Созвездие любви

Врач был моим хорошим знакомым. В кратчайший срок провёл максимальное обследование. Зная диагноз с наших слов, он всё перепроверил. Связывался с марсельской клиникой, запросил на эмейл копию историю болезни.

Отцу стало легче после обезболивания, но шевелиться он не мог. Мама, Мари и Жак были с ним постоянно.

– Ему нет никакого смысла ложиться на операцию, только деньги выбросите, – собрав нас, разложил все карты врач.

– Что же делать? – спросила мама.

– Обострение я сниму, двигаться он немного сможет, но ходить и сидеть ему нельзя больше. Выпишу вам лекарств, обезболивающее, будете колоть. Сумеете?

– Да, конечно, я умею.

– А капельницу?

– Могу, я работала в больнице, – ответила мама.

– Хорошо, а у нас процедурных сестёр не хватает, не хотите поработать?

– Здесь у вас? Если он тут останется.

– Я поговорю с главврачом. Возможно, встанет вопрос о переводе его в институт онкологии. Хотя тоже поздно.

– А во Франции точно не смогут помочь?

– Они мне сами сказали, что за двести тысяч евро они могут и труп прооперировать.

– Я могу приступить к работе прямо сейчас.

– Не торопитесь.

– Сколько проживёт?

– Боюсь, дату назвать не могу, может, час, а, может, месяц.

Мама вкратце перевела Мари и Жаку разговор с врачом. Те мужественно выдержали, не закатив истерику. У Мари лишь текли слёзы, она их не чувствовала, поэтому Жак вытирал их платком. Татьяна, сидя рядом со мной, тоже плакала. Мама была, как камень, держала себя в руках. Ещё с минуту посидела и пошла в палату к Жилю.

Мари и Жак ещё минут пятнадцать сидели бессловесно, потом тоже направились к сыну. Они долго разговаривали с ним. Тот еле шевелил губами. Поцеловали его и вышли.

Их с Татьяной я повёз на базу отдыха, чтобы забрать вещи. Нам надо было больше не до развлечений. Ещё первого января к вечеру уехали родители Тани, оставались, ожидая нас, только йошкар-олинцы, тоже собирающиеся домой.

По дороге с базы в Москву, дед Виталий обратился ко мне:

– Слушай, внучек, вези-ка нас на Казанский вокзал, как раз к поезду поспеваем.

– Вдруг билетов нет.

– Второго-то января!

– Ладно, дед.

Едва успели купить билет и запрыгнуть в вагон, как поезд тронулся.

В квартире, куда я привёз Мари и Жака, наступила гробовая тишина. Они не захотели даже включить телевизор.

Мы с Таней взяв необходимые вещи, поехали за продуктами для мамы и Жиля, затем в больницу.

Мама взяла продукты.

– Спасибо, сынок. Поезжайте домой, волнуюсь я за его родителей. Вдруг им помощь потребуется.

– Хорошо, ты звони в любое время, я тебе денег на телефон положил.

Мы вернулись в квартиру. Тишина. Мне было неспокойно в такой обстановке. Ни звука. Не выдержал, постучал им в дверь, чтобы предложить чаю. Молчание. Открыл дверь. Лежат в кровати, обнявшись, без дыхания. О, Господи!

Россияне мечтают увидеть Париж и умереть, а здесь увидели Москву и умерли, обнявшись в последний раз.

Скорая…Милиция…Допросы…

Врач скорой помощи прекратил милицейский беспредел:

– Своей смертью умерли они, капитан.

– Как это? Одновременно что ли?

– Любовь…

Капитан хлопнул, складывая папку, надел шапку и ушёл.

Тела увезли. Я находился в шоке. Татьяна завешивала зеркала.

Что делать? Звонить маме немыслимо. Ещё вчера счастливее её не было человека, и вдруг столько свалилось горя. Нам молодым больно, а каково будет ей.

В зале на столе под вазой засохших роз лежала записка на французском языке. Как смог я перевёл: «Сердце болит, умираю, ухожу за Мари». Значит, она умерла первой, а Жак прилёг к ней и вскоре умер. Кто-то бы сказал: красивая смерть! Мне так не кажется. Они были красивыми в последние минуты жизни.

Мы провели всю ночь в кухне. Как можно было спать! Перенести такое и спокойно уснуть невозможно. Мы сидели молча, иногда пили чай, заваренный Татьяной.

На нас, словно живой, смотрел со стола телефон. Я давно хотел его выбросить, он был старше меня, но мама не разрешала. Современные аппараты при всём их дизайне были словно неживыми, а этот обладал чем-то душевным, человеческим. Только сейчас я обратил внимание, что коричневая трубка и бежевый корпус напоминали волосы на голове, отверстия в диске, если не смотреть сразу на все, похожи на глаза. Ограничитель для пальца отдалённо смахивал на тень от носа, отверстия ниже улыбались, как человеческий рот. По-моему с моей головой что-то происходит.

Надо взять себя в руки.

Было уже утро, а мы, словно зомби, сидели и глазели на телефон. Резкий звонок заставил нас вздрогнуть. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, Татьяна чуть не свалилась в обмороке, подпрыгнув на табурете. Я снял трубку.

– Да.

– Он умер… – дальше был мучительный продолжительный вопль, принадлежавший маме, – заберите меня отсюда.

– Они тоже умерли, – отрешённо сказал я, надеясь, что лучше сразу всё, чем по очереди.

– Он только сказал: я ухожу к ним, – она выключила трубку.