Моя любимая дура

– А в чем это они у вас выпачканы? – тихо произнесла она.

И тут к своему ужасу я увидел отчетливые бурые пятна крови на кайме подошв.

– Сам не знаю, – пробормотал я и убрал ноги под стул. – Может, кирпичная пыль? Я вчера на стройке рабочих опрашивал.

– Ну да, – произнесла женщина. Губы ее были напряжены. – Очень похоже на кирпичную пыль. Просто поразительное сходство…

Я встал, чувствуя, как начинает полыхать мое лицо.

– Больше не буду вас мучить своими вопросами, – пробормотал я, пятясь к выходу. Мною овладело жуткое желание снять с себя кроссовки и вышвырнуть их из квартиры.

– Я вас не провожаю, – произнесла женщина и прикрыла глаза.

Я быстро вышел из квартиры, закрыл за собой дверь, спустился вниз и там, у окна, внимательно осмотрел подошвы кроссовок. Проклятье! Это, конечно, кровь. И вдова это поняла сразу. Теперь мне остается только гадать, что она обо мне подумала и как скоро позвонит в милицию. Выходит, это я вчера выпачкался, и до сих пор не обратил внимания. Позор мне! Такое головотяпство!

Я вышел на улицу, пересек проезжую часть и по ступенькам спустился в сквер Руданского. Газоны были влажными, всю ночь работали поливальные системы. Я пошел по траве, подошвы кроссовок со свистом скользили по ней. У неработающего фонтана, бордюр которого служил бомжам и нарами, и столом, я остановился и еще раз осмотрел подошвы. Вроде чисто. Но дотошная экспертиза может найти мельчайшие частички засохшей крови.

– Что, вляпался? – алчно спросил меня пузатый мужик в светлой рубашке, с одутловатым нездоровым лицом. Готов был поспорить, что его заплывшие глаза излучали необыкновенное удовольствие. – Вот и я так же на прошлой неделе. И всё из-за этих бомжей. Весь сквер загадили. Надо согнать их в железный фургон, отвезти на мусорную свалку, облить бензином и сжечь. А потом залить пепелище концентрированной серной кислотой.

Мужик еще излагал мне свой план по очищению города, но я его не слушал и быстро спускался к рынку. Почему же я чувствую себя виноватым перед несчастной женщиной, потерявшей своего мужа? Почему не дают покоя ее глаза, тяжелые от немого укора? Что ж я за человек такой, готовый взвалить на себя чужие грехи и сострадать совсем незнакомым мне людям! Мне еще никогда не доводилось терять близких людей, но как я хорошо понимаю вдову, замкнувшуюся в пустой темной квартире. Именно обвалившаяся пустота мучительнее всего давит на человека своей тяжестью. И мне было невыносимо оставаться в агентстве после того, как из него ушла Ирина. Нет, не стены, не материальные блага составляют сферу обитания человека, и даже не природа со всем своим разнообразием, а именно те незримые флюиды, исходящие от людей, которые мы воспринимаем как окружающий нас мир. Они как теплое, наполняющее душу сияние – уйдет навсегда человек, и вместе с ним погаснут его флюиды, и мы вдруг перестанем узнавать привычные нам предметы, пустой и слишком просторной покажется даже тесная квартира, скучным парк, легкомысленными прохожие, тусклым солнце… И придется привыкать к этому новому миру, учиться видеть его иным, и как бы исследовать заново. Это тоскливая и утомительная работа. И, главное, бессмысленная. Ничто на земле не способно так многогранно и сложно заполнить собою мир, как человек. Даже если это бомж, даже если бродяга, пьяница, лентяй, глупец, гуляка, хитрец или трус. «Отвезти на мусорную свалку, облить бензином и сжечь…» Кто это сказал? Перезрелая, тяжелая, упругая, оплывшая жиром липома на теле земли.

– Какой размер нужен? – спросил меня торговец обуви. – Сорок второй? Но носим сорок третий? Тогда возьми этот сорок первый, как раз будет.

Как ни странно, торговец совершенно точно определил размер моей ноги. Я примерил предложенные им кроссовки – почти такие же, как и мои, только с серыми вставками – и ноги почувствовали комфорт. Старые я положил в пакет и по пути на пункт приема платежей отправил их в мусорный бак. Еще раз мысленно «просмотрел» все свои карманы, затем одежду и закончил прической. На мне не должно быть ни одной улики, при мне не должно быть ни одного предмета, который мог бы вызвать двусмысленность. Я должен олицетворять собой простоту, однозначность и прозрачность. Этакая ледяная скульптура, внутри которой при желании можно рассмотреть застывшие пузырьки воздуха. Ибо, уже дан старт и начался мой поединок с милицией, со следователем. Мы еще не вышли на ринг, нам еще далеко до клинча, он, дай Бог, еще даже не знает о моем существовании, но борьба уже началась. Я просчитываю его возможные удары и ставлю блоки защиты.

Я зашел в офис, где принимали оплату за мобильные телефоны. На двери воззвание: «Закрывайте дверь, в зале работает кондиционер!» Судя по невыносимой духоте и жаре, в зале работал не кондиционер, а нагреватель для финской сауны. Я встал у бронированного стекла, за которым сидела оператор. Выдвинулся лоток для денег, словно загребущая ладонь попрошайки.

– Говорите номер, – сказала женщина через динамик.

Я по памяти назвал номер, который набрала на моем мобильнике девушка в красной юбке, и который, по моему недавнему заблуждению, принадлежал убитому водителю «девятки» Вергелису. Оператор защелкала по клавиатуре компьютера, глянула на экран и уточнила:

– Зинчук Олег Иванович?

– Ага, – кивнул я.

Оператору что-то не понравилась, она нахмурила выщипанные донельзя ниточные брови, еще пару раз щелкнула по клавиатуре и сказала:

– Ваш телефон временно заблокирован. Обратитесь в отдел финансового контроля.

Я сразу забыл про оператора, про финансовый контроль и вышел на улицу. Наконец-то туман немного развеялся, и прояснились робкие контуры Истины. Я заполучил ФИО преступника, щедрого клиента Вергелиса, который два дня катался в его машине по городу, а на третий день влепил бедному водителю пулю в затылок. Этот человек, Зинчук, следил за агентством, требовал от Ирины номер моего телефона, подослал ко мне пуделя, а позже звонил мне, выдвигая свои требования. В тот момент, когда я перегородил «девятке» путь, Зинчук, испугавшись, что сейчас будет разоблачен, убил водителя и незаметно выбрался из машины. По злому умыслу или случайно, но тем самым он решил две задачи: убрал свидетеля и кинул на меня тень.

Вынув из чехла мобильник, я сжал его в ладони, словно гранату, которую собирался метнуть. История с наглецом, который пытался меня запугать, не закончилась. Она продолжается, и уже оставила первые кровавые следы. Я включил телефон. Он быстро загрузился и пискнул, известив о приходе электронного письма. Латинскими буквами, но по-русски на дисплее было написано: «Ty zrja pytaeshsja sprjatat`sja ot menja. Ne delai sebe huzhe!» и второе сообщение: «Posmotri pochtu na Internete!» Вот же подонок! Он продолжает запугивать меня! Я остановился и прикусил кончик антенны. Оба сообщения были отправлены сегодня утром. Наверняка убийца пытался позвонить мне, но мой телефон был отключен.

Что самое скверное в этой истории – негодяй Зинчук может расправиться с Ириной, как с легкостью поступил с водителем. Я немедленно позвонил ей домой и прослушал ровно десять длинных гудков. Ее нет дома или же не поднимает трубку. Вот же упрямая у меня сотрудница! Я позвонил Никулину.

– Опять с соседями пьянствуешь? – строго спросил я.

– Да брось ты! – охрипшим голосом ответил Никулин. – Все расползлись. Боятся заразиться вирусом. Моя квартира напоминает им секретную биологическую лабораторию по созданию смертельных штаммов.

– Ты где слов таких нахватался? – усмехнулся я.

Каждое мгновение бездействия угнетало меня, как и пустой разговор с больным сотрудником, но я не хотел демонстрировать Никулину своей озабоченности. Нечего пока поднимать панику, вызывать на себя шквал упреков и незаслуженных обвинений: «Ты чудовище! Ты же угробил девчонку!»

– Просьба к тебе, – нейтральным голосом произнес я. – Позвони Ирине, попроси ее срочно связаться со мной.

– А почему ты сам ей не позвонишь?

– Она определяет мой номер и не снимает трубку.

– А я, значит, должен исполнить роль Троянского коня?

– Не самая ведь тяжелая роль, верно? И не часто я обращаюсь к тебе с просьбами.

– Никак не пойму, что между вами происходит? – проворчал Никулин, но я понял: он сделает, что я попросил.

Глава седьмая. Стерильно чисто

Я должен был убедиться, что Ирина в безопасности. Надо попытаться вразумить ее, объяснить, что к угрозам человека, застрелившего водителя, надо относиться серьезно. Она начнет фыркать, говорить с нарочитым скептицизмом, что я слишком много воображаю. Она может даже подумать, что таким странным способом я пытаюсь замять наш конфликт и вернуть нормальные отношения. Пусть думает что угодно. Мне наплевать на ее отношение ко мне, главное, чтобы не случилась беда. Но что я могу предложить ей? Бросить всё и на некоторое время уехать из города? Знаю, что она на это ответит: «Ты с ума сошел! Я только устроилась на новую работу. Идет испытательный срок. Как я могу всё бросить и уехать?» Если будет упрямиться, придется мне всё бросить, и быть при Ирине неотлучным телохранителем. И надо будет как-то исхитриться продолжать расследование.

Я прихлебывал кофе в прибрежном кафе и не замечал его ужасного вкуса. Я раздвоился на ипостаси. Первая представляла собой рослого молодого мужчину в темно-синей футболке, потертых джинсах и новых кроссовках, с дурноватым блеском в глазах, взъерошенной прической, с тугим кошельком, выпирающим из заднего кармана, и в движениях которого угадывалась нервозность, суетность и кажущаяся бессмысленность. Вторая витала в виртуальном мире, представляя собой комок нервов и безумных идей, лавировала между препятствиями и обстоятельствами, просчитывала свои и чужие ходы, рождала субстанции, похожие на мыльные пузыри с бирками: <Ирина>, <Вергелис>, <Никулин>, <вдова>, <Зинчук>, <следователь>… Они летали вокруг меня, я ловил их, менял порядок их движения, и всё равно получался хаос.

– Не отвечает Ирина, – сказал Никулин, когда я допил кофе и заказал салат из соленых огурцов с репчатым луком. Официант подумал, что ослышался и переспросил, чего мне угодно. – Не отвечает ни по домашнему телефону, ни по мобильному.

Это плохо. Очень плохо.

– Мобильный отключен или не отвечает? – уточнил я.

– Не отвечает.

Предположить, что Ирина необыкновенно хитра и упряма? Что она определила номер Никулина и догадалась, что тот звонит ей по моей просьбе? Если так, то это, наверное, даже не хитрость и упрямство. Это дурость. Удавлюсь – не покорюсь! Неужели Ирина может быть непоколебимой, монументальной в своей мести? Английский Стоунхендж, а не девушка!

Опять заиграли нервы. Чувство, которое я не переношу даже в малых дозах, которое вызывает у меня чувство тревоги – это неумолимое движение времени, и моё вольное или невольное бездействие, и тяжесть бесконечной череды дел, требующих немедленного разбирательства.

– Ваши огурцы! – сказал официант и поставил передо мной тарелку с темно-зелеными кружочками.

– Что?

– Соленые огурцы. Вы же заказывали.

– Я заказывал?!

Где-то здесь должен быть телефон. Ирина, будь она семи пядей во лбу, будь она ясновидящей, будь она шахматным гением, не сможет догадаться, что из прибрежного кафе звоню именно я. Вот на стойке аппарат. Я схватил трубку и принялся набирать номер Ирины. Официант встал рядом, не зная, что теперь делать с огурцами. Сейчас я ей скажу: «Ты дура! Надо знать, до каких пределов можно демонстрировать мне свой норов!» Но Ирина не отвечает. Гудки, гудки, гудки! Я набрал номер ее мобильного. Сердце замерло в груди. Опять гудки! Проклятый звук! Что с Ириной? Почему она молчит?

Я кинул на стойку какую-то купюру и выбежал на улицу. Попытался призвать себя к спокойствию, но ничего не получилось. Какое, к черту, спокойствие! Мне уже казалось, что не Ирине грозит опасность, а меня режут живьем, и я уже истекаю кровью, слабею с каждым мгновением, и надо как-то защищаться, но я не знаю, как это делать, и пропускаю все новые и новые удары. Быстрым шагом, чтобы не слишком привлекать к себе внимание, дошел до машины. К Ирине домой, как можно быстрее! Ее дом на улице Халтурина, рядом со сквером. С ее балкона, если чуть сдвинуть в сторону, как жалюзи, разросшийся виноград, видна полоска моря и корабли, похожие на расставленные по игровому полю фишки. В прошлом году, Восьмого Марта, мы с Никулиным приволокли к ней мангал, поставили его на балконе и стали жарить шашлыки. Пили «Киндзмареули», танцевали с Ириной по очереди. У нее был старомодный проигрыватель для виниловых пластинок. Тихий танец он еще выдерживал, но когда мы с Никулиным стали скакать, как козлы, лапка звукоснимателя тоже начала подпрыгивать. Никулин, словно приличный семьянин, ровно в шесть вечера стал собираться домой. Ирина тихо шепнула мне: «Иди с ним, пожалуйста!» Она всегда умела на чуть-чуть, на полшажка опережать мои желания. Мангал так и остался стоять на ее балконе, но подобного праздника у нее дома больше не было.

Я звонил и стучался в дверь ее квартиры. Потом стал звать ее, прикоснувшись губами к замочной скважине. Эхо металось по этажам. Открылась дверь напротив. На пороге появился худой парень в кухонном фартуке, одетом на голый торс. Руки у него крупные, угловатые, красные. Вместе с ним на лестничную площадку выплыл тяжелый запах жилья, насыщенный букет стирки, детских несвежих ползунков, подгоревшей молочной каши и еще какого-то варева – порошкового супа, что ли?

– Иришка, что ли, нужна? – спросил он, вытирая руки липкой от жира тряпкой.