Фазерботы

– Да я это…, – стушевался Рама.

– Взялся за грудь – скажи что-нибудь, Ливерпузен! – осклабился Седой.

– Ты жуй, Седой, жуй, – Чилим тяжеловесно посмотрел на ухмыляющегося блатаря.

В воздухе повисла  напряженность.

– Кхе-кхе, – кашлянул Ссэр, – извиняюсь, а гальюн где будет? – посмотрел на сталкера, словно они пришли к нему в гости.

Товаруга рассеянно повел глазами кругом, сказал:

– Можно с палубы, но пока не стемнело, лучше поискать сартир гденьть внизу, – подбородком указал на железную лестницу, уводящую ступенями в резко сгущающуюся трюмную темноту. – В идеале, – продолжил сталкер, – в машинном отделении. Оно частично затоплено – самое то.

Доктор с сомнением посмотрел на темный проем в палубе, затем перевел взгляд на сержанта – тот уверенно поглощал консервы. Ссэр поднялся, включил встроенный в шлем фонарь, шагнул к лестнице. Задержался на пятой ступени, пригнулся, осветил длинный железный коридор: ржавый под уклоном пол, облезлые стены, запертые проклепанные двери, решетки на плоских плафонах. Ссэр ощутил, как поджало мочевой пузырь.

Словно читая его мысли, сзади послышался суровый голос:

– Ты док, главное, не наделай больше, чем запланировал.

Раздались смешки. Не обращая внимания на весельчаков, медик продолжил спуск. Нога ступала не так уверенно, как хотелось бы, тем не менее количество непройденных ступеней уменьшалось.

В какой-то момент узкий коридор показался длиннее баржи. Возникла и задержалась мысль: «Не облегчиться ли прямо здесь – у лестницы. Нет, услышат ».

Как не старался Ссэр ступать мягко и бесшумно, старая баржа комментировала каждый его шаг приглушенным «бум». Слышалось в этом звуке мрачное удивление: «Вот это смельчак. Бум. Неужели посмеет пройти дальше? Бум. Посмотрим, посмотрим, насколько кишка не тонка. Бум.».

Луч фонаря уперся в торцевую стену. Слева дверь нараспашку, за ней непроницаемая чернота. Ссэр трудно сглотнул. «Им все равно, где я поссу, чего заморачиваться. Сдалось мне это машинное отделение. Он так, от балды брякнул. Сам, небось, коня у штурвала привязывает».

Шаг за шагом медик приближался к распахнутой двери. Как будто он и не хотел уже, а ноги сами несли. Он словно скользил под уклон, скатывался в бездну за дверным проемом. Засела в голове непонятная  принципиальность: смогу – не смогу? «Мне это надо? – отговаривал он себя. – Какого рожна?». А ноги все несли.

«Чего здесь такого? – возникла другая сущность, спящая доселе отчаянная и бесшабашная, – просто зайди и пусти фонтан в воду".

"Вдруг там кто-то прячется?», – мысленно проблеял Ссэр и захотел обернуться. Темнота словно руками схватила его за шлем: «Смотреть в глаза. Уберешь свет, и точно кто-нибудь появится. Не оставляй их за спиной. Луч фонаря – твое спасение. Не дай усомниться в своей твердости, не то, правда, сгинешь».

Ссэр сглотнул по сухому, болезненно сморщился: «Никого там нет. Этот Товаруга прожженный сталкерюга, не стал бы посылать меня на край. Он за нас в ответе. Уже тысячу раз все здесь проверил».

В горле запершило, кашель рвался наружу. Пожилой медик испугался, что разбудит нечто. Не то нечто, что рождает детское воображение, а реальное нечто, что страшнее и опасней Бармалея во сто, в тысячу раз.

Когда уже не осталось сил сдерживаться, Ссэр зажал рот рукой и, давясь кашлем, перхал в морщинистую ладонь. Выпрыгивающими из орбит глазами затравленно шарил по сторонам. Мир содрогался вместе с впалой грудной клеткой, с прокуренными смоляными легкими, с прыгающим светом фонаря. «Что я…, как ребенок, ей-богу».

Черный проем с округленными углами увеличивался, увеличивался и вот уже занял все пространство. Пахнуло сырым металлом, соляркой, мазутом.

– Всё. Машинное, – выдохнул Ссэр и остановился. Луч выхватывал из чернильного зеркала стоячей воды изогнутые железные спины дизелей, перемазанные кровью-мазутом ребра силовой установки, кишки – трубы. Застекленные мутные глаза манометров уставились на него в тупом безразличии.

Медик замер на пороге и не находил сил шагнуть через железную переборку. Ноги словно приросли к полу. Сапожные гвозди в каблуках, в подошвах приплавились к ржавому металлу, и через них баржа сосала из него силы вместе с волей и решимостью. Казалось, застоялый сырой воздух, которым он дышит, вытравляет остатки смелости. Задрожали колени, мочевой пузырь раздулся, руки  потянулись к гульфику.

Опоздай он на мгновение – случился бы аварийный сброс. Он не испытывал облегчения и блаженства от процесса, как это бывало раньше. Ссэр хотел сделать дело и убраться скорее из жуткого места. Но струя все лилась и лилась, тихо гудела по металлу. Даже удивительно, откуда в нем столько жидкости.

Что-то плеснулось в темноте за силовой установкой. Черная, густая, словно нефть вода, пошла волной. «Господи. Это мертвый моторист!!!»». Сердце подскочило, ударило в ребра Тоби Маэ-Гэри и обрушилось в пятки.

Ссэр развернулся, продолжая изливаться, удерживая кран руками, широко расставляя ноги, коряво побежал прочь. А за спиной плескалось и хлюпало.

Наконец, цистерна опустошилась и медик кинулся со всех ног, позабыв, зачем спускался и зачем пришел к машинному отделению. Он споткнулся о вторую ступень: «Сука» – выдохнул в злобе, повалился вперед, выставляя руки. Невнятный смешок, скорее всего, Седого, стал для Ссэра облегчением и спасением одновременно. Он вдруг ощутил себя среди людей. Обернулся – коридор сократился вдвое, стал обычным, а машинное отделение, затопленное жутким мраком, просто помещением без света.

Он отряхнул колени: «Матерь Божья, до чего дожил? Темноты начал бояться», – с досадой подумал Ссэр, посветил на причинное место. На брюках виднелись темные пятнышки от брызг, не так много, чтобы заподозрить в чем-то эдаком. По ступеням он поднялся уверенно, с каменным лицом. Спецура не обратила на него внимания, жевала сублимат и слушала сталкера.

– …цати километрах от Припяти. Семь деревень эвакуировали, остановились на нашей, – Товаруга говорил глухим голосом. Отблески костерка играли на круглых линзах его очков, желтым красили ржавые стены рубки, делали точеными лица стрелков. Проводник, не моргая, смотрел на пламя.

Ссэр вернулся на свое место.

– Вэвэшники с химиками блокпосты на дорогах выставили – мышь не проскочит. Андрюха охоту любил. Те места, как свои пять знал. Говорил, по фиг ему все эти заслоны, засады. Своими тропами, как шило сквозь вату ходил туда, сюда. Я его предупреждал – подцепишь, говорю, какую-нибудь заразу или радиации хапнешь. Он все отмахивался, дескать, дозиметр у него войсковой имеется и противогаз к тому же годный. Я сейчас понимаю, был он одним из первых сталкеров, кто рискнул по зараженным землям топать. Бывало, уйдет, дня три не показывается, а то и пять. Вернется к себе в избу, запрется, отсыпается сутки, потом умоется, побреется и ко мне жракать идет. После стопки другой оттает, по его лицу сразу было видно – глаз мутнеет, словно бражка, щеки с губами расплываются в лыбе, и начинает рассказывать, что за кордоном видел. Добра, говорил, брошенного много. Деревни, поселки, заводы, воинские части, техника – все заражено – не подойти. Мечтал брательник о каком-то спецовом комбезе от излучения. Боялся далеко забредать. Так, по границам шнырял, Припять только через бинокль рассматривал. Как-то приволок трехлапого зайца. Вся деревня пришла смотреть. Участковый приезжал. По зайцу приборчиком каким-то водил, на стрелку смотрел. Потом протокол составил, зайца в мешок кинул и в люльку. Перед тем как уехать Андрюху предупредил, чтобы в те леса не совался больше. Мол, такой дичью сам отравится и деревню загубит. Андрюха некоторое время и не совался. А потом снова приволок. В деревню не понес, меня позвал. В «брусничную балку» привел. Когда ветки убрал я впервые увидел слепого пса, мертвого, правда. Жутко стало, до мурашек. «Что же, – думаю, – за нечисть там бродит, на радиоактивном пепелище?». К чертовой бабушке брательника послал, сказал, что чокнутый он и своей смертью не умрет. Он даже не моргнул, вытащил из-за пазухи тряпицу. Помню, разворачивает ее не спеша, ухмылялся так, будто индейцу бусики собрался впарить. Стянул, наконец, лоскуток, а под ним спиралька странная такая, светится, переливается вся. Красивая до невозможности. Посмотрел я на Андрюху, а он на спиральку эту глаза таращит и вид у него, словно завороженный, загипнотизированный ею. Вижу в них, в глазах его, что душу за нее он уже отдал. Испугался я тогда не так за него, как за себя. Захотелось такую же, подумал, а сколько там еще всякого. Точно помню, как будто личинка, червячок зашевелился, вот прямо в груди, тута, – сталкер положил ладонь с растопыренными пальцами справа на грудь, потом сжал в кулак, комкая ткань куртки, словно вырвать хотел паразита. При этом глаз от огня не отводил, словно видел ту самую спиральку. – Отговаривал я его, не ходить за кордон, умолял, чувствовал – погибает брат. Он не послушал. Андрюха такой, сам у себя на уме. Однажды он не вернулся. Я к этому готов был. Ружьишко раньше смазал, патриков подкопил, в рюкзаке дыры заштопал, покидал в него кое-какого барахлишко, у химиков ГП пятый сторговал и пошел его искать. Вот сейчас думаю, а точно я его пошел искать?

Товаруга замолчал, повисла неуютная тишина. Все перестали жевать, даже Рама застыл.

– Нашел? – просипел, чуть ли не шепотом Чилим.

Товаруга пошевелился, осмотрелся осоловелым взглядом, словно отлучался ненадолго, проморгался, затем спросил:

– Чего нашел?

– Брата.

– Брата, нет.

– Сержант, – услышал Фаза в динамиках тревожный голос Кишлака, – там по реке корабль плывет.

– Всем оставаться на местах, – сержант выразительно посмотрел на профессора.

С автоматом наперевес выскользнул из рубки. Снаружи уже было темно, но он сразу увидел, примерно, на середине реки двигающийся сквозь ядовитый туман тусклый огонек. Встроенные в сферу микрофоны улавливали тарахтение мотора. Сержант переключился на прибор ночного видения. Что-то наподобие малой рыбацкой лодки с рубкой и подъемником на корме «чухало» по ночной Припяти ничего не опасаясь и не таясь. Такого Фазе раньше видеть не приходилось. Он старался рассмотреть суденышко, а особенно того, кто стоял за штурвалом. Окно рубки светилось тусклым неровным мерцанием, будто от керосинки. Темное пятно за стеклом можно было принять за плечи и голову, но не факт. В опустившейся на зону предночной тишине, умиротворяющее ворчание дизеля разносилось далеко, будто и, правда, припозднившиеся усталые рыбаки возвращаются к родной пристани.

У сержанта сжалось в груди, стоило предугадать ближайшее будущее безумца и его посудины. Тем не менее лодка тарахтела и ползла по  Припяти черепашьим ходом.

«Если не туман, так мутант или с берега прихлопнут. Он как на ладони. Вояки с вертушки сразу заметят, церемониться не станут…»

– Кто это? – услышал Фаза голос Пижона.

Обернулся, увидел стоящего поблизости стрелка.

– Свалил на место, – рявкнул сержант, вслед добавил, – ты, зелепан, добегаешься, клапан вырву.

Сержант провожал взглядом лодку, пока та совсем не сточилась в темноте и тумане: «Везунчик, однако», хмыкнул он, после чего вернулся в рубку. Свет от костерка обнял уютом, показал людей, подарил немного спокойствия:

– Чилим, Рама идите, смените молодых.

Чилим затоптал бычок, вышел первым. Прижимая приклад к плечу, держался середины палубы. Шел бесшумно, смотрел по сторонам и ничего беспокоящего не видел. Он сразу нашел Пижона. Тот стоял на коленях, держался руками за ограждение, заглядывал за борт, его автомат лежал рядом. «Вот же чайник», Чилим мотнул головой.

Незамеченный он подошел к Пижону, положил руку на плечо. Тот сдавленно пискнул, упал грудью на ограждение, схватился за автомат. Тяжелый ботинок придавил калашников вместе с пальцами.

– Ты чего там потерял? – негромко и спокойно спрашивал Чилим, памятуя, что эфир слушает множество ушей. Удостоверившись, что Пижон его узнал и перестал дергаться, медленно убрал ногу.