Моя любимая дура

Напротив того места, где я оставил «девятку», толкались, размахивали руками и очень звонко кричали мальчишки. Один был высокий и худой, второй чуть пониже, третий – совсем мелкий, как пенек. Мальчишки напоминали трубы церковного органа в момент исполнения мажорной фуги. Высокий периодически отвешивал подзатыльники среднему, а средний, в свою очередь, пинал по тощему заду самого маленького. Зато маленький громче всех кричал:

– Да ты чё? С дуба рухнул? У него на затылке была рана! Его монтировкой долбанули!

– Вот козёл! – пытался перекричать оппонента высокий мальчик. – Если не видел, так молчи! У него всё лицо было в крови, он в лобовое стекло впечатался!

– В него из пистолета пальнули! – яростно перекрикивал обоих сразу средний мальчик. – Мне Сашка из восьмого дома сказал! У него в милиции братан работает, он всё знает!

– Да молчите, бараны! – с высоты своего роста вещал самый длинный, и в качестве дополнительных аргументов принялся раздавать оплеухи.

Я прибавил скорости. Наверняка нашлись свидетели, которые видели, что «девятку» приволокла сюда на буксире легковая машина. Номер в темноте вряд ли кто разглядел, но вот модель и цвет могли запомнить. Не исключено, что мой зеленый «опель» уже в розыске. Одно утешение, что подобных машин в городе немало, да плюс еще целая армия отдыхающих на своих авто. Ищите!

На улицу Руданского въезд был закрыт «кирпичом», и я свернул к морвокзалу, чтобы оттуда попасть в начало Свердлова. Теперь я снова не мог думать ни о чем другом, как об убийстве водителя. Я постарался представить события, которые произошли в черной «девятке». Почти два дня подряд Вергелис следил из своей машины за агентством, желая то ли встретиться со мной, то ли выяснить, как я выгляжу. Затем он позвонил Ирине и попросил у нее мой домашний адрес и номер мобильного телефона. Ирина не дала. Тогда Вергелис сел мне «на хвост» и кружился за мной по всему городу. Когда я зашел в магазин за продуктами, он подослал ко мне девицу в красной юбке и с внешностью пуделя, и с ее помощью определил номер моего мобильника. Тотчас позвонил мне и стал требовать, чтобы я ему помог, да еще угрожал, что в случае отказа расправится с Ириной…

Я резко затормозил перед фотоателье: две девушки переходили дорогу, рассматривая на ходу свеженькие фотографии. Они хихикали, тыкали в снимки пальчиками и ничего более не замечали, в том числе и проносящихся по улице машин. У одной, рыженькой, были обожжены предплечья, и кожа сходила клоками, похожими на тонкую пищевую пленку… Что делал и как себя вёл Вергелис до того, как я перегородил ему дорогу на светофоре, я мог представить более или менее ясно. Но что произошло потом? К нему в салон ворвался злоумышленник и выстрелил в затылок? Интересно, откуда убийца мог знать, что именно в эту минуту, именно на этом светофоре я перекрою «девятке» дорогу? Нет, это шито белыми нитками. Преступник находился в машине еще задолго до того, как «девятка» встала на светофоре.

Улица Свердлова… Я сбросил скорость, глядя на нумерацию домов. Красивые здесь дома. Мне нравилась эта улица, полого поднимавшаяся в старую часть города. Что ни дом, то антиквариат. Из каждого подъезда веет историей, сырой прохладой и запахом кошек. Окошки маленькие, прищуренные, но, словно глазки модниц, подведены яркими подвесными клумбами в продольных ящиках. Длинноволосый юноша, разложив на парапете тюбики с красками, кисти, баночки с растворителями, стоял перед членистоногим этюдником и рисовал на холсте терракотовые крыши. Хаос четырех- и треугольников, перечеркнутых нитями электрических проводов; и кое-где, из этой геометрической свалки вырываются к запаренному небу остроконечные кипарисы, похожие то ли на художественные кисти, то ли на минареты, и в этой картине, где часть деталей как бы стелется по земле, а другая – устремляется в небо, есть какая-то удивительная красота и логика. Так выглядит сверху мой город. Наверное, чайки счастливее нас, людей, они видят город так, как пытается запечатлеть его на холсте молодое дарование, и не ведают, что иногда творится под этими терракотовыми крышами.

Значит, преступник подсел в машину к Вергелису вовсе не на светофоре. Вергелис громко разговаривал со мной, требовал, угрожал убийством, а человек, сидящий на заднем сидении, разумеется, всё слышал. И Вергелис не мог не знать, что пассажир всё слышит. Значит ли это, что водитель не просто доверял пассажиру, а эти два человека – убийца и его жертва – были единомышленниками? Кстати, а почему я не нашел в салоне «девятки» черные очки, о которых упоминала девушка в красной юбке? Может, они упали водителю под ноги?

Глава шестая. Что, вляпался?

Я припарковался у дома номер восемнадцать, и оставшуюся часть пути прошел пешком. Вот дом двадцать четыре. Кованая чугунная ограда под каменной аркой. Кладка старая, потемневшая от времени и влаги. Ступенька отполирована до блеска. Я зашел в узкий дворик, погруженный в тень. Над головой сплелись виноградные лозы. Гроздья еще зеленого, дымчатого винограда свисали сверху, будто замысловатые светильники. Тяжелая, обитая снизу латунной пластиной дверь скрипнула, ржавые пружины загудели, как струны музыкального инструмента. Широкие ступени по спирали поднимались вверх. Вот вторая квартира. Дверь уже потеряла былой рельеф из-за немыслимого количества слоев краски. Наверное, надо изрядно потрудиться со стамеской в руках, чтобы расковырять краску и добраться до древесины. Звонок не работал. В старых домах, где живут не слишком обеспеченные люди, звонки обычно не работают. Жильцы экономят на электричестве. Зачем тратить ток, когда можно постучать?

Я постучал: несильно, с большими паузами. В семье несчастье, громкие и требовательные звуки будут восприняты как оскорбление чувств. Никто не открыл, и я постучал еще раз. Тут снизу долетел скрип двери, и по лестнице стала медленно подниматься мелкая невзрачная женщина. Лицо ее было узким, бледным, нос тонкий и длинный, как у мыши.

– Здесь я, здесь, – произнесла она с одышкой. – Сил никаких… Вы ведь из милиции, я не ошиблась? Голова кругом идет. – Она достала из тряпичной сумки ключ – большой «лепесток», похожий на те, какие в старину носили тюремщики. – Этот эксперт, он совсем ненормальный. «По каким признакам вы его опознали?» – спрашивает. А у меня на глазах слезы, я хватаю ртом воздух. «Вы, – говорю я, – женаты?» «Нет», – отвечает… Всё ясно. У меня больше вопросов не было.

Она открыла дверь, зашла первой в темную прихожую, где рассохшиеся паркетины ходили ходуном независимо друг от друга, как кости домино, рассыпанные по полу. Кинула в угол сумку, побрела куда-то в мрачную утробу квартиры.

– Не разувайтесь, вы не первый, и не последний. Соберу всю вашу грязь, а уж потом приберусь.

Я, стараясь производить как меньше шума, на цыпочках пошел за хозяйкой квартиры. Комната, куда мы зашли, была темной, плотные шторы, закрывающие окна, не пропускали и без того скудный дворовый свет. Женщина раздвинула шторы, села на потертый диван рядом с круглым одноногим столом, и застыла в скорбящей позе. Я только раскрыл рот, чтобы осторожно спросить о муже, как она опередила меня.

– Две недели назад я похоронила брата, – произнесла она сильным голосом, в котором угадывалось сдержанное возмущение. – Ездили мы на похороны в Симферополь. А теперь вот я и мужа лишилась… Что происходит, вы можете мне сказать?.. Ой, только не надо меня успокаивать! Я и так веду себя, как сытый ламантин. Муж как накаркал на самого себя! Когда мы брата хоронили, его жена так убивалась, так голосила, так билась головой о гроб! Ужасное, ужасное зрелище! И когда мы уже назад ехали, муж говорит: «Когда ты будешь меня хоронить, пожалуйста, не кричи таким ужасным голосом. И вообще не кричи. Стой себе молча и не позорься». Вот, получается, я выполняю его последнюю просьбу… Хотите кофе? Только сами приготовьте, а то у меня никаких сил нет… И спрашивайте, спрашивайте, не молчите. Я ж теперь как «черный ящик» от разбившегося самолета – все последние дни Лёни по часам пересказала: что он ел, что пил, кому звонил, куда ходил.

– К сожалению, мне придется задать похожие вопросы, – наконец, произнес я.

– Ну что? Пересказать нашу жизнь? Меня уже и на магнитофон записали ваши коллеги… Никаких врагов у него не было, и никому его смерть была не нужна. Я думаю, его просто хотели ограбить. Я ж ему сто раз повторяла: смотри на людей, прежде чем впускать их в машину, не гонись за большими деньгами… Эх, что теперь изменишь?

– Он занимался частным извозом?

– Частный извоз! – усмехнулась женщина. – Как красиво звучит… Ну да, работал извозчиком. Днем около рынка находил клиентов, вечером – у набережной. И пьяных возил, и трезвых. Полгорода уже, наверное, перевез.

– Вы не замечали, в последние дни ваш муж не был чем-то озабочен? Его ничто не угнетало?

– В последние дни, как раз, он был в очень хорошем настроении.

– Он звонил вам вчера вечером?

– Как он мог позвонить, голубчик? Он из машины часами не выходит. Даже чай перед выходом из дома не пьет, чтобы лишний раз не останавливаться.

– Но ведь он мог позвонить вам из машины, с мобильного.

– С мобильного? – удивилась женщина и развела руками. – А мобильного у него отродясь не было. Эта штучка дорогая, и нам не по карману. Да и о чем нам с ним говорить после двадцати лет совместной жизни?

– Странно, – произнес я.

– А с чего вы взяли, что у него должен быть мобильный? – в свою очередь удивилась женщина и, как мне показалось, насторожилась.

– Я просто предположил. Сейчас почти у всех есть мобильные телефоны.

На некоторое время в комнате повисла гнетущая тишина.

– Вы сказали, что в последние дни у вашего мужа было хорошее настроение, – продолжал я. – Были приятные новости?

– Он нашел богатого клиента, – ответила женщина, цепким и внимательным взглядом рассматривая мои руки. – Муж возил его с утра до вечера два дня подряд.

– И вчера?

– И вчера, по-моему, тоже, – кивнула женщина. – Ваши коллеги меня замучили, расспрашивая об этом человеке. И потому я вас сразу предупреждаю: я ничего о нем не знаю. Ни-че-го. Единственное, это то, что клиент очень хорошо платил. Дважды муж приносил домой по сто долларов.

– И вы даже не знаете, по какому маршруту ваш муж возил клиента?

– Я же вам сказала: я ничего о нем не знаю.

– Он расплачивался с вашим мужем после рабочего дня?

– Да. Муж два дня подряд уезжал куда-то к семи утра, а возвращался около десяти вечера. Я еще предупреждала, смотри, мол, не опоздай к своему благодетелю, а то он найдет себе другого водителя. Сегодня он тоже поехал к семи.

– Много бензина потратил за эти три дня?

– Муж обычно собирает и хранит в бардачке квитанции с бензоколонок. Следователь просмотрел их и сказал, что последний раз муж заправлялся четыре дня назад.

– Выходит, в эти дни он на большие расстояния не ездил?

– Выходит, что так…

– Никаких подозрительных предметов в карманах вашего мужа не нашли? – потеряв бдительность, спросил я, и с опозданием прикусил себе язык.

Женщина сразу обратила внимание на то, что вопрос нелепый. Она скрестила руки на груди, откинулась на спинку дивана и, не сводя с меня глаз, произнесла:

– Странно, что вы, работник милиции, меня об этом спрашиваете. Это я вас об этом должна была спросить. Это ведь вы вместе со своими коллегами обыскивали карманы Лёни! Или я ошибаюсь?

– Видите ли, – начал я выкручиваться, – меня только что подключили к оперативной группе.

– Нет, ничего не нашли, – ответила женщина, кидая на меня пытливые взгляды, и я заметил в них хорошо спрятанное недоверие. – А его права, и записная книжка, и паспорт были так залиты кровью, что уже не всё там разберешь… Господи, сколько крови! Я чуть в обморок не упала, когда мне машину показали. Это не машина, а какой-то цех по свежеванию…

И тут я заметил, что женщина смотрит вниз, на мои ноги, и лицо ее быстро меняется, глаза расширяются, губы размыкаются, словно ей хотелось крикнуть. Я невольно кинул взгляд на свои кроссовки.