Русская стрела. Политкультурология

Русская стрела. Политкультурология
Андрей Карпов

Путь русского народа из прошлого в настоящее. Борьба за будущее. Единая культурная матрица и преемственность национальной идеи на всём протяжении пути. Адекватный ответ на вызовы современности. Народ жив, пока летит стрела.

Русская стрела. Политкультурология

Андрей Карпов

© Андрей Карпов, 2018

ISBN 978-5-4490-5214-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Введение

Прошлое и грядущее взаимосвязаны. Самое главное в этой связке то, что прошлое некогда было одним из возможных вариантов будущего.

Сегодня мы воспринимаем бывшее прежде как некую данность. Мы используем историю страны, народа, свою личную историю, чтобы утвердиться в настоящем, определить своё текущее состояние, понять себя. Но это «ориентирование на местности» нам нужно не само по себе. Опираясь на прошлое, мы конструируем картину завтрашнего дня и строим какие-то планы.

Так было всегда. Человек всегда думает, как ему жить дальше. Думает и в одиночку, и сообща. Мы рождаемся внутри социума, культуры, народа[1 - Подробнее о человеке в пространстве культуры см.: Андрей Карпов «Пространство культуры» http://culturolog.ru/content/view/1549/68/ (http://culturolog.ru/content/view/1549/68/)]. Мы – изначально и навсегда – часть множества, и наше персональное будущее возможно лишь как проекция будущего, распространяющегося на всех. В конце концов, люди, от рождения имеющие единый горизонт будущего, и есть народ. Родовая ветвь, в силу каких-либо обстоятельств отколовшаяся от своего племени, неизбежно становилась новым народом – поскольку обретала своё отдельное будущее. А заканчивалась история народов всегда тем, что будущее утрачивалось. Если люди вдруг переставали понимать, какое совместное завтра для них возможно, народ истаивал. И не обязательно это означало физическое исчезновение; цепь поколений могла не прерываться, просто люди рождались уже в ином горизонте будущего, то есть принадлежали к другому народу.

Устремлённость в грядущее можно определить как историческую волю. История является продуктом этой воли, и один из способов прочертить историческую траекторию народа – это проследить, как будущее в прошлом формировало настоящее для наших предков, шаг за шагом приближаясь к нам самим (т.е. к актуальному настоящему), и сквозь него прозревая перспективу завтрашнего дня.

Ценность будущего глубоко впечаталась в русское национальное сознание. При этом русский народ воспринимал будущее как не столько возможность, сколько призвание. Не оно должно было что-то дать русскому человеку, а наоборот: ты только тогда ощущаешь осмысленность своего бытия, когда служишь общему делу, цели, которая вынесена в грядущее. Перипетии истории не раз сбивали настройки русской устремлённости к цели. На горизонте возникали ложные объекты, подобно тому, как гало в морозный день приводит к образованию ложных солнц. И всё же, как стрелка компаса находит север, так русская судьба снова и снова возвращалась к той цели, которую русский народ посчитал единственно достойной, чтобы осветить её светом своё будущее. Наша историческая судьба – это стрела, пронизывающая время. Пока русская стрела летит, мы существуем; случится ей упасть, мы исчезнем как народ, поскольку будущего у нас больше не будет.

Народы и история

Каждый народ имеет свою историю, но исторические траектории народов весьма разнятся.

Любой человек должен знать историю народа, к которому он принадлежит, – это, так сказать, культурный минимум, без которого дальнейшее существование народа невозможно. Но если это требование повсеместно, его, образно говоря, можно вынести за скобки, и тогда станет очевидным, что об одних народах известно больше, чем о других. Судьба некоторых народов является достоянием общей истории, тогда как история других составляет интерес лишь узкого круга специалистов. Одни народы прочно занимают место на авансцене; события, потрясающие других, протекают незаметно – это историческая периферия.

Конечно, имеет значение с какой точки смотреть. Для европейца вся история – евроцентрична. Однако ни гуннов, ни монголов, ни османов из неё не вычеркнешь, также как нельзя сделать вид, что на свете не существует японцев или китайцев. Точно также и при взгляде с азиатской точки зрения невозможно проигнорировать историю Древней Греции, обернувшуюся походами Александра Македонского и эллинистическим влиянием; нельзя забыть о Португалии, Испании и перенявшей у последней славу владычицы морей Англии. То есть, так или иначе, всё же есть народы, творящие мировую историю, и на их фоне другие народы оказываются лишь статистами.

Получается, что имеет значение, к какой категории относится твой народ. Если народ не участвует в формировании общей истории, это означает, что его дальнейшую историю будут формировать другие. Став одним из многих статистов, легко потерять свою историческую судьбу[2 - Разделение народов на «исторические» и «неисторические» в философию истории ввел Гегель. Эта мысль быстро освоилась в европейском сознание. В России она имела сторонников (например, Петр Лавров) и противников (Георгий Флоровский). Безусловно, нельзя следовать примитивным интерпретациям, превращающим «неисторические» народы в лишние. В то же время другие интерпретации могут быть весьма продуктивными. (См. идею «догоняющего развития» Александра Панарина. – «Философия истории», 1999)].

Вплоть до настоящего времени русский народ можно считать исторически суверенным народом. Мы боролись за самостоятельную историческую траекторию, и в результате влияли на региональную, а потом и мировую историю. Проследим этапы этого пути.

Обретение русским народом исторического суверенитета

Равноапостольный князь Владимир крестил Русь, и единая вера позволила восточным славянам преодолеть племенные различия, ощутив себя одним народом. Однако русский народ, распределённый по многим княжествам, представлял собой типичный пример народа исторической периферии. Мы могли вести бесконечные междоусобицы, отбиваться от кочевников, но всё это касалось нас самих и более никого. Мы были материалом, с помощью которого другие исторические субъекты творили свою и одновременно мировую историю. В любой момент мы могли утратить свою историческую судьбу. Самым серьёзным вызовом стало завоевание Руси татаро-монголами. Именно в период ига пришло национальное осознание. Каждому, начиная от Великого князя и заканчивая самым захудалым крестьянином, стало предельно ясно, что значит, когда у народа нет своего будущего. Это национальное будущее сразу же обрело ценность, и за него стали бороться. Освобождение от ига шло одновременно с образованием единого национального государства. Иначе и быть не могло: без сильного собственного государства дальнейшая историческая судьба не просматривалась.

Возникновение Московского царства ознаменовало переход русского народа в новое качество: начала формироваться русская нация. Отличие нации от народа – этническая самоидентификация через конкретное государство. Для национального самосознания характерна формула: я принадлежу к данному народу, мой народ имеет своё государство, стало быть, это и моё государство. В нашем случае: я – русский, следовательно, Россия (сначала Русское царство) – это моё государство. Подобное мировосприятие также означает, что человек перестаёт быть лишь подданным властителя – он становится гражданином своей страны.

Обретя национальное государство, русский народ не только обеспечил своё дальнейшее существование, – он стал полноценным субъектом истории. В силу обширности занимаемой территории действия Русского царства оказались значимым фактором для соседних крупных держав. С этого момента начинается наш вклад в общий исторический процесс.

Однако повышение статуса ещё требовалось отстоять. Появление нового суверенного игрока на поле большой политики другими игроками осознаётся как проблема, которую они пытаются решить, в том числе и военным путём. Войны с Крымским ханством полностью укладываются в импульс обретения Русским государством исторической субъектности. Вылупившись на свет истории, мы сбрасывали остатки скорлупы прежнего состояния. А вот польская интервенция в Смутное время – явление иного порядка. Авантюра Сигезмунда III стала проверкой, насколько уже состоявшийся суверенный национальный субъект способен защитить своё будущее, особенно в момент, когда его государственные институты находятся в кризисе. Но кризис – это точка возможного роста. И именно в Смутное время русская государственность сделала новый скачок.

Обретение русской национальной идеи

Петр Первый объявил Россию Империей. И это наименование оказалось адекватным. Российское государство при Петре действовало, руководствуясь имперским сознанием. Империя – это всегда некий проект организации исторической реальности. Он охватывает как внутреннее пространство государства, так и внешнюю среду. Сень империи падает на многие народы. Иногда она бывает благодатной сенью, а иногда зловещей, – а зависимости, прежде всего, от того, что за империя, какой проект реализуется, какими идеями он вдохновляется. Что касается внешней среды, то по отношению к ней империя, как правило, проактивна. Она пытается влиять на своё окружение, одновременно впитывая из него то, что можно поставить себе на службу – идеи, людей, ресурсы. Если империя пассивна и полностью погружена в свои внутренние процессы, значит, она переживает период упадка.

Российская Империя выкристаллизировалась при Петре, однако предпосылки перехода к новому статусу возникли раньше, – именно в ходе преодоления Смуты. Народное сопротивление польской интервенции стало возможным в результате очередной перестройки самоидентификации этноса. Русские почувствовали себя государствообразующим народом, главным народом большой страны. И Романовы, которым народ вручил власть в 1613 году, приняли её не над землёй русских, а над многонациональной державой. До того Московское царство было преимущественно Русским царством, к которому были присоединены иноязычные территории. Но Земский собор и воцарение новой династии стали перезапуском русской государственности уже в новом качестве, предполагающем, что первенство отдаётся не земле, а идее. Именно поэтому Петр мог перенести столицу куда-то на болота, в земли финно-угорских племён, подобно тому, как ранее Константин Великий строил новую столицу вдали от Рима, практически на границе империи.

Идея, ставшая семантическим центром Российской Империи, была артикулирована давно, ещё на заре Московского царства. Старец Филофей писал русскому Государю Василию III: «храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать»[3 - См. Послание Великому Князю Василию об исправлении крестнаго знамения и о содомском блуде http://culturolog.ru/content/view/2346/88/]. В последующих поколениях эта идея отлилась в короткую формулу: «Москва – Третий Рим». Смысл её понятен: именно Московское государство после падения Константинополя становится главным оплотом истинного христианства – православия. Но, принимая эту мысль как констатацию факта, русские правители попервоначалу не делали её основанием своей политики. Чего же не хватало? Изменения самоощущения русского народа. Всякая национальная власть – лишь проекция той народной толщи, вершиной которой она является.

И вот, когда польские войска хозяйничали в России, а те, кто тогда говорил от имени народа, присягнули сыну Сигизмунда III, королевичу Владиславу, возник вопрос о дальнейшей судьбе православной веры. По договору, заключённому московскими боярами с поляками под стенами Смоленска, Владислав должен был получить русскую корону, перейдя в православие. Но Сигизмунд затягивал выполнение этого условия. Признание единовластным правителем того, кто сменил веру лишь ради престола, и так выглядело сомнительным предприятием, но, получалось, что Россия попадала в руки католику. Можно ли ожидать от католика, что он будет покровительствовать православию? Нельзя, это понимал каждый. А вот вероятность того, что с иноверным царём именно чужая вера окажется в предпочтении, была весьма высока. Русское государство переставало быть оплотом православия, для которого больше нигде в мире не оставалось благоприятных условий. В этой перспективе присяга Владиславу превращалась в предательство Истины.

И очень многие простые русские люди почувствовали себя ответственными за судьбу своей веры. Это была ответственность перед самой высшей инстанцией – Богом, проигнорировать которую можно было только ценой своей души. В этот момент родилось имперское сознание русского народа. И со времени преодоления Смуты для каждого русского было ясно, что его страна должна быть защитницей вселенского православия. Не отступая от этого предназначения, Россия могла рассчитывать на помощь свыше, а русский народ сохранял свою суверенность в истории, и для него продолжалась историческая судьба.

Это изменение национальной психологии было воспринято властью, которая теперь стала проводить политику с учётом своей новой, глобальной роли. Уже Алексей Михайлович планировал освобождение Константинополя. Хотя Российская Империя так и не сумела подойти к практическому решению данной задачи, эта мысль всё равно оставалась реальным фактором российской политики. Идею объединения под эгидой России всех славянских народов также можно считать проявлением русской имперской миссии. Славяне воспринимались как преимущественно православные. Необходимость освобождения православных братьев из-под османского ига стала причиной русско-турецких войн. Наконец, даже участие России в Первой мировой войне было мотивировано защитой православной Сербии.

Русская православная цивилизация

Империя – это конструкция, выходящая за пределы народа, который инициировал её создание. Какой бы ни была идейная подоплёка имперского проекта, в него неизбежно втягиваются многие национальности, которым, так или иначе, приходится жить под крышей одного государства. Это означает существование единых правил, законов, а главное – единого семантического пространства. Народы империи неизбежно и активно общаются между собой, обмениваются смыслами, при этом главным донором смыслов выступает государствообразующий народ. В результате создаётся поле общей культуры.

Семантическим центром любой культуры выступают главные смыслы, задающие цель существования, отношение к окружающей реальности, к смерти и тому, что находится где-то за ними, то есть формирующие религиозное сознание. Ареал, в котором прочие смыслы тяготеют к какому-либо одному подобному центру, определяется как цивилизация. Всякая империя стремится к тому, чтобы вобрать в себя всю цивилизацию, к которой она относится. Это закономерно, поскольку идея, на которой строится имперский проект, естественным образом проистекает из семантического центра цивилизации: иного источника базовых смыслов нет, и все остальные идеи, питающиеся иными смыслами, заведомо слабее и вряд ли способны поддерживать активность столь большого исторического образования.

Российская Империя, поднявшаяся на идее защиты православной веры, продолжая считать историческими центрами Православия Иерусалим и греческие земли, приняла на себя роль политического центра православного мира; и, поскольку иных государств, претендовавших на эту роль не было, Россия стала представляться – сначала в глазах русских, а потом и других народов – как собственно православная цивилизация. Православная цивилизация – это, прежде всего, Россия, а уже потом ещё что-то.

Таким образом, к началу новой эпохи, каким стала Первая мировая война, русский народ находился в статусе нации, которая создала империю, выступавшую в качестве политического оформления специфической православной цивилизации. Эта конфигурация возникла как результат последовательного отстаивания русскими своего исторического суверенитета. Если бы наш народ не пошёл этим путём, он уже давно утратил бы возможность самостоятельно определять свою историческую судьбу и стал элементом чужих политических построений.

Концентрация исторической субъектности

Вне России происходили такие же процессы. Возникали национальные государства, некоторые из них становились основаниями, на которых складывались империи. Империи тянулись к тому, чтобы вобрать в себя всю цивилизацию, частью которой они являлись. Наполеоновские войны были явным проявлением такого стремления. Подобный мотив присутствовал и в гитлеровской экспансии.

Народы отстаивали свой исторический суверенитет. На каждом новом этапе истории происходил отсев: часть народов утрачивала свою историческую роль, отдавая право формировать будущее тем, кто выкладывался сильнее, брал на себя больше. Приоритет обывательского комфорта и сытой жизни, замкнутость на интересах местечкового (а позже – и национального) уровня, гарантировано выщёлкивали народ на обочину исторического процесса. И наоборот, наличие миссии, ведущей идеи, регионального или глобального проекта и самоотверженное служение этому источнику вдохновения делало народ вершителем истории.

История человечества весьма кровава. Это говорит о том, что народы часто черпают вдохновение из тёмных источников. Идеи оказываются гнилыми, а проекты сомнительными. Однако этическая повреждённость конкретных реализаций борьбы за исторический суверенитет не отменяет общего принципа. Если народ хочет сам управлять своим будущим, он должен адекватно отвечать на вызовы исторического момента, каждый раз переходя на следующий уровень культурно-политической организации. В коловращении этносов можно сохранить право на будущее, оставаясь этносом. Когда субъектами исторического процесса являются государства, необходимо иметь свою национальную государственность. Если на сцену истории выходят империи, отстоять будущее можно, лишь составив свою империю. Но, как показала новейшая история, это – ещё не предел.

Впрочем, предпосылки нынешнего состояния можно увидеть и ранее. Когда Наполеон пытался расширить свою империю до границ западной цивилизации, а потом и выйти за её пределы, вторгшись в Россию, существовала антинаполеоновская коалиция. Другие страны, в том числе Российская и Британская империи, объединили свои усилия, чтобы устранить эту угрозу. Примерно то же произошло в период Крымской войны, только теперь общим врагом стала Россия, а её прежний союзник – Англия – выступила против неё. Первая мировая война велась между политическими конгломератами: с одной стороны – блоком Антанта, с другой – союзом Центральных держав.

Суть этой тенденции можно выразить следующим образом: будущее народов отныне определяется вхождением их стран в наднациональные образования – различные блоки и союзы. Народы, чьи страны выступают организаторами подобных союзов, сохраняют возможность самостоятельно формировать свою историю, прочие вынуждены принимать историческую ситуацию такой, какая она сложилась в результате усилий других.

Когда страна участвует в создании какого-либо блока, её народу, как правило, говорится, что это будет союз равных, но на практике обычно выходит не так. Одна из стран начинает доминировать. Если другие участники пытаются этому противодействовать, блок разваливается. Таким образом, в каждом блоке или союзе можно выделить ведущую страну, и именно её народ обладает максимальным историческим суверенитетом.

Блоки возникают на следующем этапе после образования империй. А империи – многонациональны. Однако это национальное разнообразие становится значимым, только если мы рассматриваем внутреннее устройство империй. Оно – предмет внутренней политики. Что касается борьбы за историческую судьбу, то имперский принцип как раз и состоит в том, что у всех народов империи она общая: её определяет и за неё отвечает народ, создавший эту империю. Пока другие народы делегируют право утверждать исторический суверенитет государствообразуюшему народу, империя жива. Если подобное делегирование оспаривается, империя входит в период кризиса, который может окончиться её распадом. А до тех пор, пока кризис не наступил, при взгляде со стороны народ империи предстаёт единым историко-политическим субъектом и в большинстве случаев называется по имени государствообразуюшего народа. Так любой представитель Российского государства за границей будет считаться русским, несмотря на то, что внутри России он может являться татарином, марийцем или якутом.