяц, поди, слава на весь тихий Дон! Какую корову блудливую, девку сопливую, бабу красивую, кошку шкодливую ни спроси – кто есть характерник на Руси? Без гадания майского укажут на Иловайского!

– А им-то я зачем? Что за дело Петербургу до нашего Калача на Дону?

– Да ежели б один ты, хлопчик. – Старый казак воровато огляделся и жутко секретным шёпотом сообщил: – Под Василия Дмитревича подкоп роют! Видать, крепко он кому насолил в стольном Санкт-Петербурге…

– Дядя? Что за чушь! – возмутился я, вытягивая шею и также оглядываясь по сторонам. – Он же у нас милейший человек, душа компании, герой стольких войн, отмечен и наградами, и поощрениями от самого государя! Вот недавно и табакеркой золотой пожалован!

– Дык и я ж тебе о том самом толкую! Вбей в башку свою дурную – пришёл дворянчик, мордат, как кабанчик, а с ним двое, неместного покроя, и трутся у твоего дяди, скользкие, как… – Мой денщик на мгновение задумался, решил больше не рифмовать и закончил банальной прозой: – О твоих способностях выпытывают. Где был, что делал, с кем встречался, да по дням и по часам! Так ведь и до твоего Оборотного города донюхаются, ищейки блохастые, а?

У меня ёкнуло сердце. Представить, что будет, нетрудно: если спецы Третьего отделения найдут дорогу через кладбище вниз до арки, а там, пристрелив беса-охранника, прямым маршем пехотными колоннами пойдут брать Катенькин дворец… И возьмут ведь! В полчаса возьмут, не Измаил, поди, там долго и штурмовать-то нечего. Нечисть, конечно, будет биться до последнего, но, честно говоря, они к открытому бою не приучены, это ж не яд подсыпать и не кинжал в спину подпускать. Регулярная армия одним полком пехотным так улицы подметёт, что ни одна хромая ведьма на метле не выскользнет. И ведь будет потом вся эта бойня называться тайной операцией правительства по богоугодной борьбе с антихристианскими сущностями! Да разве я сам против этого? Как вспомню, сколько раз меня там съесть пытались – в первых рядах с дедовой саблей пойду!

– Этого нельзя допустить, – чётко определился я, выбрасывая из головы все верноподданнические мысли.

– Ну а я про что?! За нечисть поганую заступаться и близко не подумаю, а вот Катеньку твою огорчать не решился бы. Она тя, дурака, любит, да не слегка…

– Любит? – смутился я. – Ну да, было дело, целовались пару раз…

– Так у девок же всё по глазам видно, – подмигнул мне старый ловелас. – Наблюдал я за ней искоса. Уж ежели она в твою сторону глянет, так глазищи у ней ровно тёплым огнём светятся! Как у кошки блудливой, что в сметану влезла…

– Прохор?!!

– Ох, прости, твоё благородие, заболтался, не тот эпитет подобрал, не то слово молвил. Уж не сердись на старика, прости Христа ради.

Я молча хлопнул его рукой по плечу. Какие обиды, он же за меня голову положит, да и я ради Прохора жизнь отдам. Однако ж, покуда до этого не дошло, что делать-то будем, братцы?

– К Василь Дмитревичу тебе надо, паря. – Он уверенно ответил на мой невысказанный вопрос и добавил уже от себя: – А твоё характерничество тебя же самого невидимым сделать не может?

– Нет, – сказал я и тут же понял, что вру. Ей-богу, вру! Преотличнейше же у меня это дело получиться может, просто попробовать надо… – Я бегом к дяде, не волнуйся, пробьюсь. А ты бери тело курьера, грузи на телегу и доставь к церкви. Надо его хоть отпеть по-человечески.

– Какое тело, Илюшенька? – недоумённо вытаращился на меня Прохор.

– Как это какое? Я же вчера труп того самого курьера наверх вытащил! Вон там на лавочке сгрузил, накрыл рогожей, а…

На лавке никого (и ничего!) не было. Многострадальный курьер исчез снова. Да что ж мне так не везёт, господи? Мы бегло обыскали весь двор и всю конюшню, проверили все уголки, перерыли гору сена, перевернули вверх дном маленькую баньку (мало ли куда мог заползти мертвец, вдруг помыться захотелось?), но и там ничего не нашли. Плохо, очень плохо…

Мой денщик действительно заночевал у дяди, ему там, если что, в сенях всегда стелют. А рано утром, ещё до третьих петухов, у генеральской хаты трое людей образовалось. Один в партикулярном платье чиновничьего фасону, а двое в мундирах Третьего отделения. Нарвались на рыжего ординарца, он же, как цепной пёс, вообще не спит. Показали бумаги, потребовали представить их самому Василию Дмитриевичу. Дядя встал не чинясь, думал, курьеры с приказом по полку, война же…

Но, однако, как оказалось, визит их связан был с иными вопросами. Дескать, имеют особое распоряжение на розыск и арест хорунжего Всевеликого войска донского, некоего Ильи Иловайского. Зачем, почему, с какого рожна и перепоя – отвечать отказываются, такая уж огромадная секретность, тсс…

– И ведь самое чудное, – устало протянул Прохор, когда мы, окончательно выдохшись, уселись на завалинке, повесив носы, – что попали они к нам, минуя все посты. Ни один дозорный их не видел, ни экипажа, ни лошадей, ровно из воздуха предрассветного перед воротами встали, ни одна собака не взбрехнула…

А вот на это стоило бы обратить внимание. В нашей матушке-России, конечно, всякие чиновники встречаются, среди них и сверхсекретные есть, чьё настоящее имя да должность небось и супруга законная не знает. Но вот чтоб из самого Санкт-Петербурга, да без колёс, без лошадей, аки ангелы небесные на крылах сияющих прилетели – таких нет!

Надо бы поближе познакомиться с этими таинственными царскими служащими, порасспросить их кой о чём, в глаза поглядеть, вдруг личину носят?..

– А чего проще-то? – сам себе ответил я. – Раз они так жаждут мою характерность лицезреть, так и я сам на них со всеми чувствами полюбуюсь.

– Вот и ладушки, а мне с тобой?

– Нет, – чуть нахмурился я. – Ты в церковь сходи, свечи поставь Можайскому Николе-угоднику и заступнику Ивану Воину, проси помочь. И святой воды набери.

– Кружку, что ль?

– Ведро.

– Да ты шутишь, хлопчик?

Нет, я отрицательно помотал головой. Какие уж тут шутки, не до шуток нам нынче… Зачем и к чему мне столько святой воды, я, как водится, не знаю, не ведаю. Но чую, надо! Ведро!

– А теперь двигаем, служба не ждёт. Да и с чинами жандармскими уж больно почеломкаться охота… То исть дать челом по челу так, чтоб копыта отлетели!

Прохор уважительно покосился на меня, крякнул и резко встал, поправляя ремень. А через минуту мы шли по селу широким размашистым шагом, ни на кого и ни на что не глядя. Первым – неулыбчивый, как бурый медведь с бодуна, мой седоусый наставник. За ним – едва касаясь грешной земли неначищенными сапогами, я, тихий, скромный, незаметный. Как оказалось, стать невидимым не так уж сложно. Растворяться в воздухе при этом совсем необязательно, достаточно лишь ни с кем не встречаться взглядом и позволить людям запомнить более активную фигуру. Да, и судя по репликам случайных прохожих, второе куда более действенно.

– Здорово дневал, дядька Прохор! А что подопечный твой, не согласится ли похарактерничать для нужд полка? Нехай уговорит фельдшера нашего признаться, где он медицинский спирт сховал? А хучь бы и под гипнозом, лишь бы результату добыть, а?!

– От и денёк-то добрый, козачок! Исполать тебе всем селом, что вчерась-то не убили зазря. Живёхоньким оно и поприятнее будет, за то и в ножки поклонюсь! Эх, знать бы тока, куда на вас, таких добрых да сердешных, жалобу писать…

– Слышь, казаче, да ты не спеши, ты меня послухай, я баба простая, красиво говорить не умею, но и врать не люблю, уж скажу так скажу, правду-матку лепить буду, на чины не глядя! Так вот… чё спросить-то хотела? Ить и не вспомню уже! Ну ладно, иди своей дорогой, казаче, иди уже, чё встал-то, уши развесил, делать мне больше нечего, как на твою особу любоваться…

К чести Прохора, скажу, он ни разу не сбавил шаг, не пытался ответить, не потянулся на ходу за нагайкой, никого не обматерил и даже короткой рифмой не высказался. Шёл молча, не оборачиваясь. Но, главное, моя скромная персона вообще ничем не отсвечивала. Даже те, кто искал по своим вопросам именно моего совета, не видел меня в упор с трёх шагов! Надо бы потренироваться с этим делом да и подготовить отряд пластунов-невидимок для военных рейдов на вражеской территории. Цены таким казакам не будет!

Меж тем Прохор шагнул на просторный двор у генеральской избы, плечом снеся в угол рыжего ординарца и без лишних сантиментов вклиниваясь в дядины апартаменты. Я тихой сапой скользнул следом и даже подал ординарцу руку, помогая встать. Хотя не уверен, что он это запомнил, я ж невидимый. А у нашего строгого генерала, небрежно развалясь на дядиной оттоманке, сидел столичный гость и вёл себя как хозяин…

– Государь весьма обеспокоен своевольничанием вашего так называемого племянника. Святейший синод также не одобряет никаких контактов с нечистой силой. За такие вещи, знаете ли, недолго по этапу да в Сибирь!

Мой дядя, при полном мундире и всех орденах, молча стоял у окна, с трудом удерживая в побелевших пальцах кружку с остывшим кофе.

– Мы просто не понимаем, как такой заслуженный человек вашего склада и воспитания мог допустить столь вопиющее безобразие на территории вверенного в его распоряжение полка? Право, император был лучшего мнения о дисциплине своих казаков…

Судя по тому, как гордо выпрямилась дядюшкина спина, этот столичный хмырь тупо нарывается по полной программе. Наездов на свой полк, на своих казаков и станичников атаман не простит никому. Да хоть бы и самому государю!

– И ведь самое печальное во всей сложившейся ситуации это ваше личное непонятное, безрассудное упорство. Вы по-прежнему не хотите сказать нам, где скрывается ваш родственник? А ведь это вполне может быть расценено как факт сообщничества с государственным преступником. Вы понимаете, чего можете лишиться? Эполетов, наград, званий, жалованья, почестей…

– Шрамы боевые с груди не сотрёшь, – глухо ответил наш генерал и, обернувшись, сжал кулаки.

Что за этим последует, ждать я не стал и прыгнул вперёд, вставая между ним и маленьким человеком в очках.

– Здорово дневали, ваше сиятельство! Хорунжий Всевеликого войска донского Илья Иловайский по вашему приказанию прибыл!

– Илюшка? А чего ты… что ли, Прохор не предупредил, что…

Но я вовремя прикрыл ему рот с привычной бесцеремонностью: