Дорога домой

Было ли то явлением «дикого капитализма» – об этом непременно будут спорить будущие историки. Возможно, кто-то из них, обладающий тонким, изящным и в то же время мятежным умом, придет к некоему выводу, за который в им же исследуемое время его бы без всякой жалости поставили к стенке, как отъявленного контрреволюционера и «врага народа». Этот вывод будет заключаться в абсурдном, на первый взгляд, умозаключении: то, что мы считаем крушением коммунистической идеи, в действительности явило собой апофеоз «развитого социализма», то есть стало его вершиной. Убийственным аргументом этого открытия станет буквально следующее: так называемый «дикий капитализм» поддержало такое количество «проверенных и доверенных» строителей коммунизма, что назвать результат их конечной деятельности иначе, чем планировавшийся раньше ими же «развитой социализм», никак невозможно. Именно в это время народу открыли глаза на истинную форму социализма. Оказывается, многие годы параллельно с почти дизентерийными потугами на одной шестой земного шара в «оппортунистической» Скандинавии строилось нечто похожее. Оказывается, современный капитализм – это не что иное, как «социализм с человеческим лицом». Причем выяснилось, что лицо это многим давно знакомо по агитационным плакатам с изображениями больших и маленьких вождей коммунистической партии Советского Союза, по фотографиям «рыцарей революции» в кадровых аппаратах карательных органов и по тем же фотографиям в анфас и профиль в некоторых авторитетных тюремных делах.

Насколько это «лицо» имело сходство со скандинавской социальной формацией, задумываться было некогда, потому что зазевавшийся в этот период человек рисковал вылететь из грубо сколоченной государственной лодки, несущейся по бурной, полной опасных порогов, реке стяжательства и грабежа.

Бероевцы и их младшие коллеги из охранных структур, включая государственные, накрывали всю Систему надежной крышей и выгребали из-под нее случайно попавших туда людей и конкурентов из «теневого», классово близкого, ведомства – наглой уголовной братвы. Дошло до того, что назначение на высокие общественные должности «воров в законе» не могло пройти без утверждения в «минотавровском Центре». Принято было считать, что это своего рода социальная помощь, направленная на сохранение особой национальной культуры – советской, вполне организованной уголовщины. «Незащищенная» часть общества, то есть оступившиеся когда-то раз и навсегда соотечественники, даже назначались на почетные должности «смотрящих», «авторитетов» и, более того, возводились в ранг генеральных директоров денежных предприятий. Тех, кто не понял сути этой гуманной «социальной» политики, немедленно «изымали из оборота», как неспособных к исправлению «паршивых овец». Органы и специальные службы, широко представленные в СССР, а также разного рода общественные фонды (инвалидные, инвалидно-военные, церковные, «детские» и молодежные) делили между собой налоговые и таможенные льготы, намертво вцепившись друг другу в глотки.

«Минотавр», извиваясь всем своим гибким телом, пожирал всё, что попадало ему на зуб. Бероевцы выстроились «свиньей» и вели смертельную атаку на редуты конкурентов, защищая священные территории империи «Минотавра», а, значит, и свои собственные. Теперь это была их родина, их идеология, их судьба. По стране загремела пальба, как в американском «вестерне». Доставали везде – и дома, и в тюрьме, и даже за границей. Многие успокоились, остальных успокоили.

Предприятия «Минотавра» наливались силой и кровью в то время, когда многие презирали связь с комсомольскими и шпионскими ведомствами, откуда шла эта сила и кровь, но теперь в них скопилось столько силы и столько крови, что нет мощнее их, и ни у кого сейчас нет такого запаса здоровья и долголетия.

Копенкин учел ошибку Князя, неосмотрительно пожелавшего не только сохранять и распределять доверенный ему золотой мешок, но и владеть им, как единственный его хозяин. Князь был стерт из памяти народа, а на его место назначили другого человека, который отошел от дел уже через год, передав свое место кому-то следующему. Тот, который сейчас занят сохранением богатства, уж и не упомнит, откуда оно на самом деле взялось, и кто или что стояло у его истоков. Кадровый метод «казино» придуман не дураками: каждая «команда» работает лишь год и, взяв свое еще до подведения итогов, уходит в небытие. Она не знает, каков баланс ее годовой деятельности, а пришедшая ей на смену другая «команда» никогда не узнает своего баланса. Справедливо будет заметить: «Но ведь кто-то же должен это знать! Кто-то же должен всё суммировать!» Так вот, должен! Но имя этого человека или, возможно даже, имена нескольких очень упрямых людей, работающих на «общее дело», и есть самая главная тайна нашей цивилизации. Князь ведь тоже был призван кем-то другим, и Бероев отчитывался перед кем-то, и Зеломудров зависел от кого-то, и Мотьке Лескову отпускал грехи кто-то, безликий и скромный! Но кто? Неужели, сам господь Бог? Тогда выходит, что и он не устоял перед земными благами? Это вряд ли! Наверное, это все же Тот, кого Господь низверг с небес. Не будем поминать его имя! И его число!

Копенкин не раз думал об этом и даже однажды на встрече «накоротке» с Лесковым и Зеломудровым (настоятельно рекомендованным Бероевым) заикнулся о том, что хорошо бы знать, кого благодарить за всё.

Зеломудров побледнел и отчаянно замахал руками:

– Никого не стоит беспокоить своими глупыми благодарностями! Если понадобится, с вас спросят. И еще как спросят!

Пришла очередь побледнеть Копенкину и, на всякий случай, Мотьке Лескову. Хорошо, хоть только этим всё и ограничилось!

Очередной визит Копенкина в Западную Европу был вызван расширением «минотавровского» влияния на какие-то энергетические сферы Старого света. Трансформирующийся в более или менее цивилизованные формы «Минотавр» требовал теперь к себе особого внимания. Нужны были консультанты, окончившие самые престижные высшие учебные заведения на Западе, носители языка межнационального общения, то есть английского, и желающие совместить свою кровеносную систему с кровеносной системой «Минотавра». Многомиллионные прибыли копенкинского и лесковского фланга грозили перейти в миллиардные значения, а, значит, им становилось очень тесно на одной шестой земной суши.

Валерий Романович Копенкин был пионером своего дела и нуждался в помощи и поддержке Зеломудрова. На этом настаивал и Бероев. Еще в Москве Копенкин слышал о том, что бероевская «боевая» подруга Давлетбаева назначена «смотрящей» к Зеломудрову, но лично с Давлетбаевой знаком не был. Направление же его самого к Зеломудрову за помощью теперь выглядело совершенно иначе: начинался новый этап распределения средств и прибылей, который должен был находиться под многоступенчатым контролем Бероева и тех, кто незримо стоял за его сутулой спиной. Однако то фиаско, которое Копенкин чуть было не потерпел в самолете, когда вылез со своей идиотской заботой об отце-алкоголике Раисы Ринатовны, едва не поставило всю операцию на грань провала с первых ее шагов. К мелочам, учили когда-то «майора», надо относиться с уважением, потому что они способны перечеркнуть главное.

Кроме того, Давлетбаева понравилась Копенкину – хорошо сложенная бабенка, голодная и злая. Ее отставка в качестве близкой подруги Бероева очевидна, а, значит, занять вакантное место можно и даже нужно. И ей хорошо, и Бероеву помощь, да и самому можно будет получить удовольствия.

Именно с этими мыслями Копенкин и позвонил в посольство Давлетбаевой на следующий день после своего приезда.

– У меня сегодня встреча с послом, Раиса Ринатовна, – мягко сказал он. – А после этого я бы хотел загладить свою вину перед вами. Не будьте так жестоки, пощадите!

– Ну разве что пощадить, – засмеялась в трубку Раиса Ринатовна. – Хорошо! Пусть будет по-вашему.

После позднего ужина в Гранде поднялись в копенковский номер, где Раечка Давлетбаева начала «щадить» Валеру Копенкина почти сразу, с порога. Тут все было и «по-вашему» и «по-нашему», и еще по какому-то очень пикантному. Расставались трудно, жарко сцепившись руками.

Глава 14

Владимиру Викторовичу Ведомственному «на орехи», как выражался по такому поводу генерал армии Крюков, на этот раз не досталось. Возможно, потому что Крюков даже не помнил, какой из Ведомственных «сопровождал» председателя правительства, и если бы не коварный Багдасаров, то и не узнал бы. Словом, Ведомственному необыкновенно повезло.

– Подфартило! – сказал он жене, когда вернулся в Москву. – Иначе бы так дали по заднице, что летел бы кверху очком к ядреной мамке! К тебе то есть, мать!

– Ты и прилетел, охальник! – ответила Марина Ильинична, давно привыкшая к особому лексикону мужа.

– Так я прилетел, как водится, в силах, так сказать. А то бы, знаешь, как!

– Нечего водку с пивом пить со всякими! Я тебе сколько раз говорила! – начала заводиться Марина Ильинична. – И сыну с дочерью пример какой!

– А какой? – развел руками Ведомственный. – Хороший пример! Батя выпил, дело сделал, да еще и задницу свою сберег! Чем не пример?

– Это-то всё так, Вовчик! – Марина Ильинична прильнула к мужу (разговор происходил в постели, поздно ночью). – А все же надо быть осторожней! Враги кругом! Жуть!

– Верно, Маришка! – ласково обнял за полные плечи свою Маришку Вовчик. – Но дело сделано! Водку с пивом со мной пил большой человек, хоть в звании и ниже меня! А так мне до него, знаешь как высоко? О-го-го!

– Это как это? – приподняла голову Марина Ильинична и в темноте ее глаза засветились не то любовью, не то любопытством.

– А вот так! – задумчиво ответил Вовчик и запустил другую руку под одеяло. – Верные люди сказали: у этого Лешки Гулякина впереди большое и долгое будущее. Кто с ним, тот в дамках, а кто – против, того, считай, уж нет в природе. Так что, мать, риск был с моей стороны вполне оправдан. Судьба возблагодарит! К тому же, подумаешь, нажрались, дебош учинили! Да и не дебош вовсе, а так, погуляли маленько! И всё!

Кареглазая Марина Ильинична была пышнозадой дамочкой с маленькой, коротко стриженой головкой и полным, но довольно компактным телом, словно надутая подушечка или хорошо упитанная молодая свинка. Она будила у мужчин, прямо скажем, нехорошие мысли – была столь аппетитна в прямом смысле этого слова, что ее хотелось зажарить и съесть с хреном. Хорошо еще, что у своего мужа она все-таки возбуждала иные, не только гастрономические, ощущения (о вкусах, как говорится, не поспоришь), и поэтому у них было двое детей.

Последним аргументом в правоте своего поведения в маленькой, но очень важной европейской стране стал для полковника Ведомственного акт бурной любви с женой, в котором он, как обычно, преуспел.

Несколько иначе обстояло дело на службе. Полковнику стало известно недовольство председателя правительства его поведением и даже то, что председатель обращался к руководству организации полковника Ведомственного с просьбой заменить его на кого-нибудь «скромнее и менее пьющего». Полковник, услышав об этом, сначала покраснел как вареный рак, а потом взмахнул руками и крикнул запальчиво:

– Кто бы говорил! Алкоголик хренов! Водку с пивом хлещет, гад, как воду! Замотались мои парни в магазин бегать для него!