Колхозное строительство 1
Андрей Готлибович Шопперт
Колхозное строительство #1
Шел дедушка себе на концерт, а попал в прошлое. Чуть помолодел. Должность дали. В нагрузку жену и двоих детей. В подарок вторую попаданку. Живи крутись. Есть цель превратить свой маленький городок в очень хороший маленький городок. Ну, да хочешь рассмешить бога, поведай ему о своих планах.
Андрей Готлибович Шопперт
Колхозное строительство 1
Глава 1
Событие первое
Снег был мелкий и колючий. Совсем уж холодно не было – ветер вот только. Да и какие сейчас холода – глобальное потепление. Теперь морозы за сорок зимою – даже не редкость, а чудо. Пётр Германович помнил детство – оно прошло в этом самом городке, и тогда каждый год зимой отменяли школьные занятия, а значит, термометр опускался ниже тридцати шести. При этом детям в квартирах не сиделось – шли либо кататься на горке, либо, что бывало чаще, на дневной сеанс в кино. А сейчас – ударь на неделю мороз за сорок? Да половина города вымрет. Все трубы и батареи обязательно полопаются, обмороженных в больнице некуда будет складывать.
По-старчески посетовав на нынешнюю действительность, мол, «да, были люди в наше время, богатыри – не вы», Пётр Германович поднял капюшон кожаной куртки и, слегка наклонив голову, ускорил шаг. До начала концерта времени оставалось чуть, а ведь ещё надо цветов прикупить. Ну, вот и цветочный магазин. Почти мимо пролетел. Ступени были немного припорошены снегом, но видно было, что недавно кто-то выходил и метлою пару раз махнул. Под тонким слоем снега был зелёный ребристый пластмассовый коврик. Молодцы, думают о покупателях. Звякнув колокольчиками, легко открылась стеклянная дверь, обдав Петра специфическими ароматами цветочного магазина. Так с первого раза и не опишешь этот запах-то. Свежесть? Ну, может, и свежесть – почти как хороший «Тайд».
Пётр Германович поздоровался с молодой и очень даже привлекательной продавщицей. «Эх, где мои семнадцать лет», – вздохнул про себя пенсионер и прошёлся вдоль стеклянной витрины. Остановился напротив большого букета ярко-синих хризантем. Взгляд они прямо приковывали. Где-то Пётр читал, что на самом деле они белые, а лепестки красят – только красоты букета это знание не умаляло, да и цена была не заоблачной. Как-то в далёком восемьдесят четвёртом он купил свой первый букет девушке – три не первой свежести гвоздички за три рубля. Обогатил армян. Три рубля – это в пересчёте на сегодняшние деньги триста. Он всё на сто умножал, хоть и не всегда совпадало. Яйца стали вдвое дешевле – в те «счастливые времена» стоили по рубль десять, а мелкие – по рубль пять. Сахар был девяносто две копейки, а теперь только тридцать рублей. В три раза подешевел. Зато молоко вдвое подорожало, вместо двадцати восьми копеек стоит пятьдесят с лишним рублей. А вот масло осталось на уровне трёх с половиной рублей. Хотя, может, из-за добавления пальмового?
Заплатив пятисотенную за синее чудо и поздравив девушку с прошедшим Новым Годом, наступающим Рождеством и Старым Новым Годом, Пётр Германович покинул уютное тепло магазинчика, переделанного, скорее всего, из однокомнатной квартиры, и вышел обратно под колючий январский снег. Капюшон натягивать не стал: до дворца оставалось метров сто, только дорогу на светофоре перейти и пересечь придворцовую площадь с искусственной ёлкой. Научились ведь не губить природу.
Билеты на концерт Вики Цыгановой принёс сын, решил побаловать. Сам бы Пётр ни за что во дворец на концерт не пошёл. И дело не в деньгах, хоть и их, понятно, жалко – недёшевы нынче концерты – дело в качестве. Вошёл на смарт-ТВ в интернет, набрал в Яндексе концерт Цыгановой, и смотри на полутораметровом экране в качестве «HD» со стереозвуком. В любой момент можно поставить на паузу, сходить в туалет, либо чаёк поставить. Надоест – можно выключить. А в переполненном зале? Кашель, хлопки-овации прям над ухом. Сосед ещё попадётся с запахом пота, а то и перегара, или соседка, вылившая на себя ведро вонючих духов. Вот, нынче оба удовольствия сразу. Так ведь ещё фонящие колонки, очередь в гардеробе, прокуренный туалет. И обязательно впереди усядется высокий мужик с залысинами и перхотью в волосах.
В чём радость такого времяпрепровождения? Энергетика певицы. Маленькая женщина в короткой чёрной юбке и сапогах до колена прыгала на сцене. Не было никакой энергетики, нет – сама певица была замечательная. Это не поющие трусы современные. Своя ниша. Что-то есть, конечно, цыганское, что-то немного народное, но в сумме очень неплохо. И женщина красивая, повезло этому самому Цыганову. Почему-то нет детей – зато нет и всяких Стасов Пьех. Ведь ни у Малинина, ни у Газманова, ни у прочих Пугачёвых ничего путного из детей не выросло. Отдыхает природа на детях. Новых песен не было, но в целом концерт Петру Германовичу понравился. Вика Цыганова не отбывала номер, отнюдь. Она вкалывала на сцене, душу вкладывала. Вот нет этого у поющих трусов, да и зачем им? У них папики есть. Им не нужна любовь поклонников, им нужны лайки. Какие поклонники? Отбыл номер, получил гонорар, забыл его забрать. Папик и так денег даст. Ну, и что, что лысый, ну и что, что морщинистый, ну и что, что без Виагры ничего не может? Пузатый? Не самая большая беда. Курит, чуть ли не лёжа на тебе? Можно сморщить носик и выпросить брюлик. Зато он может деньги зарабатывать и тратить их на тебя, любимую. Тьфу!
Прозвучала последняя песня, и народ ломанулся в вестибюль, занимать очередь в гардероб. Быстрее домой. Что там? Диван и позавчерашний оливье. Несколько человек понесли цветы певице. Та принимала букеты, наклонившись со сцены. Пётр Германович решил поступить по-человечески – он дошёл до лестницы, ведущей на сцену. Вика Цыганова заметила пенсионера и двинулась навстречу, помогла подняться на последнюю высокую ступеньку. Пётр Германович протянул букет, поцеловал протянутую ему руку – и в эту минуту что-то скрипнуло под потолком, потом заскрежетало. Разогнувшись, пенсионер глянул вверх. На них падала ферма с прожекторами, сверкали искры от рвущихся проводов. Пётр Германович попытался прикрыть собой съёжившуюся певицу. Удар он почувствовал, а вот боль – нет. Просто чернота. Чернота навсегда.
Событие второе
Плакал ребёнок. Пронзительно. Требовательно. Взахлёб. Так плачут только грудные дети. Пётр чуть потряс головой. Плач не утих, а стал ещё громче и требовательней. Какой идиот принёс во дворец грудного ребёнка? И почему его так долго не успокаивают? Что-то тёплое и приятно пахнувшее перевалилось через него. Хотя почему что-то? Перевалилась женщина, при этом тугие, налитые молоком груди прошлись по лицу. Хорошо хоть, были они прикрыты материалом – скорее всего, льняной ночной рубашкой.
Потом босые ноги прошлёпали по линолеуму, скрипнули половицы, видно, открылась дверь, так как крик стал на порядок громче. Там загорелся свет, и женский голос потребовал:
– Петя, поставь воду на плитку, нужно бутылочку подогреть.
Пётр Германович открыл глаза. Большая комната с высоким потолком. В углу – громоздкий буфет с блёстками хрустальной посуды. Точно не его комната. И даже люстра хрустальная? Куда это его занесло? Только вот, несмотря на люстру и буфет с хрусталём, богатой комната не выглядела. Ни тебе висящего на стене полутораметрового смарт-ТВ, ни ламбрекенов всяких, ни встроенных зеркальных шкафов. Стол был, но явно не итальянского производства, как и стоящие вокруг этого круглого монстра стулья.
– Петя, я просила воду согреть! – потребовала женщина гораздо громче, а вслед то же самое, но на своём языке, прокричал грудничок.
Пришлось вставать – раз кричит, значит, имеет право. С первой попытки не удалось – ноги не слушались, и острая головная боль пронзила мозг. Чёрт! Чёрт! ЧЁРТ!!! Пришлось приземлиться на кровать. Та заскрежетала пружинами. Где набрали всю эту рухлядь? Что вообще происходит? Кто эта женщина? Кто этот крикливый и вонючий ребёнок? До Петра из той комнаты докатилась волна амбре. Хотелось вскочить и ломануться на свежий воздух. Пришлось встать – на этот раз чуть лучше. Вдоль стенки, опираясь на неё одной рукой, он добрался до двери и выглянул из неё. Свет горел в другой комнате, в конце довольно длинного и узкого коридора. С противоположной стороны этого лабиринта маячил тёмный дверной проём. Кухня, наверное, там? Всё ещё качало – пришлось, по-прежнему опираясь одной рукой о стену, побеленную мелом, добираться чуть ли не приставным шагом. Зачем коридор мелом-то красить – чтобы обтирать и пачкаться? Дебилы. Чем водоэмульсионка не устроила, или обои, да известь, наконец?
Выключатель на кухне был под стать всей остальной обстановке. Чёрный, карболитовый, с длинным язычком. Винтаж. У дальней стены была печь. Обычная печь, топящаяся дровами, с чугунной плитой и набором колец-заслонок. Газовой плиты не было. Что, неужели придётся разжигать этого монстра? Нескоро же он воду подогреет. Фу! Рядом с этим раритетом стояла табуретка, а на ней – электроплитка с открытой спиралью, да ещё и самодельная. Бороздки под спираль вырублены в двух кирпичах. Мать вашу, Родину нашу! Куда он попал? Выключателя у электроплитки не имелось, зато имелся провод с такой же чёрной карболитовой вилкой.
– Включил? – донёсся приглушённый приличным расстоянием и дверью голос женщины.
– Вроде, – Пётр воткнул вилку в не менее чёрную розетку с неровно обломанным внизу местом, куда устремлялся жгут обмотанных тряпичной изолентой проводов.
– Осторожнее там, меня вчера током ударило. Когда наконец привезут обещанную плитку? – в проёме комнаты показалась довольно высокая блондинка в ночной рубашке в мелкий зелёный горошек, с ребёнком на руках, – Уснул вроде.
Так и подмывало спросить: «Кто ты, женщина»?
– Там кастрюлька зелёная, поставь её на плитку и покарауль, чтобы локоть температуру терпел, – женщина вернулась в комнату.
Нашлась кастрюлька. Как-то давным-давно заходил Пётр в Таджикистане в хозяйственный магазин. Там продавались тазики медные – как они с женой потом жалели, что не купили. Где теперь возьмёшь? Так вот, среди кучи железа и эмали был набор кастрюль с одинаковым рисунком. Рисунок сейчас и не вспомнить, да и неважен он. Все три кастрюли были разного размера – 12 литров, 6 и 3. На самой большой было написано: «Кастрюль», ту, что поменьше, украшала надпись: «Кастрюля», а на самой маленькой было выведено: «Кастрюлька». Так вот эта зелёная посудинка была ещё меньше. Интересно, как бы таджикский товаровед её обозвал? «Кастрюльчонок»?
Кастрюльчонок был пуст. Пришлось пробираться вдоль стены до белой эмалированной раковины и набирать воду. Опять винтаж. На кранах с водой были барашки. Какой из них с холодной? Пришлось проводить эксперимент. Неудачный – вода была холодная в обоих. Оставив их открытыми – наверное, должно пробежать – Пётр заодно умылся. Вскоре горячая вода себя показала, правда, не столько температурой, сколько цветом – коричневатая была. Наполнил кастрюльчонок на две трети холодной водой и поставил его на плитку. Зашипело. Ну что, дела налаживаются?
И тут ему вдарили по больной голове. Нет, не фермой. Календарём, именуемым в простонародье численником. Он висел на стене прямо над печкой. Первый лист с названием и номером года был перевёрнут, и несколько листков уже оборвано, но и того, что было видно, хватило. Вторник, 3 января 1967 года. Шестьдесят седьмого года! Бред.
Попаданец. Самый настоящий попаданец. В последнее время Пётр Германович Штелле, находясь на заслуженном отдыхе, пристрастился к чтению романов про попаданцев. Причём не всё подряд читал, а выбрал для начала эпоху конца XVI века и начало XVII. Иван Грозный, именуемый за жестокость «Васильевичем», его богобоязненный сын, ну и зятёк, который «Бориску на царство, презлым заплатил за предобрейшее», начало царствование Михаила Романова. Почитал, почитал, да и написал свою. Там в тело молодого княжича Петра Дмитриевича Пожарского вселяется душа генерал-лейтенанта десантных войск. Целых семь томов отгрохал. Выложил в Самиздат. Были и положительные отзывы – даже небольшим тиражом издали, а потом и аудиокнигу сбацали. Денег, правда, это почти не принесло, так, детям на конфетки. После этого проштудировал про русско-японскую войну, тоже накатал трёхтомник – с тем же результатом. А последний год изучал попаданство в шестидесятые годы прошлого века, начало правления бровастого любителя целовать мужиков. Даже начал писать свою книженцию – там его убивают пьяные пацаны, и пенсионер оказывается в своём же теле, стоящим на школьной линейке в теле первоклассника.
Когда думал над сюжетом, решил, что спасать СССР он не будет. Союз этот без него уже сто раз спасли, заставляя под свою дудку плясать то Семичастного, то Андропова, то Машерова, а то и самого Генсека, Вождя индейцев. Нечего там спасать. Образование, которое почему-то называют лучшим? Интересно, а где лауреаты Нобелевской премии? Ах, в Америке? Это в той, где все американцы «ну очень тупые»? А медицина? Да, лечили бесплатно – жаль, что плохо. Не из-за замечательной ведь советской медицины страна получила суперпредателя Полякова, а совсем даже наоборот. Чем ещё можно похвастать? Уверенность в будущем? Может быть, только уже не в восьмидесятых. Ведь все знают ответ на вопрос «армянского радио»: «Почему сын полковника не сможет стать генералом»? Оказывается, у генералов есть свои сыновья. И у секретарей ЦК сыновей хватает, и у артистов. Самое бездарное кино, снятое в Союзе – «Чучело», а там ведь тоже чья-то дочь. Что ещё было хорошего? Пионерские лагеря! Только кому «Артек» с «Орлёнком», а кому «Ручеёк» в месте, где даже ручейка нет. С туалетами типа сортир и с одним очком на сто человек. Очередь. Всё детство Пётр простоял в очередях. За молоком, за маслом, пока они были. За билетами, за ботинками, потом даже за мылом. За всем и всегда. Ах, там была качественная колбаса по ГОСТу? И все попаданцы восхищаются ею. Вкуснота! Так это тоже не совсем правда. Наверное, она была чуть получше, чем самые дешёвые сорта сейчас, только вот вкуснее быть не могла – глутамат натрия, который все ругают, резко поднял вкус современной колбасы. По этой самой причине колбаса из СССР современному человеку покажется пресной. А продаваемые детям сигареты? А блат? А распределители дефицита для партийной и хозяйственной элит? А помощь людоедам в Африке и Азии? Это в то время, когда почти в каждом городе были школы-интернаты, где выживали дети малообеспеченных и многодетных семей. А десятки тысяч танков, когда не было сковородок?
Там, в том СССР, вообще не было ничего хорошего. Всё было плохо – и, самое главное, власть была плохая. Хрущёв, что практически истребил в людях желание работать на земле. Чем-то помешали лысому куры и утки на подворьях крестьян. Да чёрт с ней, с кукурузой, но почему даже гречка была страшным дефицитом? Треть продукции, с огромным трудом выращенной колхозами и совхозами, сгнаивали на складах, овощехранилищах, элеваторах. А селекция и генетика? Отец рассказывал – когда из побеждённой Германии завезли картофель-«синеглазку», урожайность в колхозах и совхозах поднялась в разы. А что потом? Так до Перестройки и сажали эту синеглазку.
Фильмы Гайдая? Да, это неплохо. А может это потому неплохо, что все остальное было хренью типа «Премии»? На загнивающем Западе были сотни серий «Тома и Джерри», а у нас десяток «Ну, погоди!» и «Ёжик в тумане». У нас был Фадеев с «Молодой Гвардией»! А книги писателя Волкова про Волшебную страну и Железного Дровосека со Страшилой было просто не достать – зато каждый год переиздавались труды великого «литератора» В.И. Ленина.
Ностальгия. Всё плохое люди склонны забывать. Забывают, какой радостью было достать кусок окорока. Обычного копчёного мяса. А сколько нужно труда, чтобы подготовить ребёнка к школе, где дебильные учителя будут заставлять детей писать перьевыми ручками, хотя есть уже и поршневые, и даже шариковые? Стоп, ведь есть ещё дворцы пионеров с бесплатными секциями. А ведь и правда – есть. Есть судомодельные и авиамодельные кружки, есть астрономические даже. Были. Только ходило в них по два десятка человек на стотысячный город. Сейчас и того нет, зато в магазинах есть конструкторы. И если отец и мать ребёнка нормальные люди, то они купят эти конструкторы, заразят этим своим детей, а если родители лодыри, то у ребёнка только один путь – к сидению за компьютером. Так тут не строй виноват. Сейчас тоже есть эти кружки, и их не меньше, и даже если они платные, то плата там не чрезмерна.
Главное, что приводят защитники СССР – так это отсутствие разделения на богатых и бедных. Совершенно верно! Практически не было богатых. Зато все были бедны, как церковные мыши. Ладно, чёрт с ним, с Советским Союзом. Про книжку. Не собирался первоклассник Пётр Германович Штелле спасать страну. Собирался хорошо устроиться в жизни. Изучил Пётр, работая над книгой, всё про клады, найденные позднее, про несметные богатства некоторых товарищей, хранящиеся в их квартирах. Собирался ещё спасти Гагарина – только вот, по последним данным, не всё там чисто. Случайно ли попал тот самолёт МиГ-15УТИ в спутный след другого самолёта? Да и был ли там Гагарин? Может, больше похожа на правду версия с неудачей в «Лунной гонке»?
Маньяки? Предатели? Письма Андропову писать? Не решил Пётр Германович, начиная писать книгу, стоит ли оно того. Людей жалко – но не решил пока. Тем не менее, информацию собрал и архивчик приготовил.
Прогрессорство? Он был металлургом. Вспомнить доказательство теоремы Ферма точно не сможет. Лазерное оружие не изобретёт. Микросхему на коленке не состряпает. Сложно всё с прогрессорством.
И вот попал.
Событие третье
– Мам, даже в каникулы поспать не даёте! – из незамеченной ранее двери в коридор, протирая глаза, вышла темноволосая девочка лет десяти.
Она была одета в чуть коротковатую ей фланелевую пижаму с разноцветными и разноразмерными горошинами. Пройдя пару метров по коридору в направлении кухни, девочка открыла ещё одну дверь и скрылась за ней. Туалет, а вон рядом ещё одна дверь – эта, наверное, в ванную. Пётр сунул палец в кастрюльчонок. Вода начинала нагреваться.
– Петь, скоро там? – из комнаты с младенцем выглянула голова «жены».
– Почти, – просипел попаданец непослушными губами.
– Тань, раз встала, побудь с Юрочкой, пока я молоко согрею, – увидела женщина выходящую из туалета девочку.
– Бу-бу-бу, – не слишком жизнерадостно ответила та, но в комнату с крикуном зашла.
– Ох, время-то уже к восьми. Петь! Ты чего не бреешься? На работу опоздаешь.
Вот неудачный он какой-то попаданец. Обычно те в себя молодого перемещаются, или в побитого почти до смерти, или, на худой конец, молнией ударенного. Можно разыграть амнезию ретроградную. А тут – мужик взрослый, с чужой женой и двумя детьми. А может, и не с двумя? И никаких намёков на память реципиента. Как зовут «жену»? Где он работает и кем? Где хоть находится? Когда – понятно: 3 января 1967 года. Как с остальными родственниками? Куча вопросов, и ни одного проблеска в раскалывающейся голове.
Пропустив женщину, Пётр, стараясь не шататься, добрёл до ванной и прикрыл за собой дверь. Свет включить забыл, но вверху было окошко, и света с кухни хватило, чтобы разглядеть своё новое лицо в висящем на стене зеркале-полке. Тёмные, слегка вьющиеся волосы, зачёсанные назад, высокий лоб, родинка на левой щеке. Так себе лицо – грубовато. Не красавец, не любимец женщин. Усталые морщинки между бровей и у носа. А вот побриться и вправду нужно – щетина трёхдневная, ещё прошлогодняя. Твою ж, бритвенный станок с коричневой бритвой «Нева». А вот ещё помазок и наструганное мыло в стакане. Плохо без «Жилета». Оказалось – ещё хуже. Забытые ощущения: бритва корябала. Из-за дрожащих под конец экзекуции пальцев ещё и порезал дёргающееся лицо.
Выйдя из ванной, Пётр Германович прилепил к порезу клочок, оторванный от лежащей в прихожей на столике с телефоном газеты. Так, теперь нужно найти паспорт. В комнате стоял лакированный трёхстворчатый шкаф – может, удастся что-нибудь найти в карманах. Повезло с первого раза: во внутреннем кармане пиджака было две корочки. Одна побольше – паспорт, а вот вторая…