Егерь императрицы. Гром победы, раздавайся!

* * *

Неделя пробегала за неделей. Прошли рождественские праздники с их раздольными и веселыми гуляниями. За ними Крещение. Подошел с вьюгами и бураном февраль. В дальнюю дорогу, к стоящему у Днестра полку собирались Живан с Радованом. Их сопровождал десяток Соловьева.

– На постой будете вставать – стерегитесь, Ванька! – наставлял капрала Лужин. – Их благородия – они, конечно, сильно вумные, однако сам ведь знаешь, за всем господа ну вот никак не смогут углядеть. Тут и свой, солдатский глаз завсегда будет нужен. В том краю, где большая война прокатилась, ведь много всякого зла бывает. У дурных людей сейчас в избытке всякого брошенного оружия на руках осело. Вспомни вот сам, когда мы ротой на Буг после первой кампании заходили, сколько у нас тогда пострелух-то этих было? Днем из леса ведь даже не боялись злыдни палить. А нас, вот сам посчитай, тогда ведь гораздо более сотни с обозами шло. Вас сейчас всего-то одна дюжина, двое господ офицеров да вот твой десяток поедут.

– Да понял я, понял, Федор Евграфович, – кивнул Соловьев. – Сторожко мы будем держаться. Чай, совсем уж молодых в отделении никого сейчас нет, все нонче при волчьих хвостах пребывают. Да и без обоза ведь мы идем, с одними лишь вьючными лошадьми, чтобы поскорее до полка добраться. Это вот вам через месяц гораздо тяжелее будет с санями.

– Ничего-о, ты за нас не волнуйся, Ванька, – хмыкнул Цыган, – за собой вон лучше гляди. Лишь бы снег подольше простоял, чтобы за самый Днестр саням прокатиться. А то было уже как-то однажды, вспомни, с конца февраля аж тепло пришло, и обложные дожди тогда же зарядили. Какие уж там сани, даже и верхом-то по дорогам не пройти было!

Возле дома Милорадовичей прощались со всей родней и знакомыми Живан с Радованом. Полк на своем зимнем квартировании оставался в Бырладе под командой секунд-майора Кулгунина Олега Николаевича, и офицеры спешили к нему вернуться пораньше.

– Удачной дороги! – Алексей обнял обоих братьев. – Яссы будете проезжать – в главное квартирмейстерство явитесь, доложитесь там о досрочном своем прибытии в армию. Может, у командования для вас, для нашего полка что-нибудь важное будет. И мы тоже так же через полтора месяца туда заедем. Ну, все, давайте, в путь, друзья! Счастливо, братцы! – махнул он рукой седлающим коней егерям.

Четырнадцать всадников, ведя в поводу заводную лошадь, отправились на запад.

– Алексей, – тронул за руку Егорова Курт, – есть у тебя время ко мне зайти? Хотел я кое-что показать, но сразу хочу сказать: это не есть хороший известий.

– Вот как? Ну, тогда тем более нужно идти, – хмыкнул Лешка. – А я ведь и сам смотрю, что-то ты в последние дни какой-то весь хмурый ходишь. Из кузни и своей слесарной мастерской не вылезаешь. Даже у Егорки нос в саже был и синяк на ножке.

– Да, Георгий мне очень пытаться помогать, – усмехнулся Курт. – Я его к вам отправлять, а он скорее реветь, ему со мной нужно быть. Боится, что я опять на войну уехать. А вчера себе на ногу молоток уронить и опять сильно плакать. Хорошо, что тот молоток совсем маленький быть, который для точной ударный работа, а то бы и покалечиться мог. И ведь все равно потом обратно к железо лезть, никак его не оторвешь от себя, – покачал он сокрушенно головой. – Только одна лишь Катарина его в силах увести.

Курт квартировался по соседству с домом сельского кузнеца, тестя Леонтьева Михаила. Вместе со Шмидтом они занимались там своими железными делами. Тут же при кузне был и пристрой в виде слесарной мастерской, возведенный еще при самом начале постоя особой роты, а потом и батальона.

– Ну, показывай, что тут у тебя за нехорошее такое известие для меня? – спросил Егоров, заходя вовнутрь помещения.

– Алексей, я хорошо знать, насколько для тебя важен твой оружий, – сказал с печалью в голосе друг, разворачивая лежащий на верстаке сверток. – Это ведь есть винтовальный ружье твоего отца, и оно очень дорого тебе как память, – погладил он лежащий перед ним прусский штуцер. – Но ведь всякая вещь имеет предел для свой работа, тем более если она, эта работа такая, э-э-э… как это правильно сказать? Если она такая насыщенная и большая. Уже трижды я ранее серьезно делать этот штуцер. Переделывать в нем весь механизм ударного замка, менять цевье и его приклад, углублять сильно стертые в стволе нарезы. Но больше уже тут ничего, увы, поделать нельзя. Из него очень-очень много стрелять, и, наверное, он сильно перегреваться и получить большой износ ствола. К тому же окись свинца и воздействие на металл частиц сгорания от пороховой заряд тоже иметь постоянное и вредное действие. И хоть за штуцер хорошо ухаживать и следить, но он ведь как дедушка, со временем сильно устать и теперь должен идти на покой.

– Неужели тут ничего вообще нельзя поделать, Курт? – Алексей взял с верстака родной штуцер и ласково его погладил. – Ну, может, снова там нарезы углубить? Поменять что-нибудь в замковом механизме?

– Нет, Алексей, извини, – покачал головой оружейник. – Тут есть сильный истончений ствола, имеется небольшой вздутий, есть даже несколько мелкий, очень мелкий трещин. Стрелять из такой штуцер очень опасно. Ствол может просто разорваться под избыточный давлений пороховой газ при новый выстрел. Не забывай, что эта наша «хитрая пуля» и сама способствовать созданию такой вот высокий давлений, ведь она очень плотно прилегать к стенкам, буквально врезаясь в них. Не зря у нее такая интересная конструкция с выемкой внутри. Ведь именно это давать увеличение расстояние ее полета и прицельная дальность стрельбы. Кстати, эта беда с износ стволов касается и всех других наших ружей. При таком большом ведении огня, какая есть в наш полк, и при использований такой вот особой пули и в других стволах может быть та же болезнь, что и в твой штуцер. Поэтому мы, полковые оружейники, и так внимательно смотреть, чтобы все егеря хорошо чистить ствол и не перегревать его при стрельбах. Но годы идут, и оружие тоже стареть, также как и его хозяева. Этот штуцер иметь уже больше тридцати лет, и последние два десятка из него очень много работать. Я, конечно, могу с него снять некоторый отдельный деталь… э-э-э… как экстерьер, как бы для внешний вид новый штуцер. Но основа оружия, каковым является сам ствол, использовать далее никак нельзя.

– Нет уж, незачем его разбирать, – вздохнул Алексей. – Пусть уж мой старичок, каков он и есть, висит на самом видном месте, где-нибудь на стене в поместье, там, где он и был мне в руки дан. Осталось вот только теперь туда вернуться.

– О да, это есть хорошая мысль! – кивнул Курт. – Это как особый реликвий для поколений всего рода Егоровых. Когда ты быть седой генерал, то будешь снимать его со стены и рассказывать внукам о свой подвиг и о подвиг особых егерей-волкодавов. И не переживать, совсем без оружий я тебя не оставить, держи, это есть мой подарок, – и Курт достал из стоящего рядом с верстаком шкафчика новый, лоснящийся маслом штуцер. – Бери, бери, от такой вот подарок, который дариться с душой, никак нельзя отказываться! Он, конечно, не иметь такой длинный ствол, как те винтовальные ружья, которые я привезти из поместий, но и ничем не ступать твой отцовский. И его так же можно быстро перезаряжать. Здесь три откидные планки для выбора расстояний стрельбы до цели, а вот основная – она есть неподвижная. Сама мушка заключена в защитный круг, – показывал он на прицельные приспособления. – Вот это защелка под стволом для креплений кинжаловидный штык. Приклад сработан из темный орех. Я только не успеть его заполировать и покрыть несколько слоев лак, но на все это мне нужно три дня, а потом ты его себе забрать.

– Спасибо тебе, Курт. – Лешка благодарно посмотрел на друга. – Так вот, выходит, почему ты все время здесь, в этой мастерской и в кузне пропадал! Ну, оно тебе вообще было надо? Лучше бы уж с сыном занимался, а я бы взял себе обычный, тульский, казенный.

– С сыном мы заниматься, ты за это не беспокоится, Алексей, – улыбнулся Шмидт. – Мы с ним много играть и гулять. А вот если в хороший оружий мастер вложить часть своей души и любовь к делу, то оно будет служить свой хозяин очень надежно и верно и никогда его в бою не подведет. Я хотеть, чтобы твой оружий был именно такой, Алексей.

– Спасибо, друг, – обнял мастера-оружейника Алексей. – Но теперь-то ты можешь спокойно в свое удовольствие отдыхать?

– Конечно, но я ведь и так отдыхать, – улыбнулся жизнерадостно Курт. – Алексей, ты же меня давно знать, для меня самый хороший отдых – это когда в руках есть кусок железка и надфиль. А пока мне нужно еще три дня, чтобы привести все в полный готовность, – похлопал он по массивному стволу винтовального ружья. – Завтра мне еще дать ремень из хороший кожа, и я буду его крепить к цевье и приклад. О да, я совсем забыть, – шлепнул он по лбу ладошкой. – Мне точно нужно уложиться со всей этой работа до выходной день. В воскресенье у Леонтьев Михаил и его жена Злата крестины их новорожденный мальчик. А я там быть крестный отец. Можешь тоже прийти, я думать, что они быть этому только лишь рады. Кстати, батюшка, ведущий обряд, есть очень интересный человек. Он сам из той деревня, что сожгли османы на правый берег Буга и жителей которой егеря вывезли сюда, в Николаев. Сейчас отец Валентин работать простой плотник на строительстве корабельных верфей, а каждая медная копейка откладываться им для строительства храма в родной деревня, которую жители хотеть восстановить.

– Занимательно, – покачал головой Лешка. – Я обязательно буду на крестинах и, пожалуй, всех наших егерей, что сейчас здесь есть, с собой позову. Как-никак, а Леонтьевы вовсе не чужие нам люди. И дед его Дорофей из старых солдат был, и его внук Мишка в капральстве дозорной роты состоит. Так что мы непременно будем, Курт, спасибо за приглашение.

Глава 2. Николаевская верфь

Николаевская отстраивалась. В 1788 году по повелению светлейшего князя Григория Александровича Потемкина-Таврического в устье реки Ингул под руководством полковника Фалеева Михаила Леонтьевича была заложена верфь, предназначенная для строительства больших военных кораблей. Вокруг нее по плану русского архитектора Императорской академии художеств Ивана Егоровича Старова начал сразу же строиться большой город с длинными прямыми улицами и кварталами правильной формы. Этому городу, наравне с Севастополем, вскоре предстоит стать главной базой Черноморского флота России, портом и тем местом, где будут рождаться парусные суда, которые разгромят неприятеля у мыса Тендра и при Калиакрии, в Наваринском, Синопском сражениях и во многих прочих. Позже потомки парусных корабелов будут здесь строить грозные броненосцы, линкоры, крейсера и даже огромные авианосцы. Строительство кораблей продолжится все то время, пока этот город будет оставаться частью огромной, великой и славной страны. Будут строиться они и позже, когда русский Николаев, также как и Севастополь и все прочие города и земли Новороссии, вернется в родную гавань. Все еще будет, все обязательно будет.

Сейчас же Алексей шел по огромной стройке, которую собой представляла бывшая бугская станица. Если на южной ее части, там, где квартировались егеря, было относительно спокойно, то вот северная, примыкающая к устью Ингульца и к строящейся здесь верфи, представляла собой настоящий муравейник. Всюду здесь сновал работный люд, ехали длинные волокуши или дроги с бревнами, брусом или досками. Катились мужиками какие-то бочки, а лошади подтаскивали к стоящему на стапелях огромному корабельному корпусу широкие низкие сани с лежащим на них кованым крепежом, скобами и длинными гвоздями.

– Посторонись, барин! – гаркнул чернявый бородатый мужик в драном зипуне. – Стой, а ну, стой, шальные!

Испуганные чем-то лошади резко рванули вбок, чуть было не перевернув большие сани с составленными на них бочками. Сразу несколько работных схватили их кто за уздечку, кто за дугу с оглоблями и теперь успокаивающе покрикивали и поглаживали животных.

– Благодарствую, робята! – крикнул чернявый. – А то перевернули бы все энти бочки со смолой! Вот тогда бы мне точно быть битым кнутом. Прощения прошу, барин, не зашиб я вас ненароком? – стянул он шапку и поклонился проходящему мимо Егорову.

– Нет, успел отскочить, – усмехнулся Алексей. – Чего везешь-то в санях?

– Дык, знамо дело, смоляная пропитка у меня в те бочки налита, барин, – пожал плечами мужик. – Говорят, что без нее ни одна ладья по морю даже и трех лет не сможет проходить, иначе все дерево в ейной воде спортится. А уж такие корабли, которые тут будут строить, их еще шибче смолить надобно, они ведь даже в гречанские и в сарацинские моря будут потом заплывать.

– Важное дело вы делаете, православные! Ну, помогай вам Бог! – Алексей кивнул и пошел дальше.

– Спасибо, барин, спасибо за доброе слово! – мужики, сняв шапки, чинно поклонились проходящему мимо офицеру. – Цельный полковник, я тебе говорю, Архип это, вона, даже и сабля при нем, – донеслось негромкое до Егорова.

Алексей подошел к правлению стройки. Навстречу с двумя флотскими офицерами и семенящим следом статским, державшим в руках рулоны бумаг, вышел сам полковник Фалеев.

– Нет-нет, господин полковник, мачты мы ждем только лишь на следующей неделе, и ставить их сразу на судно без дополнительной хорошей обработки ну вот никак нельзя, – объяснял главному строителю города и верфи Николаева тот флотский, что был постарше годами. – А для такелажа нам канат совсем гнилой пришел, я такой, Михаил Леонтьевич, ни за что принимать не буду. Иначе мы судно при первом же хорошем шторме погубим!

– Вы ко мне, Алексей Петрович? – спросил Егорова Фалеев, поздоровавшись. – А то я ведь на верфь спешу, у нас там первенец, большой фрегат нынче заложен. По срокам его уже в июле для нашей черноморской эскадры надобно сдавать, а ведь ничего еще покамест не готово.

– Не извольте беспокоиться, Михаил Леонтьевич, – вежливо поклонился полковнику Алексей. – Не смею вас отвлекать от важных государственных дел. Я ведь только лишь хотел уточнить, что там по моему особому заказу, но теперь думаю, что это вовсе даже не к спеху, и я, пожалуй, зайду к вам несколько позже.

– Нет, нет, что вы, минуточку! – затряс головой Фалеев. – Ну что вы, право слово, будете тут так и дальше по нашей стройке ходить? Подождите, Алексей Петрович, сейчас я и сам все с этим устрою. Нестор, а ну-ка, давай сюда все свои чертежи, – кивнул он стоящему рядом с ним штатскому. – Да проводи-ка ты господина полковника к Виктору Ильичу. Вот он-то все сам и покажет ему по заказу. А уж мы, с вашего позволения, проследуем с господами офицерами к верфи да осмотрим там наш фрегат.

Троица учтиво попрощалась с Егоровым и направилась к устью Ингула.

– Что, голубчик, трудно вам? – сочувственно спросил у семенящего рядом провожатого Алексей. – Еще ведь и верфь даже полностью не отстроена, а вам вон уже и военный корабль к лету надобно на воду спускать!

– И не говорите, господин полковник, – вздохнул Нестор. – Неразберихи всяческой нынче много, всегда ведь такое при серьезном новом деле бывает. Как-никак, а это первое большое судно в Николаеве закладывается. А ну как здесь все не заладится?! Страшно даже подумать! Ведь на его спуск этим летом аж целые сенаторы со столицы приедут, и даже сам Светлейший самолично при таком событии обещал присутствовать. Нешуточное дело – более сорока пушек на этом корабле будет установлено. Это ведь не галера какая-нибудь или не галиот, нам привычный.

44 пушечный фрегат «Святой Николай» водоизмещением 1 840 тонн, с экипажем 437 человек был заложен в Николаевской верфи 5 января 1790 года и спущен на воду 25 августа этого же года. Войдя в состав Черноморской эскадры контр-адмирала Ушакова Федора Федоровича, он принимал участие в русско-турецкой войне 1787–1791 годов. Участвовал в сражении при Калиакрии под командой капитана второго ранга Львова, который за героизм и храбрость в этом бою был награжден золотой шпагой. После этого фрегат крейсировал у берегов Османской империи в Черном море. Позже принимал участие в войне с Францией 1798–1800 годов в Средиземном море. Был выведен из состава флота 12 апреля 1801 года по причине ветхости корпуса. Через год продан в Неаполе за 11 460 дукатов. Пушки его перегружены на фрегат «Михаил».

– Виктор Ильич, вы здесь?! – сопровождающий Егорова, зайдя в длинное, барачного вида здание, отворил дверь и громко позвал нужного им человека.

– Нестор, ты, что ли, там горланишь?! Дверь закрой, выстудишь нам все! – донеслось сварливое из глубины.

– Здесь он, господин полковник, – удовлетворенно протянул провожатый. – Это наш самый лучший умелец по столярному делу, старший мастер Соврастин. Его сам Михаил Леонтьевич очень сильно ценит.

В длинной столярной мастерской шла подгонка деревянных частей рангоута и тонкая работа с креплением такелажа, предваряющая его установку на корабль.

Седой мастер протиснулся мимо рей, гафелей и прочих элементов рангоута, с которым работали его люди.

– Мое почтение, господин, – окинув взглядом фигуру офицера, сделал он легкий поклон Егорову. – Ну и чего звал? – уже недовольным, сварливым голосом пробурчал он Нестору.

– Да вот, Михаил Леонтьевич повелел к вам их высокоблагородие сопроводить, – пожал плечами провожающий. – Вы уж тут сами дальше говорите, а я вот на верфь, к фрегату побежал. Сегодня по корпусу общая приемка должна быть, а ведь все корабельные чертежи на мне были, – и, поклонившись, он выскочил за дверь.

– Как же, главный чертежник, – проворчал вслед ему мастер. – По бумагам-то все оно у него эдак гладко, а вот как только до самого дела дойдет, так ведь кажную мелочь своими руками переделывать приходится, ничего в нашем деле легко не бывает. Слушаю вас, господин… – и он, сделав паузу, внимательно посмотрел в глаза Егорову.