Солнечный ветер

– Генеральный там с самого начала внутри с главбухом, им стопудово тоже что нить впаяют. Не могли они не знать про эти темы. А Якушева в розыск. Хотя он уже наверно где нить на островах, где выдачи нету.

Якушев – это собственник. Генеральный и главбух точно ничего не знали, ибо Якушев клал на них так же, как и на всех остальных своих сотрудников, поэтому они там на пару сейчас бледнеют, как тетрадочные листы, совершенно ни за что.

– Говорят у конторы давно дела не очень, – продолжал долговязый, – заграница товар уже месяц не отгружает из-за долгов. А Якушев что? Дворец на Горке Нищих отгрохал, ему пофиг на долги, бабки на стройку нужны.

Горка Нищих – это такой район города для особо обогатившихся жителей, в каждом посёлке есть такой район, только называется по-разному. Где-то с придыханием, где-то с сарказмом. У нас вот с сарказмом.

– Да не, – вдруг не согласился бородач, – на хрен ему деньги в дом вкладывать, если он за бугор собрался? Уверен он и там строителей кинул. Это ж не за один вечер он придумал свалить, это надо было спланировать, бабки через подставные конторы вывести. Это не один месяц.

– Да не важно, – вздохнул тощий, – ему теперь хорошо на пляже с мулатками и мохито, а мы без зарплаты! И работу хрен найдёшь сейчас. Прикинь сколько тут человек работало, все считай на улицу. А работы и так считай нету.

Коротыш молча покачал головой, потом вздохнул:

– Я, наверно, в Москву поеду. Делать здесь и так было нечего, а теперь…

Так тебя там и ждут, подумалось мне, но я промолчал. Сигарета мне не зашла, и я ее выбросил, не докурив – все-таки организм требовал нормального сна и, наверное, куриной лапши. Про европейский поставщиков и наши им долги я знал давно, но во всем остальном Якушев, конечно, был хорош. Грамотно, красиво и без пыли спрятал все свои дела не только от компетентных органов и партнеров, но и от сотрудников, каждый из которых видел, что не все гладко, но так ничего и не заподозрил. Однако во всей этой истории определенно был плюс: мне не придётся ни у кого отпрашиваться. Я снова вызвал такси, решив, что, отоспавшись отобедаю где-нибудь в закусочной, и уеду к дядьке в деревню на недельку, так и так давно хотел в отпуск. А дальше видно будет.

Дома меня ждала непривычно пустая неубранная квартира, каждый шаг в которой отдавался звонким эхо одиночества. Со вчерашнего дня я здесь так ничего и не трогал. Да и зачем? Все мое осталось на своих местах, а наводить порядок а-ля «ничего не произошло» и «мне и одному хорошо» я ещё был не готов. Выпив недельного молока из холодильника, я как был, в одежде, завалился в неубранную постель и уснул глубоким сном уставшего алкоголика.

Проснулся я уже под вечер. Закатное солнце светило в окно, за день накалив воздух в комнате до неимоверной духоты. Я весь взмок, скомкал все постельное белье и частично разделся во сне. Ужасно хотелось пить. Снимая на ходу остатки одежды, я в костюме Адама дошёл до кухни, допил молоко – этого оказалось мало, я добавил воды из-под крана, и ушёл под душ. Отстояв под тугими прохладными струями пол часа, я наконец, обрёл ясность мыслей впервые со вчерашнего утра. Обернувшись полотенцем, я вышел на балкон покурить.

Я смотрел на остывающий от дневного зноя город, вслушиваясь в фоновый шум от машин с недалекой дороги, детский гомон из песочницы, перекрикивание соседок, и на меня накатывало чувство отчуждения вперемешку с оттенком тоски. Когда-то это все было частью моей жизни, и я сам был частью всего этого, но теперь у меня нет семьи, нет друзей и нет работы – это место стало кусочком прошлого, из которого мне нужно выбираться. За новой работой придётся ехать в Москву или Питер, да и так проще будет забыть Иру и кошмар, которым закончились наши отношения, и продать квартиру. Впереди меня ждало совершенно другое будущее, никак не связанное ни с этими людьми, ни с этим городом, и нужно было лишь перешагнуть через остатки светлых чувств к прошлому.

Докурив, я собрал кое-какие свои пожитки, выключил все электроприборы в квартире, перекрыл воду, и, закрыв все замки на двери спустился во двор к машине. Две бабки, сидевшие на лавочке, молча проводили меня взглядом, пока я забрасывал дорожную сумку в багажник своей Киа и, как только я захлопнул дверь, возобновили свой досужий разговор. Наш с Ирой расход обеспечил их сплетнями, думаю, на пару месяцев вперёд.

За четыре часа пути я выкурил три сигареты, выпил полуторалитровую бутылку Кока-Колы и только на подъезде вспомнил что перед сном утром выключил телефон и так его и не включил. Звонка я ни от кого не ждал, но все-таки загрузил трубку. Пропущенный был один – от Сергея, коллеги с работы, с которым мы были близки в последнее время. Мы пытались дружить семьями, даже ходили друг другу в гости, но наши жёны не сошлись характерами, и дружба наша кочевала от работы до бара по пятницам, не более.

Вскоре показался знакомый поворот и съезд на грунтовку – до моей малой родины осталась пара километров.

Деревня в тридцать домов стояла на крутом берегу малюсенькой речки, между лесом и колхозными полями. Колхоз давно развалился, поля заросли березняком и ивняком, здания разбиты и разграблены, от некоторых не осталось и фундамента. Тлен, забвение и уныние, однако, именно с этими местами у меня связаны все самые добрые воспоминания из детства. После двух очень непростых дней, лучшее что я мог получить от вселенной, это томленая в печи картошка, тонко нашинкованная квашеная капуста и пятьдесят грамм дядькиной самогонки, настоянной на прополисе.

Родителей своих я не знал – отец был то ли военным, то ли шабашником, а мать умерла при родах дав жизнь мне. Воспитали меня мамин брат со своей женой, простые крестьяне – дядя работал в колхозе водителем грузовика, тетя – медсестрой в сельском медпункте. Только теперь давно уже нет ни колхоза, ни медпункта, ни страны, которая это все строила, поэтому жили они здесь на пенсию, да подсобное хозяйство. Много раз и я, и их родной сын Рома, пытались их перетащить – я в областной, Ромка в райцентр – но они не соглашались.

Они меня не ждали, но обрадовались. Тетка тут же накрыла на стол, дядька убежал топить баню. На мой рассказ про мою внезапную безработность отреагировали они весьма сдержанно, чего нельзя сказать о моей, столь же внезапной, холостяковости. Внуки, это тема больная. У Ромы на днях родился второй, поэтому последние полгода каждый мой разговор с ними заканчивался только одним – упреками в нашу с Ирой сторону об отсутствии желания в продолжении рода. Теперь, по всей видимости, на мне в этом плане поставлен крест.

– К брату то съездил бы, – предложила тетка, – на племянника посмотрел бы.

– Хорошая идея, – по-настоящему согласился я.

Рома боролся с обыденностью как мог, не признавая безнадежность своих усилий. Он работал учителем истории в средней школе районного центра, подрабатывал таксистом и принимал для перепродажи лом цветных и чёрных металлов – в общем, выживал как мог чтобы прокормить двух сыновей и жену. Жена, Алена, не работала, по причине отсутствия работы как таковой для дипломированного архитектора, коим она являлась. Все своё время она посвящала детям, мужу и ландшафтному дизайну половины двора их дома. Вторая половина была занята железным ломом. Я решил по-быстрому попариться в бане и уехать к брату в райцентр, благо ехать было не далеко, каких-то десять километров.

Баня приморила меня основательно, так, что единственным желанием после выхода из неё у меня было желание спать. Но захватив полуторалитровую бутыль дядькиной настойки, я за десять минут добрался до одной из окраинных улиц маленького городка, как две капли воды похожего на сотни таких же умирающих, разбросанных по всей стране, где горделиво возвышался двухэтажный Ромкин дом. На стук вышла Алена.

– Артём! – охнула она. – Рома, брат твой приехал! Бросай свои книжки!

Мы обнялись. Пока Ромка спускался из кабинета на втором этаже, Алена провела меня в гостиную, где над люлькой с младшим братиком сидел Максим, их старший сын.

– А вот и Егорка, – похвасталась она, нежно покачав кроватку, отчего сын вальяжно протянул к ней свои коротенькие пухлые ручки.

– Крепыш, – улыбнулся я, наверное, немного завидуя Роме и его семейному счастью.

– Весь в папку, – согласилась Алена.

– Ну не на соседа же ему быть похожим, – с ухмылкой пробасил Рома, как-раз спустившийся к нам. Мы тоже крепко обнялись.

Хоть вид у него был уставший и осунувшийся, он старался казаться бодрым и веселым. С последней нашей встречи он сильно похудел, скинув из своих ста килограммов двадцать, отчего почти исчез живот и сам он стал казаться как-то меньше.

Алена в одно мгновение накрыла на стол какую-то снедь, водрузила посередине привезённую мною бутыль, и мы сели за стол. Снова я рассказал свою историю, как за два дня потерял и жену, и работу, и снова их возмущению не было предела, когда разговор зашёл про Иру. Особенно распереживалась Алена, вспомнив даже между делом, что у неё оказывается есть как раз совсем случайно одинокая двоюродная сестра, которая очень недурна собой. Рома в ответ на это только фыркнул, «ему то не подсовывай свою прости господи», и к этому мы больше не возвращались. Где-то через час Алена ушла укладывать детей и попрощалась со мной.

– Пошли покурим, – тут же шепнул мне брат и мы вышли во двор.

– Хорошо у тебя тут, – я выпустил струю дыма в звёздное небо и прислушался к тишине. – Жена, дети. Тихо.

– Тихо как в гробу, – вздохнул Рома и присел на деревянную балку. – Работы нет, денег нет, продуктов каких-то для мелкого, и тех нет! У него непереносимость лактозы, так за смесью мне приходится в соседний город сорок километров ездить!

– Непереносимость лактозы? – переспросил я. Для меня это было сюрпризом.

– Да, – кивнул брат. – Хрен знает откуда. Как будто и так все просто в нашей жизни.

Я присел рядом с ним и пристально на него посмотрел, пытаясь разглядеть знакомые черты. Он всегда был оптимистичен и ничто, казалось, не могло его сломить. В нем жил настоящий казацкий дух наших далёких предков, он любил место где родился, всегда высмеивал меня за то, что я уехал, а когда построил дом и родил сына, уверенность в превосходстве собственного духа над остальными была в нем несокрушима. Сегодня я впервые услышал в его голосе нотки тоски.

– В школе все меньше детей, а соответственно и работы у нас, учителей, – меж тем продолжал он. – На следующий год в первом классе только на один класс ребятни набралось, через десять лет, вообще никого не будет, все уезжают отсюда. Металлолома почти не несут уже, так алкаши старые кастрюли тащат. В такси пока есть работа, но с каждым годом налог все больше, бензин все дороже, а заработок все меньше.

– И что думаешь? – этот разговор был мне абсолютно в новинку и чего ждать от него дальше я не мог и предположить.

– А что думать? – переспросил Ромка, – барахтаться в этом болоте дальше, деваться некуда.

– Уехать не думал? – закинул я удочку.

– Куда? – меланхолично ответил он вопросом на вопрос, – в областной? В Москву? Мой дом здесь больше чем за миллион я не продам, за эти деньги в области однокомнатную не купишь, а про Москву я вообще лучше промолчу. У меня двое детей, не забывай. И тут у меня кроме зарплаты учителя и таксиста есть ещё какой-никакой подработок.

– Ипотека, все дела, – я сам не верил в то что говорил, но ничего другого на ум не приходило.

– С зарплатой учителя только ипотеки не хватало, – улыбнулся он. – Да и родители старые уже, не хочу их оставлять тут одних.

Тоже верно, подумал я, но ничего не сказал. Да и не было у Ромки никогда желания жить где-нибудь ещё, кроме родной деревни. В большой город он уехал ещё раньше меня и сразу в столицу, в Москву. Но что-то у него там не задалось и сразу после университета он вернулся сюда и больше никогда никуда не собирался.

– Дети уедут, – подытожил он, – а мы останемся.

Мы докурили и вернулись за стол. Через пол часа, уложив детей спать, вернулась Алена, и мы на троих, неспешно, допили настойку, разговаривая обо всем, начиная с политики, заканчивая будущим их детей. Изрядно подвыпившим, и по-настоящему отдохнувшим душой, я уехал от них в три часа ночи на такси.

– Ты собираешься вставать? – разбудила меня тетка. Ее руки были в муке, и она гневно смотрела на меня.

Голова жутко болела, хотелось пить и спать.

– Вставай, блинами угощу, – увидев мое состояние смягчилась она.

Я поднялся вслед за ней, оделся, попил воды из-под крана и вышел на улицу. Ясное и свежее летнее утро было в самом разгаре, предвещая жаркий и душный день. Напоминая беззаботное детство вдали мычали коровы, звенела мошкара, пока ее не припекло июльским солнцем, высоко в ветвях верб, дубов и берез звенели птахи, порхая с ветки на ветку. И казалось вот сейчас со двора забежит дед и закричит что стадо уже за деревней, что дуры-коровы сейчас пойдут на колхозное поле, где лопушится широкими листьями свекла, а я семилетний первоклашка буду хлопать сонными глазами, не зная, что сказать.