В пояс бурьян ещё с лета не кошенный.
Грязью машины по крыши забрызганы,
Бомж на помойке – ватник замызганный.
Ветер играется рваной газетой,
Пес шелудивый мчит рыжей кометой.
Черная пыль и свинцовые тучи.
Павшей листвы обгоревшие кучи.
Город прокурено кашляет смогом,
Стонут деревья в парке убогом…
Ржавые трубы плюют в небо дымом,
Здесь всё чужое, и я иду мимо…
На пути к собственной Голгофе
Осень сумерками дурачит,
Ночь долга на исходе года.
Но уже ничего не значит,
За окном эта непогода.
На пути к собственной Голгофе,
Осуждаю себя на муки.
И коньяк чередуя с кофе,
Проклинаю дрожащие руки.
Сколько же мне нести свой крест?
Нет, не день, и не год – века!
Не спасет меня Благовест,
Не увидеть свет маяка!
Я себя ненавижу за страх,
Я казню себя за измены.
И за слёзы в чужих глазах,
И за вскрытые кем-то вены.
Самого себя не простить,
Неуклюже сутуля плечи.
Как хотелось бы все забыть,
В этот ветреный мерзкий вечер…
Я входил в открытые двери…
Я входил в открытые двери,
Получал открытые раны,
Сосчитал все свои потери,
Оказалось, что слишком рано,
Мне в колеса вставляли палки,
А потом в упор из двустволки,
Наповал… Ведь таких не жалко,
Убивали… Да все без толку…
Завязав узелок на память,
Разрубив этот чертов узел,
И соломы, чтоб мягче падать,
Биллиардным шаром в лузу.
Но опять, в кровь кусая губы,
Я вставал возродясь из праха,
И гульнув на последний рубль,
Снова голову клал на плаху,
Уходил от шальной погони,
Путал след, путал быль и небыль,
В ночь меня уносили кони,
Ангелы уносили в небо,
И уже ко всему привыкший,
Похмелившись березовым соком,
Я забытый, но не забывший,
Возвращался к своим истокам…
Крик души оборвется…
Крик души оборвется внезапно,
Этот крик не услышит никто.
И когтистой, тигриною лапой,
Постучит ночь в слепое окно,
Голос слаб, в предрассветном тумане,
Утонул, захлебнулся, заглох,
Погружаясь в пучину обмана,
Вдруг возникнет вопрос: Есть ли Бог?
Есть, конечно! Я в этом уверен,
И распятье зажав в кулаке,
Прочь сомненья! В открытые двери,
Я шагну поутру налегке…
Будет путь мой нелегок и долог,
Ноги в кровь, и лохмотья одежд,
А под сердцем десяток иголок,
И тупое упрямство невежд,