Сладкий привкус яда

Сладкий привкус яда
Андрей Михайлович Дышев

Экстрим-детектив
Высотный альпинизм – единственный вид спорта, у которого по определению не может быть зрителей. Соперники из последних сил взбираются по крутому подъему, покрытому натечным льдом. На десятки километров вокруг нет никого и ничего, лишь только голубой снег, а разреженный, вымерзший до льдистого звона воздух. Случись что, сюда никогда не поднимутся ни врачи, ни сыщики. Здесь – оборотная грань жизни, преисподняя, космос. Чем не идеальное место свести личные счеты!

Андрей Дышев

Сладкий привкус яда

Глава первая

Гроза в феврале

Все началось с того морозного февральского вечера, когда внезапно улеглась вьюга, молочная поземка покрыла сугробы россыпью ледяной пыли, и на парк опустились фиолетовые сумерки со звеняще колким звездным небом.

Был поздний час. Я провожал Родиона по кипарисовой аллее парка, соединяющей хозяйский белоколонный дом с особняком Родиона, стоящим в глубине парка недалеко от пруда. Мы говорили о предстоящей поездке в Гималаи, где на двухкилометровой стене Ледовой Плахи должны были отснять первые кадры нашего фильма. Родион по обыкновению, по стойкой привычке шел чуть впереди меня, глядя по сторонам несколько рассеянным взглядом, каким любуется природой политик, думая о власти. Я был не только его компаньоном и вторым номером в альпинистской связке. Я был еще и другом, но Родион не думал о таких глупостях, как этикет, с легкостью перебивая меня и часто показывая свою спину. Но я не обижался на него. Единственный сын богатого художника, потомственного князя, мыслил категориями наделенного властью денег человека, и я понимал, что иначе он уже просто не может.

Я говорил о том, что в московском магазине „Альпинос“ заказал четыре бухты по пятьдесят метров костромского репшнура[1 - Вспомогательная альпинистская веревка относительно небольшого диаметра.], изготовленного по швейцарской технологии, но Родион вдруг остановился, повернулся и посмотрел на меня рассеянным, как хвост кометы, взглядом. Наверное, сейчас он видел освещенную мощным солнцем заснеженную вершину Ледовой Плахи, издали напоминающую египетскую пирамиду, вымазанную в безе.

– Четыре бухты мало, заказывай шесть, – сказал он и протянул мне руку. – Будь здоров!

И к этой манере стремительного и неожиданного прощания я успел привыкнуть. Молча пожал Родиону руку, а затем еще несколько мгновений провожал взглядом его рослую и несколько сутулую фигуру.

Я повернулся и пошел обратно. Уже после возвращения из Непала князь предоставил в мое распоряжение уютную мансардную комнату в особняке Родиона. Но тогда, в феврале, я еще жил в центре Арапова Поля, где снимал у пенсионерки комнату.

До главных ворот усадьбы, где круглосуточно дежурила охрана, мне надо было пройти не меньше километра, но не успел я сделать и пяти шагов, как услышал за своей спиной щелчок выстрела.

Мне показалось, что мое сердце остановилось, и все внутренности превратились в ломкий лед. Ожидание тупого удара в спину или в затылок было столь сильным, что я отчасти внушил себе боль; мне запомнилось, что я, страдая от этой фантомной боли, скрипел зубами и не мог понять, почему не падаю, почему не гаснет сознание.

Все было, как во сне, где движения тягуче-медленные. Я повернулся, глядя на темную аллею, в конце которой, на снегу, ничком лежал Родион. Кажется, я что-то крикнул и кинулся к нему. В темной норковой шубе он напоминал убитого медведя, но больше всего меня поразило, что в такой беспомощной, нелепой позе у моих ног лежит сильный и властный человек, крепче которого, казалось, стоять на земле не может никто.

Я рухнул перед ним на колени, схватил за плечи и попытался поднять тяжелое тело, чтобы не видеть его брошенным на снег. Но Родион вдруг зашевелился, приподнялся и сел, тряся головой. Если бы он тогда рассмеялся и признался, что разыграл меня, я бы безоговорочно перестал верить в то, что слышал выстрел, и принял бы его за плод собственной фантазии. Но даже в плотных сумерках было заметно, как Родион напуган. Лицо его было настолько бледным, что можно было подумать, будто оно припорошено снежной мукой.

– Что это? – спросил он, до боли впиваясь пальцами мне в плечо. Он смотрел в ту сторону, откуда я только что прибежал. – В меня стреляли?

Я тряс его за плечи. Мне важно было узнать другое.

– Ты ранен? – хриплым голосом спрашивал я. – Все цело?

– Да откуда я знаю?! – раздраженно ответил Родион и оперся о мое плечо. – Ну-ка, помоги встать!

Помню, какой ужас наполнил мою душу, когда мы быстро возвращались по аллее, и я уловил едва ощутимый запах пороховой гари – совсем рядом от того места, где я услышал выстрел. И я видел, как Родион, привыкший играться со смертью в горах, вдруг сник и лицо его приняло выражение покорной обреченности.

Мы вломились в кабинет его отца, и Родион, не говоря ни слова, тотчас принялся стаскивать с себя шубу, расправил ее, нашел в складках две маленькие, с палец, дырки, затем швырнул шубу на пол и тяжело сел на диван. Низкорослый, седой, тщедушный, не по годам подвижный князь Орлов, кажется, все понял без слов, схватился за колокольчик, но в коридоре уже гремели ботинками охранники. Потом кабинет стал наполняться служащими и эмоциями. Родион пил водку и отвечал на вопросы начальника охраны односложно и без охоты. Зачем-то зашла глухонемая садовница, одетая в телогрейку, повязанная платком. Мне запомнились ее глаза: сколько в них было бессловесного ужаса! Родион при ней немного ожил, встал с дивана, взял женщину за плечи и громко, артикулируя, сказал:

– Все хорошо! Хорошо! Иди домой!

Потом начальник охраны вернулся – возбужденный от настоящей работы, в которой он был дока, с блестящими живыми глазами, и положил на стол князя полиэтиленовый пакетик с обугленной гильзой для охотничьего гладкоствольного ружья. Родион заставил меня взять в руки рюмку с водкой. Начальник вполголоса докладывал князю про найденные следы, поглядывал на мои ноги, а я пил водку, как нарзан, и не мог оторвать взгляда от ледниково голубых глаз старика.

– Будьте добры, дайте мне ваш ботинок, – попросил начальник охраны, и эта просьба мне показалась просто дикой – фальшивый, чужой нотный ряд в стройной партитуре. Ботинок? Зачем ботинок? При чем здесь мой ботинок?

Он вышел. Я прятал разутую ногу под столом и чувствовал себя голым. Потом обратил внимание, что не могу поймать ни одного взгляда – они выскальзывали, как свежие карпы из рук. Начальник охраны снова вернулся, но уже другим человеком. От него тянуло свежим морозом. Он был подчеркнуто вежлив со мной и даже слегка присел, кладя мой ботинок на пол, а я смотрел на темно-коричневую, с низким каблуком „саламандру“ и на комочки налипшего к подошве снега, которые медленно таяли, превращаясь в темные лужицы. Начальник охраны молча кивнул князю, и всеобщее молчание стало невыносимым, как самая обидная клевета, самое низкое оскорбление, и мне казалось, что голова моя от этого молчания разорвется, словно граната.

Никто никаких претензий мне не высказал, но я чувствовал себя в тот вечер очень, очень гадко, и те удивительные флюиды, которые делали нас с князем едва ли не родными людьми, растаяли, как снежные комки.

Уголовное дело милиция возбуждать отказалась, сославшись на отсутствие состава преступления. Какой-то умник объяснял нам, что грозы в феврале – не такое уж редкое явление, и гром вполне можно было принять за выстрел. А что касается дырок в шубе, то они, дескать, имеют „ярко выраженную проеденную молью природу“. Родион смеялся до слез. Старый князь в сердцах швырнул на пол чернильницу.

Я хорошо представлял, какие чувства испытал старик, едва не потеряв единственного сына. Это была пощечина его чувствам, его безоглядной любви к той земле, о которой столько лет думал и мечтал в эмиграции, где его представления об Арапове Поле, как у всякого влюбленного, были наивны и светлы.

Сказать, что он стал жесток? Или обезумел? Перестал вдруг верить сразу и всем? Не знаю, судите сами… Не важно, сам ли князь придумал дьявольский розыгрыш для первого апреля, или ему кто-то подсказал идею Игры, но как бы то ни было, тяжесть ее для меня оказалась намного большей, чем вес штурмового рюкзака, набитого кислородными баллонами и страховочным „железом“.

– Что будем делать? – спросил он, вызвав к себе меня и Родиона через несколько дней после происшествия. – Устраивать супрядки, пока из нас поочередно яшку не сварят? Я же чувствую: этот выстрел – только начало!

Я думал, что вопрос его риторический, что старику просто хочется выговориться, излить душу, но ошибся. Князь молча ждал от нас ответа.

– Стрелял кто-то из наших, – уверенно сказал Родион. – Я спрашивал у охраны.

– Спрашивал у охраны! – горько усмехнулся князь. – Никогда не знаешь, чего от этой охраны можно ждать… Что предлагаешь?

– Уволить всех к чертовой матери, если доверия к ним нет.

В усадьбе у князя служило человек двадцать пять или тридцать. Уволить, конечно, их можно было. Но где потом набрать новый персонал? В спившемся Араповом Поле?

Я предложил другой путь:

– Пусть каждый наш работник подробно напишет, где и с кем был в тот вечер. Потом проверить показания, проверить свидетелей, которые будут подтверждать их алиби…

Князь поморщился и махнул на меня рукой.

– Кто этой ерундой будет заниматься?

– Могу я, – ответил я.

– У тебя со строительством грота полный завал! Нет, не то! Что больше думать, то хуже… Поступим иначе. Разыграем спектакль, чтобы вся тварь, которая рядом с нами прячется, сразу свою харю показала. Когда вы летите в Непал?

Повторяю, тогда я еще не знал, сам ли князь придумал этот чудовищный розыгрыш, или ему кто-то подсказал идею. Но когда Орлов изложил нам весь план, я думал не о цинизме и риске, а о том, что старик опять доверяет мне как прежде, и радость от осознания этого вытеснила все сомнения. Я безоговорочно принял условия Игры.

По замыслу князя мы должны будем взять с собой в Непал ноутбук с записанной на нем программой пластических вмешательств в лицо человека и „липовый“ договор с бангкокским центром репродукции человека, в котором указать мою фамилию в качестве заказчика пластической операции. Оставив все это на видном месте в базовом лагере, мы в одной связке, без носильщиков, начнем восхождение на Ледовую Плаху. На достаточно большой высоте, куда никогда не сможет подняться профессиональный криминалист и разгадать нашу аферу, мы должны будем сымитировать убийство Родиона: оставить альпинистскую веревку с четким следом среза, высотный ботинок с личным вензелем Родиона и прочие предметы, которые любого альпиниста обязательно наведут на мысль о преднамеренном, преступном нарушении правил страховки.

Затем мы с Родионом перевалим через седловину и спустимся в какую-нибудь забытую Богом непальскую деревушку. Там я должен буду остаться и просидеть тихо, как мышь, пару недель, а Родион вернется в Арапово Поле. Но вернется не в роли Родиона, а в роли преступника, изменившего внешность и ставшего очень похожим на Родиона.

Словом, весь фокус заключался в том, чтобы слухи об убийстве в горах единственного наследника миллионера дополнились версией о пластической операции: Стас Ворохтин, напарник и убийца Родиона, в Бангкоке сделал себе пластическую операцию и принял облик убитого им наследника князя. Превратившись в копию Родиона, он приезжает в Арапово Поле, в усадьбу. Все сотрудники усадьбы будут заранее нашпигованные слухами о чудовищном обмане. И тут, по замыслу князя, и проявятся их истинные лица и истинные помыслы. Тот, кто честен, наверняка откажется работать с „самозванцем“ и потребует вмешательства прокуратуры. А негодяй, стрелявший в Родиона (князь был уверен, что это один человек, от силы – два), раскроется перед „самозванцем“, попытается вступить с ним в преступный сговор, чтобы получить свою долю от наследства. По правилу: рыбак рыбака видит издалека.

Излагая свой план, князь не смог скрыть восторга от предвкушения того, как сильно будет шокирован этот негодяй в день первого апреля, когда Игра будет закончена, князь объявит всем о розыгрыше, и Родион принесет извинения за столь жестокий экзамен на верность.

Мне, точнее, моему имени, выпадала не лучшая роль. Имя Стаса Ворохтина на целых две недели отдавалось на растерзание и поругание работникам усадьбы. Но меня утешало то, что эта жертва преследует благую цель, и я не стал возражать князю, когда он спросил моего мнения относительно Игры.

Родион тоже не нашел никаких веских аргументов против розыгрыша. Он по своей природе был авантюристом, и с удовольствием шел на рискованные трюки.