Сибирский Робинзон

Полумрак окружавший мост начал сгущаться, а воздух наполнился электричеством. Волосы на моей голове встали дыбом, а от рук исходило голубое сияние. И тут я заметил, что справа и слева появились какие-то, почти невидимые создания. Они напоминали небольшие облачка, и резво носились по воздуху. На первый взгляд, движения их были хаотичны, и только потом я подметил в них некоторую рациональность. Создания эти, словно дельфины в море, носились стайками и, завидев меня, стали за мной увиваться. Они оказались очень любопытными и приставучими. Настоящими прилипалами… Первое, что взбрело мне в голову, когда я их увидел: «Призраки! Души умерших…»

Эта догадка неприятно поразила меня и я уже не знал как от них избавится, пока, наконец, они сами неожиданно не отстали и не пропали из виду. После их исчезновения, я почувствовал одиночество, и к этому чувству примешивалась тяжелая и холодная, как свинец, тоска. Мне остро захотелось, чтобы сейчас рядом со мною был кто-то, с кем можно поговорить. На худой конец, я согласился бы на немого попутчика, вроде тех «призраков», мне нужно было выговорить всю боль, накопившуюся в душе. Я бы многое отдал бы даже за безмозглого пёстрого попугая, который знал бы лишь одно слово. Любое слово…

Я испуганно открыл глаза, но увидел только снег, которым было запорошено мое прибежище и все, что в нем находилось, включая меня. Со стороны, я, наверное, выглядел, как небольшой сугроб. Под этим сугробом мне было тепло, почти как под одеялом, но знакомый позыв повелевал отправиться «до ветру». Осторожно приподнявшись и встряхнув с себя снег, я вышел на «улицу».

Было раннее утро. Я осмотрелся. Солнце еще не показалось из-за гор, но первые лучи старательно пробивались сквозь снежную завесу. Снег хлопьями, словно манна небесная, с небрежной щедростью сыпался с небес. «А снег все шел и падал…» – припомнил я слова из популярной песни. Вытянул ладонь, и на неё опустились несколько больших мохнатых белых снежинок, которые почти сразу растаяли, превратившись в маленькие капельки воды. Мне вспомнился урок физики, когда наш забавный учитель объяснял нам, балбесам, метаморфозы, которые могут происходить с водой. Из жидкого состояния в газообразное или твердое, и наоборот…

Я аккуратно нагнулся или, скорее, присел, ибо спина никак не хотела прогибаться; набрал в ладони снега, осторожно протёр лицо. Это было первое приятное ощущение, испытанное мною за последние сутки. Холодный снег, таявший прямо на лице, взбодрил и освежил меня.

– Хорошо, – прошептал я, и тут же почувствовал, что мои ноги от долгого стояния на одном месте стали мерзнуть, – но нужно идти…

Видимо, снег шёл всю ночь, и теперь его стало еще больше по сравнению со вчерашним днём. Я решил отойти в сторонку, и мои ноги почти по колено погрузились в пушистую, но весьма и весьма холодную массу. Идти было тяжело. Снег забивался под джинсы, болела спина, да и просто передвигать ноги было очень больно. Казалось, что из поясницы кто-то мерзкий и нехороший медленно вытягивал одну мышцу за другой. Сделав несколько шагов, я остановился передохнуть. С лица и по спине обильно стекал пот.

Место для «туалета» я выбрал рядом с большой елью, которая стояла в метрах десяти от хвоста самолёта. Её длинные и плотные ветки, лапы, образовывали под деревом симпатичное укрытие. Я огляделся по сторонам, словно опасаясь быть застигнутым врасплох за столь интимным занятием.

«Да кто здесь может быть, кроме меня?» – мысленно одернул я себя, бережно расстегивая ширинку.

– Ой, блядь! – огласился лес моими криками. Мне вдруг почудилось, что мочусь я совершенно не тем, чем положено, а битым стеклом, наполнившим под завязку мой мочевой пузырь. Неприятное было ощущение. Лицезрение окровавленного снега заставило меня крепко призадуматься о скорейшем составлении завещания.

Между тем мочевой пузырь грозил лопнуть. У меня было два пути: или я делаю себе харакири (только чем, спрашивается?), или по капле выжимаю из себя всю жидкость. Добрых минут пятнадцать таежную тишину разрывали мои дикие вопли, сменявшиеся стонами и причитаниями. Дважды пришлось прикладываться к фляжке с ромом.

Закончив сей мучительный процесс, я почувствовал, что остался без сил. Меня пробил пот, руки тряслись, я не мог даже отдышаться.

«Еще одно такое испытание, и я покойник», – с такими мыслями я встретил второе после катастрофы утро.

Кое-как вернувшись в свою кабинку, я в изнеможении уселся на заполонивший ее снег, опершись спиной на стенку туалета, который будет мне домом и крепостью на неопределенное количество времени. Здесь мне придется скрываться от ненастья и смертельных врагов… Я попытался отдохнуть, глядя сквозь дырявую крышу на небо. Но ветви и серые тучи прятали его от меня. А ясное небо – это спасение. Лётная погода – это жизнь, нелётная – смерть. Логика простая. Дважды два четыре. Я сидел и думал, иногда ловя себя на мысли, что прислушиваюсь в надежде услышать звук летящего вертолета.

«Сидеть так нельзя. Нужно что-то делать, – размышлял я. – Нужно найти самолет, наверняка там есть и продукты, и теплые вещи… Точно, одеяла и подушки! Но где он мог упасть? И смогу ли я его найти? Скорее всего, он где-то недалеко, но все равно территория поиска будет огромной. Может быть, даже непосильной для меня. Бывает, что самолеты ищут неделями, а у меня в запасе максимум два дня. Без огня и пищи я дольше не протяну!».

На душе было тоскливо. Донимала постоянная ноющая зубная боль. Я ещё мог терпеть боль в повреждённых руке, спине и ребрах, а вот челюсть просто хотелось вырвать, чтоб избавиться от мучений.

«Кстати, неплохо было бы наложить на руку шину», – подумалось мне…

И тут я понял, что уже не один. Кто-то смотрел на меня сверху. Подняв голову, я настолько удивился, что даже на какое-то время забыл о боли. Прямо над прорехой, там где прежде был потолок, на уцелевших еловых ветвях сидела рыжая зверюшка. Белка! Быстро вращая головой и перескакивая по ветке, она принялась осматривать свалившейся в её владения хвост лайнера. Иногда белка пропадала из виду, но можно было слышать и видеть, как от её прыжков шумят и колышутся ветки. Чуть погодя, совсем освоившись, она спрыгнула вниз на обрывок обшивки и стала меня разглядывать.

«Непуганая, – подумал я, – видать, не знакома с нами, людьми».

– Эй, рыжая, иди ко мне, позавтракаем чем Бог послал, – тихо прошепелявив, показав ей сникерс. Мой голос напугал маленького зверька, и белка, взмахнув пушистым хвостом, быстро ретировалась.

Уж не знаю почему, но появление белки навело меня на мысль о необходимости соорудить какую-нибудь крышу над головою. Но сначала мне пришлось сделать себе «шину». Знания том, как её накладывают, вбивались в меня еще в школе. Найдя почти прямые ветви, я как мог отчистил их от коры и подогнал по размеру руки. Приложив ветки к предплечью, обвязал их длинным шнурком, вытащив его из подола куртки и ремнем от джинсов.

«Вот так! И никак иначе, – с удовлетворением оценил я свою работу, – а теперь возьмемся за крышу!.. Нужно сделать перекладины, а на них наложить много лапника, тогда мне будет обеспечено хорошее укрытие, не пропускающее снег и, самое главное, не выпускающее теплый воздух, – прикинул я. – Однако без топорика это будет очень сложно. Без топора и двумя руками ни за что не справиться с упругими ветвями».

На мое счастье вокруг меня оказалось очень много уже наломанных еловых ветвей. Чтобы соорудить основание для крыши, хватило четыре толстых и длинных сука. Но выполнить это оказалось не так просто, как показалось вначале.

«С одной рукой мне, инвалиду, не забраться на фюзеляж. Придется протолкнуть перекладины снизу, встав на унитаз», – думал я, прикидывая, как бы мне исхитриться и изловчиться…

В общем, с горем пополам эту часть работы я закончил довольно быстро. Правда, и здесь не обошлось без проблем. Когда уже четыре перекладины были уложены и зажаты в рваном металле, почти вся эта конструкция вдруг обрушилась и чуть не выбила мне глаз. Получив не только в глаз, но и в зуб, я выл и стонал минут пятнадцать, а когда оклемался, то вновь взялся за дело, но с опаской.

«Было бы хорошо их перевязать между собой и прикрепить для надежности к корпусу», – подумал я, но решил, что сделаю это позже.

А вот с лапником вышло хуже. Я предполагал покрыть крышу большими и пушистыми ветками ели, но понял, что одной здоровой рукой мне с ними не управиться, поэтому пришлось ограничиться ветками поменьше. Первым делом, я натаскал к своему убежищу как можно больше самых густых, хотя и мелких лап. Затем стал по одной протискивать их между перекладинами, которые норовили свалиться и в очередной раз огреть меня по башке. Чертыхаясь и шипя от боли, я все же соорудил довольно-таки приличную крышу.

Работа эта не только заняла много времени, но и отняла кучу сил. Я уселся на унитаз, еще раз окинул взглядом получившийся навес, вздохнул и приложился к фляжке.

«Жаль, что не получилось с большим лапником. Оно вышло бы и плотнее, и потяжелее, и понадежнее. Ветром хоть не сдует. Ладно, Бог даст, переделаю… Как же есть хочется!».

Я с опаской посмотрел на сникерс. Спасу нет, как хотелось жрать, да вот только чем и как?

«Лишился одним ударом трети зубов, вдобавок и челюсть рскроил! И как я теперь должен питаться? Кашу, что ли, из сникерса сварить! Да и варить-то не на чем».

В моем случае самым подходящим, оказалось, отломить кусочек шоколадки и, размягчив его теплом рук, прямехонько отправить в горло, минуя разрушенные зубы. Что я и проделал, вдогонку влив в себя хороший глоток рома.

Кто знает, на что мы рассчитываем, приступая к осуществлению важнейшего предприятия, при этом самонадеянно руководствуясь только интуицией? У меня давно созрел план поиска. Не понимаю, почему, но я решил, что самолет находится на том берегу реки. Но в какой стороне его искать? И самое главное, на каком расстоянии? Много ли пройдешь по заснеженной тайге, без теплой одежды, тем более в плохом физическом состоянии. Уже одна мысль – идти по колено в снегу, в осенних ботинках и в обычных джинсах сражала наповал. Летом или ранней осенью еще хоть как-то можно было бы пройти. Сейчас же не видно было ни земли, ни звериных троп, ни валежника. Запросто можно либо провалиться в яму, либо споткнуться на скрытом под глубоким снегом стволе поваленного дерева.

Я решил, что перейду реку и сделаю приблизительно пять тысяч шагов в сторону от реки, но пойду не прямо, а влево, наискосок. (В обычных условиях, по асфальту, пять тысяч шагов это около двух с половиной километров, но здесь, в лучшем случае, получилось бы не больше двух, а то и меньше.) Затем развернусь приблизительно на сто тридцать градусов и сделаю полторы тысячи шагов; после этого снова развернусь на те же градусы и выйду опять к реке, примерно в начальную точку. Вот такой был план.

«Хочешь, не хочешь, а идти надо», – подумал я, осторожно спускаясь к речке.

Около самой реки я нашел подходящую по длине и толщине палку. Обломил сучки – получился замечательный посох, достаточно крепкий и хорошо лежащий в руке.

«И с посохом я перешёл Иордан», – вспомнились мне библейские слова.

К моему счастью, быстрая горная речушка оказалась мелкой. Сильный поток был только в основном русле, а возле берега, на мелководье, вода бежала с меньшей скоростью. В ширину река была метров в десять, во многих местах оголялось галечное дно, а из темной воды выступали большие, обтесанные теченьем плоские камни.

Осторожно переступая с камня на камень и опираясь на посох, я сумел без особых затруднений перейти водную преграду, причем, не промочив ног. Усевшись на поваленную березу, я стал вытряхивать снег, забившийся в ботинки и под джинсы, предпочитая не думать о предстоящем променаде по заснеженной тайге. Я вытряхивал снег и тоскливо мечтал о московской жизни. И понесло же меня на край света…

Наконец я встал и осмотрелся. Лес просматривался на каких-нибудь сто метров. Дальше все было скрыто деревьями. Как я и предполагал, ровных участков в лесу не было. То тут, то там отчетливо виднелись поваленные деревья и ямы.

– Ну, вперед, – подбодрил я себя и сделал первый шаг.

В начале каждый шаг мне давался трудно, но, пройдя с сотню метров, я приноровился. Посох оказался незаменим, пару раз я запросто мог оступиться и, чем чёрт не шутит, опять покалечиться.

Посох вперед, затем шаг, снова посох. Я проваливался по колено, но шаг за шагом передвигался по лесу, иногда останавливаясь для отдыха. В таком случае, облокотившись на дерево, я рассматривал окружавшую меня тайгу. Ни птицы, ни зверя! Картина безрадостная. Одни молчаливые деревья, чьи верхушки раскачивал ветер. И снег. Снег был кругом, на земле, в воздухе, в ботинках и джинсах, за воротником.

Переведя дух, я вновь двигался дальше. Чтобы не сбиться со счета, я через каждые сто шагов ломал маленькую ветку и ждал, пока их не накопится десять. Собрав десять, выбрасывал и отламывал очередную ветку, но большую по размеру. Пятая жердочка означала начало моего первого поворота.

Честно говоря, пять тысяч шагов я так и не осилил. Я жутко устал, разболелась поясница, а ноги промокли и замерзли. Пройдя три тысячи шагов и сжимая в ладони три толстых ветки, я остановился около могучего дерева, единственной опоры, к которой мог прислониться, чтобы передохнуть. Дерево стояло в окружении других деревьев, поэтому здесь не чувствовался ветер, и снега было значительно меньше, а около самого ствола не было вовсе.

Голодные мысли были безрадостны и злы. Но особенно меня изводила зубная боль. Стоило холодному ветру попасть в рот, как обнаженные нервы острой болью, словно шпагами, пронизывали тело, заставляя стонать и морщиться; да и ноги, которые постоянно находились в холоде, вносили свою лепту в пытку. Чтобы хоть как-то заглушить боль, я постоянно громко стонал и подвывал.

«Прямо как поляк-интервент в костромском лесу, – думал я, – забрел в чёртовскую даль. Нечего и думать, что я пройду эти пять тысяч шагов. Еще максимум тысяча – и нужно будет поворачивать, иначе заблужусь в темноте… Я иду больше трех часов, а часа через два начнет темнеть… Замерзнуть в кромешной темноте! Нет уж! Вперед!.. Боже мой, да сколько же они будут ныть? Я, видать, умру не от холода и голода, а от зубной боли!»

Подкрепившись ромом, я пошел дальше, а, пройдя семьсот шагов, плюнул в сердцах и повернул, теперь мне следовало идти обратно, перпендикулярно реке.

«Надеюсь, я не промахнусь. Иначе уже ночью придется идти вдоль берега и искать свой «хвост», – подумал я.

Осмотревшись, я не увидел ничего нового, кроме снежного покрывала, пробитого серыми стволами деревьев. Вздохнув, я пошёл дальше. Я шёл, шёл, шёл и шёл.