Точка замерзания крови

– Нету, – совершенно серьезно подтвердила Лариса и отрицательно покачала головой.

– Это плохо, – помрачнел Тенгиз, выплевывая окурок в проем. – Тогда запустим переводчика.

– Какого еще переводчика? – уточнил Бэл.

– А вот этого! – ткнул мне стволом в живот Тенгиз. – Раз за бабу заступился, пусть вместо нее и прыгает… Ну, ты готов, сокол?

Тенгиз смотрел на меня своими карими зрачками с мутными, красноватыми белками, какие бывают от недосыпания или пьянства. Он старался не моргать и хотел, чтобы я не выдержал его взгляда и первым опустил глаза. Мне же было легко рассматривать вблизи лицо этого человека. Когда так, в упор, рассматриваешь какого-нибудь неоднозначного субьекта, всегда удивляешься: оказывается, он самый обыкновенный – и губы у него потресканные, и зубы подпорчены, и под глазом смазанное грязное пятно.

– Ну что? – не выдержал Тенгиз и оттолкнул меня стволом автомата. – Что пялишься? Может, хочешь, чтобы я к тебе по-немецки отбратился?.. Гитлер капут, дранг нах остен! Быстро сигай вниз и изображай полет "мессершмита" над Сталинградом!

Он думал о себе, что остроумен и, ожидая реакции Бэла, повернул лицо в его сторону. Бэл помог Тенгизу и усмехнулся. Мэд вдруг стала вздрагивать, словно ее одолела неудержимая икота, и я увидел, что по ее щекам текут слезы.

– Nein, nein, es ist unnotig! Dass ihn in Ruhe![7 - Нет, нет, не надо, пожалуйста! Не трогайте его!]

Тенгиз, продолжая невыносимо фальшиво играть самоуверенного и остроумного хозяина нашей судьбы, склонился над мокрым лицом немки и, рассматривая его, произнес:

– Ни хрена не понимаю, чего она хочет. Курлы-мурлы, шихт-михт… Ну-ка, полиглот, – перевел он взгляд на меня. – Переведи!

– Она просит, чтобы вы оставили ее в покое.

Тенгиз оттопырил губы, часто заморгал воспаленными глазами.

– А до нее очередь еще не дошла… Ой, блин, слезки горькие капают! Отольются, тебе, немчура, слезки моей прабабки, которую, может быть, на фронте грохнули. И слезки моего прадедки тоже! Знаешь, что такое кровная месть, арийка долбаная?

Мэд молча крутила головой и крепко держала меня за руку.

– У нее же марки должны быть, Бэл! – громко, почти криком сказал Тенгиз. Когда он кричал, он выглядел не таким жалким. – Как мы об этом сразу не подумали!.. А ну-ка, Ева Браун, хэндыхох! Финансируй возведение памятника героям обороны Эльбруса!

– Оставь ее, – не глядя, приказал Бэл, взялся за поручень и выглянул наружу. – Причаливаем к "Кругозору"!

Двуглавый конус Эльбруса исчез за мутной шторой облаков. Чем выше мы поднимались, тем заметнее усиливался ветер. Под его порывами вагон стал раскачиваться, трос скрипел, стонал, гулко гудел, ударяясь о конструкции опор. Вагон, снижая скорость, въехал в "карман" между бетонных стен и остновился у платформы. Никто не вышел его встретить, хотя на станции был дежурный технарь, и он не мог не знать, что несколько минут назад канатная дорога была включена.

Бэл соскочил на платформу. В опущенной руке он нес автомат, другой держал лямку рюкзака. Он шел к двери свободно и, в отличие от Тенгиза, не был напряжен. Здесь, на станции "Кругозор", на высоте более трех тысяч метров, ему не было кого опасаться. Милиция осталась внизу, а подняться сюда без помощи канатки могли только специально подготовленные люди, но и на это у них ушло бы не меньше трех часов.

Мелкий и сухой, как соль, снег кружился вокруг ботинок Бэла. Порывы ветра, спиралью затягивая снежную пыль в небо, пригороршнями кидали ледяные иглы нам в лица. Тенгиз заворчал и втянул лысую голову в плечи. Мы молча ждали своей участи. Мэд уже успокоилась, слезы на щеках высохли, но теперь она мелко дрожала от холода и изредка всхлипывала, напоминая посаженного в чулан Буратино. Лариса стояла у окна в торце вагона спиной ко всем и смотрела на остывающий, покрытый стылой синевой Главный хребет. Фигура ее была неподвижна, но в этой скованности чувствовалась скрытая агрессия, и я хорошо представлял, какой поток гнева обрушился бы на меня, посмей я обратиться в ней в эти минуты. Упакованный в салатовый комбез мужчина, озабоченный недержанием своего слова, находился в противоположном торце вагона и, несмотря на свой выдающийся рост, был малозаметен среди нас. Его инфантильная подруга устроилась на краю скамьи и, высунув кончик языка, красила ногти, делая узкие быстрые мазки кисточкой. Супружеская чета Власовых громко сосала леденцы. Круглоглазая Ирэн доставала из кармана конфетки и поочередно предлагала их находящимся вокруг нее заложникам, но угощение принял только ее муж. Холодный высотный ветер охладил даже его, и Дима уже не потел, лицо его побледнело, стало матовым и скучным. Молодой человек, совершивший героический поступок в автобусе, заметно страдал от холода. Он мял ладонь в ладони, дул на покрасневшие пальцы, отчего очки его с толстыми линзами запотели, и невыразительные, глубоко спрятанные глаза пропали вовсе.

Все мы думали о будущем.

Я смутно представлял, что может произойти с нами в ближайшие часы, но был уверен, что ждать помощи не следует. Насколько я мог судить, террористы действовали как полные идиоты, и потому прогнозировать их дальнейшее поведение было бессмысленно. Несколько раз в Минводах уже случались захваты заложников, но всякий раз основная драма разворачивалась в аэропорту, и была связана с самолетами или вертолетами. Эти двое отказались от привычной схемы. Они, получив мешок долларов, потащили нас в высокогорье. Я мог бы считать их умными людьми только в том случае, если бы узнал, что где-то там, наверху, их дожидается летательный аппарат.

Дверь открылась. Бэл качнул стволом автомата.

– Гони!

Нас перевели через коридор на другую платформу. Отсюда вагон ходил еще выше, на станцию "Мир". Там были комнаты для ночлега, чем-то напоминающие гостиничные номера, кафе и гараж для гусеничных машин. Выше "Мира" протянулась канатно-кресельная линия, почти достигающая ледовой базы. Других маршрутов в этом районе не было.

Тенгиз тыкал прикладом каждого заходящего в вагон, хотя никто не сопротивлялся и не медлил. Мне он угодил в позвонок, который я малость попортил прошлой осенью, спускаясь без страховки с перевала Донгозорун. Боль была острой, а на боль я привык реагировать искренне.

– Ты кому кулак под нос суешь!? – закричал Тенгиз и закрутил головой, но Бэла рядом не было, и лысый, отойдя на шаг, наставил на меня автомат и стал клацать предохранителем. – Пристрелю, вошь облезлая!

Не стоит воспроизводить всю ругань, которой я удостоился – гнев Тенгиза не слишком меня взволновал. Моего терпения хватило бы еще надолго, если бы не Лариса. Увидев, что я позволил себе фамильярность по отношению к вооруженному террористу и после этого безнаказанно занял место на лавочке вагона, она не преминула съязвить:

– Должна вам заметить, уважаемый спасатель, что вы переигрываете.

– Что вы имеете ввиду? – сквозь зубы спросил я, не поднимая головы.

– А то, что любого из нас, сделай мы нечто подобное, пристрелили бы сразу, в одно мгновение.

– Не делайте скоропалительных выводов, – неожиданно подключился к разговору и стал жить нашими проблемами высокий мужчина в комбезе. – Нас очень даже могут скоро расстрелять.

– Нас! – сделала ударение Лариса. – Но не этого…

И она повела головой в мою сторону. Я не выдержал:

– Мало того, что у вас красивые колготки, – сказал я равнодушным голосом, – так вы к тому же еще и умная.

– Эд! – вскинуло светлые глазки инфантильное создание и спросило бесцветным тоном: – Ты в самом деле считаешь, что нас очень могут расстрелять?

Она помахивала рукой и дула на пальчики, чтобы лак быстрее высох.

– Вы знаете эти места? – вполголоса спросил меня Дима. Мягкая и объемная, как воздушный шарик, Ирэн склонила голову в нашу сторону. Она искала середнину – ту невидимую точку, откуда можно было бы услышать разговор Эда с любовницей и мой ответ на вопрос Димы.

– Выше – станция "Мир", – ответил я.

– А еще выше?

– Ледовая база.

– А еще?

– Вы думаете, нас погонят так высоко?

Дима пожал плечами.

– От них, – он скользнул взглядом по фигуре Тенгиза, стоящего на платформе, – можно ожидать всего… А ледовая база – это что? Переночевать, поесть можно?

Любовница Эда, услышав слово "поесть", постучала по спине своего спонсора ладонью.

– Ты слышал? На какой-то ледовой базе можно поесть! Я умираю с голода! Я съела бы сейчас килограмм жаренных окорочков, сковородку картошки на сале и большую банку йогурта.

– Для кого йогурт с картошкой – предел мечтаний, а для кого – туалет, – вслух подумала Лариса и закинула ногу за ногу.

– Маша! – покачал головой Эд, стараясь разговор о еде перевести в шутку. – Довожу до твоего сведения, что тингас, небольшой приамазонский крокодил, модет прожить без еды и питья три месяца.

– Я не крокодил! – пискнула Маша.

– А позвонить с ледовой базы можно? – спросил меня Эд.