Потом может не настать

– Так-то да, – поспешил согласиться я.

«Две, конечно, не четыре, но тоже неплохо за хвост-то собачий». Мы ударили по рукам, и вновь подобревший Чинга предложил обменяться вымпелами. Он сказал, что такая традиция (впервые слышал), надо что-то оставить своему спасителю на память, амулет удачи, так сказать, тот в ответ должен алавердынчик сделать.

Чинга подарил мне пистолет, не тот, что в кобуре на разгрузке носил, а тот, который вытащил из шмотника. Отстегнул предохранительный ремешок и извлек новенькую блестящую беретту. Я же, нищеброд распоследний, в ответочку пошарил по карманам и явил на свет божий зажигалку. Обычную трехкопеечную китайскую, без лейбла, синюю, с остатками газа, с выцарапанной мною лично буквой «С» – Смит, значит. Он даже не поперхнулся. Взял, повертел в пальцах, про буковку спросил, кивнул и убрал в нагрудный карман. Я едва сдерживал улыбку, глядя на то, с каким серьезным видом он принял, обосраться и не встать, мой «вымпел».

Неделю мы еще кантовались на станции. Много мне выведать не удалось. Исследовательский отсек запирался, и доступ туда имели лишь научники. Поговорить удавалось только с Сергеичем. Но он не был в теме. «Да бес их знает, – говорил док, пощипывая усы, – запираются и колдуют. Щелкают какими-то машинками, установками гудят. Время от времени приходят сталкеры, шушукаются с ними в кладовке, что-то друг другу передают и разбегаются».

При свете люминесцентных ламп я рассмотрел физиономию доктора. Сетка сосудов пронизала свекольные щеки и нос, мыльные глаза постоянно слезились, нестриженые волосы лежали копной, трехдневная щетина завершала неопрятный лик пьющего человека. Из семи утренних осмотровон лишь однажды не пыхал перегаром.

Вспоминаю, когда тащили Чинга, он тоже был под градусом. Я еще подумал, что-то спиртяжкой тянет подозрительно, наверное, пузырек плохо закручен, пролился. В общем, спивался док от безделья и тоски окончательно. Все разговоры Сергеича сводились к одному – когда же, наконец, его сменят. Рассказывал, как не смог привыкнуть к завываниям с болот, к ходячим трупам, к выстрелам с вышек, которые будят по ночам, и чтобы снова заснуть, приходится глотать «снотворное» стаканами. Жаловался, что не предоставили лаборатории, как обещали, что не может вести научную работу, отчего страдает и заливает горе ректификатом.

Чинга оказался общительным мужиком. А в той скукотище, где мы оказались запертыми, только и оставалось, что языками чесать.

Где только его ни носило, куда только жизнь ни забрасывала. После срочной службы на погранзаставе в Диксоне остался Чинга на Таймыре. Сначала докером в порту вкалывал, потом в Хатанге с рыболовами на сейнерах ходил по Карскому морю. Сига, тайменя, осетра – ложками ел. Видел белых медведей, моржей, тюленей, китов. Потом оленеводом заделался, женился на дочери шамана нганасанов. Полгода в юртах кочевал по тундре. Говорит, жил, как в тумане. Шаман его на какую-то дурь убойную подсадил. Кое-как сбежал. До сих пор в ушах время от времени бубен стучит, слышатся завывания клятого колдуна. После его «волшебной» трубки курить совсем бросил – хоть какой-то плюс.

Затем подался в Пуринский заказник. Природа сказочная: и тебе горы, и скалы, и реки, и озера, и леса, и тундра… Долгое время работал тамошним лесником, пока однажды не повстречался с отмороженными браконьерами. В ссоре, которая переросла в перестрелку, был убит его напарник Володька Меркушин. Из своей сайги Чинга уложил всех пятерых кракенов. Был суд. Дали срок. После отсидки в лесничество уже не вернулся, как-то вся охота вдруг прошла. А тут старый приятель позвал дома строить «утопленникам-переселенцам» где-то под Ростовом. Мол, бум, рук не хватает, четыре бригады отправил, еще трэба.

Какое-то время колесил Чинга с бригадой по стране. На Урале от коммерсанта, которому коттедж варганили, узнал о зоне отчуждения, об артефактах, о ценах на черном рынке. «Вкалывать не надо, ходи, под ноги смотри, хабар собирайи по сторонам не щелкай. Если придется, шмаляй не раздумывая». Посоветовал к свободовцам пристать, так легче выжить. Дал телефончик проводника. Чинга сразу не воспользовался. Еще два года кирпич двигал.

Я так и не понял, что его заставило сподвигнуться. То говорил, здоровье начало сдавать, то на пенсию вздумал отложить, то махнуть на Мальдивы и все там спустить. Мне, честно сказать, плевать. Спрашивал так, к слову.

О себе я не распространялся, дескать, нечего говорить: долги душат, на учебу скопить хочу. Как выберусь из зоны, буду поступать в «Плешку». Про мечту свою двенадцатицилиндровую и полоцкую принцессу, понятное дело, умолчал. Специально выдумал благородную цель, чтобы делился ветеран со мной охотнее и не щемил зря. Хотел мамку больную еще приплести, но подумал – перебор будет. Не поверит.

Глава 6. В рейд

По-четкому, надо было бы еще пару-тройку дней полечиться. Но вмешался случай. К Чинга пришел некий сталкер, сказал: «Навестить больного». Я сразу не поверил в его заботу. Здесь, в зоне такого не бывает. И рожа у него не из сердобольных. Хмурый, колючий, кожа на руках дубленая, почти черная, сутулый, уши торчком, лицо справа обожжено, в стяжках и розовое, как у младенца. Камуфляж на нем хоть и дорогой был, но штопаный?перештопанный, грязный, а воняло от него, как от бомжа заскорузлого. Я бы и сам не выдержал, ушел, не надо было просить.

Старые знакомые немного покалякали в моем присутствии о погоде, о болонках, затем вонючий, по прозвищу Колым, выразительно так посмотрел на Чинга и в мою сторону легонько кивнул, думал, я не замечу. Чинга кашлянул, сказал:

– Смит, дружище, сходи подыши свежим воздухом, мне с товарищем поговорить с глазу на глаз надо.

– У меня сигареты кончились, – буркнул я в ответ, пользуясь случаем.

– Возьми у Матвеева, пусть на меня запишет.

«Вот и ладненько», – я мысленно похлопал ладошкой по левому брючному карману, где покоилась половина «Кента», и с охотой оставил провонявший бокс.

Долго они там секретничали, однако, минут сорок, не меньше. Когда дверь базы распахнулась и на пороге появился Колым, мы с Мухой курили уже по третьей. Вонючка ушел через скрипучую калитку. С вышки я еще некоторое время провожал взглядом его сутулую фигуру, похожую на кочку. «Куда-то ж он теперь направляется, этот бродяга неугомонный, – думал я, попыхивая табачком. – Хабар искать? Или в берлогу отлеживаться? А может, в бар надираться? Где и как найдет он смерть, одному Богу известно». Почему-то я знал, что он уже из зоны не выберется. Он стал ее человеком. Это чувствовалось во всем: начиная от запаха и кончая повадками. «Сам не уйдет. Будет шататься, пока зона не приберет. Может, в аномалии сгинет, может, в когтистых лапах химеры испустит дух, или найдут его бледного, обескровленного, с отметинами кровососа, или сожрут слепые псы, или погибнет от пули мародера, или… Господи, – поразился я свои мыслям, – да сколько же здесь вариантов сдохнуть?» – мороз по коже прошелся, неприятно зашевелились волоски на руках.

Между тем Колым незаметно растворился в высоком кустарнике. Я с удивлением поискал его глазами там, где он был мгновение назад. Ни одной веточки не шелохнулось.

Я вернулся в бокс. Чинга сидел на кровати и что-то писал химическим карандашом в потрепанном блокнотике. На мое появление никак не отреагировал, продолжал строчить, иногда закатывал глаза к железному потолку, жевал губу, затем снова водил карандашом. Привычку у него такую заметил, как начинает «глобалить», так зубы сразу на брылю нижнюю набрасываются и покусывают, покусывают, словно между ними связь имеется.

Вонь грязного тела и маринованного пота настойчиво лезла в нос. Я поморщился, оставил дверь приоткрытой. Мне не терпелось узнать, о чем они тут секретничали, но наглеть не решался. Подумал: «При случае кину удочку».

Весь оставшийся день Чинга оставался молчаливым, погруженным в себя, отчего вкралось волнение насчет нашей договоренности. Не исключал, что при определенных обстоятельствах наставник перенесет ликбез или вовсе откажется от взятых обязательств. С нарастающей тревогой ждал момента, когда Чинга заговорит, и уже исподволь мысленно оттягивал этот момент.

В четыре часа пополудни, как доктор прописал, прихрамывая, Чинга пошел нарезать по базе круги. Уже со второго дня он отказался от костылей. Нога заживала быстро, без осложнений.

Вернулся Чинга через час, лег на кровать и опять ни слова. Я весь истомился, украдкой взглядывал на сосредоточенное лицо и все пытался угадать его мысли.

За ужином Чинга заговорил: «Лучше плохой день на охоте, чем хороший день на работе. Завтра уходим». С сожалением я поинтересовался, куда это нас черт припек? Мне нравилось на базе – калорийное трехразовое питание, безопасность, спокойный сон, безделица. Давненько не ходил у судьбы в баловнях.

– В Мытное.

– Это где? – спросил я, борясь с охватившей меня двоякостью, – радовало, что уходим вдвоем, расстраивало, что все же уходим.

– На той стороне Припяти, недалеко от моста.

– У моста? У того, что через «поплавок»?

– Нет, у того, что от Полигона справа.

– Он же разрушен.

– Там свободовцы подвесной смастырили. Уже месяц народ ходит.

– И зачем нам туда? – я представил жопу мира, и она показалась ближе. Там же до Чернобыля рукой подать. Я внутренне содрогнулся.

– Проверить кое-что надо.

– Да? И что же? – приборзел я.

– Потом узнаешь, – буркнул Чинга, взглянул на меня с такой очевидной укоризной, словно томагавком замахнулся.

– А что со снарягой? У меня кроме пээма и трех патронов к нему дуй в кармане, – примирился я.

– Я с Паниным договорюсь, дадут что-нибудь.

– Что дадут?

– Ложимся рано, прямо сейчас, – пробурчал сталкер, игнорируя мой интерес.

Когда я вернулся после обязательного «послетрапезного» перекура, Чинга уже мирно сопел. Не включая свет, я прокрался к своей койке. Спать не хотелось, лежал с открытыми глазами, припоминал все, что слышал и знал про второй мост и Мытное. Оказалось, ничегошеньки.

В кредит у научников для меня Чинга взял подержанный «Чейзер», «Фору» таксебешную, к ним патронов, «Велес», аптечку, горсть гаек. Сам основательно пополнился провиантом, боеприпасами, аккумуляторами и еще по мелочи.

Не надо считать на калькуляторе, чтобы понять, сколько все это добро стоило. Подумал: «Если подотчетные скряги дают ему в долг, значит, уверены, что вернет». В моих глазах вождь сразу набрал сорок очков кряду.

Встали в шесть, а в семь за нами уже закрылась скрипучая калитка. До этого момента удалось выяснить, что по пути заглянем в пару мест и установим сейсмические датчики.

Оказавшись за забором станции, я вдруг ощутил себя червем, выползшим на автостраду. Куда делись все навыки, теория-практика? Неужели за неделю можно так размягчиться? Я же не новичок.

Мир снова стал хлипким, а ценность жизни сверзлась до уровня грязи на подошвах берц. Я в нерешительности стоял у калитки, не смея отчалить. Чинга же взял курс и широким шагом сквозь рыхлый туман направился по поросшему ивняком торфянику в сторону леса с сухими никлыми елями, похожими на скелеты безголовых рыбин.

В тумане сталкер терял цвет и очертание, словно снег таял в воде. Казалось, еще несколько шагов, и он пропадет, подобно Колыму, исчезнет, провалится сквозь землю. С молоточком, тревожно стукающим в груди, я поспешил вслед за ускользающим фантомом.

Без проблем миновали торфяник, перевалили через дорожную насыпь, после чего Чинга замедлил шаг. Аномалии стали встречаться чаще. Сталкер не торопился, с детектором перед глазами обходил их без гаек, словно ощущал границы. Был сосредоточен и нем, взмахом руки пресекал мои попытки заговорить. На более-менее свободных от аномалий участках пускал меня вперед. Если что-то делал не так, негромким «пс» Чинга останавливал меня. Я оборачивался, он пальцем показывал, на что обратить внимание. Я смотрел, кивал, поправлялся, и мы шли дальше. Я специально строил из себя новичка-неумеху, эдакого трояка зеленого, салабона-отмычку, заискивал перед ним, все разрешения спрашивал – а туда можно? а сюда можно? Все хотел подальше к нему под крыло забраться, внушить ответственность за душу наивную и беззащитную.