Вопросы прикладной теории войны

Глубинные причины изолированности в нашей стране военной науки от общественных наук в целом в определенной мере следует искать в исключительно высоком уровне секретности, которым характеризовалась весьма значительная часть направлений деятельности в военной сфере.

А.А. Свечин в свое время настаивал на том, что крайне важным является изучение войн, а не одного только военного искусства. Этот выдающийся отечественный мыслитель писал: «Мы вовсе не имеем истории войн; в лучшем случае так называемая военная история представляет только оперативную историю. С тех пор как произошло разделение военной истории на историю военного искусства и историю войн, широкие точки зрения стали достоянием первой, а вторая начала мельчать, игнорируя роль политики и стремясь изучить лишь ход операций»[53 - Свечин А.А. Стратегия. М.; Жуковский: Кучково поле, 2003. С. 69.]. Во многом эта оценка остается справедливой и в современных условиях.

В подавляющем большинстве исследований по истории военного искусства, считал Свечин, «причинная связь военных событий» ищется лишь под углом зрения чисто военных со ображений, что, «безусловно, ошибочно». В результате «поучительность теряется, нарождается много иллюзий»[54 - Там же.], с чем нельзя не согласиться. Свечин не стесняется весьма резко высказаться против такого подхода: «Стратегия вопиет об искажении логики событий во енными историками». Соответственно, стратегия «не только не может опереться на их труды, но вынуждена затрачивать лишние усилия на то, чтобы рассеять посеянные ими предрассудки»[55 - Там же. С. 69–70.]. Конечно, речь идет не об историках вообще, а о таких историках, какими их представил Свечин.

Свечин делал заключение о том, что «читатели, интересующиеся стратегией, найдут более вызывающие на размышление замечания не в военных трудах, в особенности не в “стратегических очерках”, а в политической истории прошлых войн»[56 - Там же. С. 70.]. Этот вывод исключительно актуален и для нашего времени. Несмотря на вроде бы очевидную огромную важность проблем войны и мира, политической историей войны мало занимаются как гражданские, так и военные ученые. Для последних, по-видимому, действует негласная установка многих военачальников на то, чтобы военным не рассматривать политические вопросы войны, военной стратегии, оставляя за собой сугубо специальные военные вопросы.

Уже упоминавшийся А.К. Топорков оправданно выступил как активный сторонник развития военно-исторической базы для исследований по военным проблемам в духе идей А.А. Свечина. Он резко высказался против «отвлеченного рационализма в военном деле», который, по его словам, был характерен попытками «дать теорию по возможности законченную»[57 - Топорков А.К. Указ. соч. С. 47.]. В этом Топорков был вполне созвучен А.А. Свечину.

«Отвлеченному рационализму» Топорков противопоставлял «исторический подход». Он подчеркивал, что «историзм является принципиальным противником всякого отвлеченного догматизма»[58 - Там же.], и справедливо добавлял, что «историзм по самому существу враждебен всякой застывшей догме». Этот автор обоснованно писал о том, что «военная мысль не только теоретична, но и практична, она требует конкретности: военные приемы и способы войны изменчивы и зависят от слишком многих условий». Топорков отмечал, что «войны, будучи социальными явлениями, меняются в зависимости от социальных условий». Он, разумеется, не мог не отметить того, что «на способах ведения войн отражается развитие производительных сил, их приемы существенно видоизменяются под влиянием технических открытий»[59 - Там же. С. 47–48.].

В то же время Топорков предостерегал против ряда ошибочных, по его мнению, сторон историзма, против «историзма в его вульгарном понимании»[60 - Там же. С. 48.]. Здесь Топорков впадает в крайность, в своего рода военно-исторический нигилизм. Он пишет: «Мы думаем, что опыт прошлого нас способен чему-нибудь научить, – на самом деле это иллюзия, от которой нам необходимо отрешиться. Прошлый опыт нас вообще ничему не научает, ибо то, что имело значимость для вчерашнего дня, не имеет никакого значения для сегодняшнего и тем более для будущего»[61 - Там же. С. 49.]. С этим нельзя согласиться. Другое дело, действительно, нельзя упрощенно и прямолинейно воспринимать исторический опыт, особенно опираясь на отдельные исторические примеры. Исторический материал должен быть рассмотрен многопланово, с выявлением многих деталей, нюансов, которые и делают картину полной, дают основания для суждений, выводов, столь важных для понимания войн и военного дела настоящего и будущего. Предметом рассмотрения должен быть значительный набор исторических явлений, событий, связанных с проблемами войны и мира.

Одна из важнейших задач исторического анализа – выявление разного рода тенденций (трендов), которые могут действовать в настоящем и будущем.

При внимательном прочтении Топоркова обнаруживается, что он все-таки приходит к мысли о том, что историзм важен для понимания настоящего и будущего. Вот его слова: «Отнюдь не должно думать, что история является наукой, направленной только на прошлое, она вовсе не ведет лишь к одному созерцанию. Правильно понятый историзм включает в себя и настоящее и будущее, заключает в себе призыв к действию. Во всяком случае история не менее прагматична, чем естествознание»[62 - Там же. С. 65.].

Топорков пишет, что «изучение Мировой и Гражданской войн должно способствовать тому, чтобы армия подошла к задаче – будущей войны». При этом «самую эту задачу ей придется решать самостоятельно, не подражая каким-либо историческим трафаретам»[63 - Топорков А.К. Указ. соч. С. 64.].

Весьма интересными представляются размышления Топоркова о том, какие выводы должны делаться по результатам военно-исторических исследований. Топорков сопоставляет взгляды и методы двух известных немецких военных теоретиков и историков конца XIX – начала ХХ вв.: Ф. фон Бернгарди и Х. Дельбрюка. Нельзя не отметить, что последнего весьма высоко оценивал А.А. Свечин; много внимания Дельбрюку уделил и М.Н. Тухачевский.

Топорков писал о подходе Бернгарди: «В самом деле, чего требовал Бернгарди от военной истории? Прежде всего определенного вывода, наставления, как нужно вести войну, он хотел за многоразличными формами военного опыта открыть основание, на которое он мог бы положиться в своей практической деятельности»[64 - Там же. С. 51.]. Противопоставляя Дельбрюка Бернгарди, Топорков отмечал: «Дельбрюк же этот опыт заставляет распасться: он оказывается двуглавым, полярным; есть стратегия утомления и стратегия сокрушения, между этими полярностями колеблется военный опыт прошлого. К какому из двух примкнуть военному деятелю современности? Об этом военная история ничего не говорит. История военного искусства Дельбрюка заключает в себе многое и различное, но в ней нет единого на потребу, проблема остается нерешенной для военного деятеля, он предоставлен собственным силам». Говоря о читателе Дельбрюка, Топорков писал, что «он сам должен рассматривать обстановку, многоразличные условия ее, причем никогда не знаешь, принял ли их все во внимание». Далее он добавляет с ориентацией на прикладную сторону военно-исторических исследований: «А вдруг, если включишь еще новые условия, то стратегический план подлежит решающему изменению?»[65 - Там же.].

Непосредственное изучение трудов Дельбрюка позволяет автору согласиться с Топорковым. Очевидно, что «метод Дельбрюка» требует значительной самостоятельной мыслительной работы от читателя, довольно высокого уровня его общеобразовательной и профессиональной подготовки. То же самое можно сказать и об основных трудах выдающегося отечественного военного теоретика и историка А.А. Свечина. Последнего его коллега и старший товарищ А.Е. Снесарев, по-видимому, не зря критиковал за недостаточную дидактичность книги «Стратегия», что, по мнению Снесарева, снижало возможности усвоения свечинской теории командным составом РККА, не имевшим достаточно высокого уровня образования.

Глава 3

Вопросы развития военной техносферы и трансформация проблемы войны и военного искусства

Все большее значение для решения вопросов войны и мира приобретает понимание тенденций и уровня развития техносферы современной цивилизации – как гражданских, так и военных технологий. Воздействие техносферы на политико-военную сферу, на военную стратегию и военное искусство в целом становится все более многоплановым и многомерным.

Необходим детальный реалистичный анализ долгосрочных тенденций развития различных средств ведения вооруженной борьбы. Только на такой основе возможно осуществить сколько-нибудь достоверное военно-техническое прогнозирование.

Уже на протяжении более чем двух десятков лет по многим направлениям научно-технического развития гражданские технологии развиваются быстрее, чем военные. Во многих странах идет более масштабное заимствование оборонно-промышленным сектором нововведений из гражданского сектора, а не наоборот, как это часто было в предыдущие десятилетия. Это характерно как для США, так и для КНР[66 - Генеральный секретарь ЦК КПК, Председатель КНР, председатель Центрального военного совета (ЦВС) Си Цзиньпин 12 апреля 2017 г. в своей речи на пленарном заседании делегации Народно-освободительной армии Китая (НОАК) в рамках 5-й сессии Всекитайского собрания народных представителей, учитывая новый характер взаимодействия военных и гражданских технологий, призвал «углублять реализацию стратегии развития военно-гражданской интеграции, развернуть военно-гражданское взаимодействие в сфере инноваций, продвигать военно-гражданскую интеграцию, а также широко внедрять научно-технические инновации в деле модернизации армии». См.: Ли Сюаньлян, Ван Цзинго, Ван Юйшань. Скорейшее создание инновационной системы военно-гражданской интеграции будет мощной научно-технической поддержкой для армейского строительства // Вооруженные силы Китая. 2017. № 2 (44). С. 40.]. На основе экстраполяции соответствующих тенденций в будущее в этих странах были приняты различные управленческие решения, законодательные акты.

Как отмечается в одном из базовых документов для перспективного планирования развития вооруженных сил США, в настоящее время действует механизм не «спин-офф» (передачи передовых гражданских технологий из военного сектора в гражданский), а «спин-он» (в обратном порядке)[67 - Joint Operating Environment 2035 // The Joint Force in a Contested and Disordered World. 14 July 2016. Joint Chiefs of Staff. Washington, DC. <http://www.dtic.mil/doctrine/concepts/joe/ joe_2035_july16.pdf> (дата обращения – 28.08.2017).].

В США также на основе экстраполяции в будущее такого рода тенденций делаются далеко идущие выводы о характере военных угроз для Соединенных Штатов. Имеются в виду угрозы со стороны различных государственных и негосударственных акторов, которые могут комбинировать доступные на рынке гражданские технологии для создания различных средств поражения[68 - Joint Operating Environment 2035. P. 5, 7, 8.]. Это относится, в частности, к различным региональным державам. Отсюда делается вывод, что их усиление, в свою очередь, может заставить Соединенные Штаты большую часть ресурсов (ограниченных) направить на непосредственную оборону собственной территории в ущерб возможностям по «глобальному проецированию силы»[69 - Ibid. P. 7.]. При этом считается, что со стороны «несостоявшихся государств» может исходить угроза для США и их союзников в использовании традиционного химического, биологического, радиологического оружия, опять же создаваемого в значительной мере на основе гражданских НИОКР[70 - Ibid. P. 8.].

Во многом именно под влиянием нового характера взаимодействий между военными и гражданскими технологиями, между ОПК и невоенной высокотехнологичной промышленностью были сформулированы в 2014–2016 гг. положения так называемой «Третьей стратегии компенсации» США, озвученной руководством Министерства обороны Соединенных Штатов.

Более высокие темпы развития (в подавляющем большинстве случаев) гражданских технологий, их усиливающееся воздействие на технологии военные позволяет формулировать исключительно важные выводы для стратегии научно-технологического и промышленно-экономического развития России, для политики национальной безопасности РФ, для обеспечения и национальной безопасности, и национальной конкурентоспособности. Это относится к микроэлектронике, робототехнике, системам искусственного интеллекта, новым материалам, аддитивным технологиям и др.

Новые технологии и системы вооружений появляются не только в результате политико-военных установок соответствующих руководителей и заданий на разработку вооружений со стороны военных ведомств. Они во многих случаях являются продуктом развития собственно науки и техники. С организационной точки зрения это означает, что предложения об использовании тех или иных технологий в военных целях, предложения о создании различных систем вооружений, специальной техники (мы имеем в виду не только сугубо военную составляющую национальной безопасности) часто поступают военному ведомству, государственному руководству от разработчиков техники, от ученых.

Развитие техносферы играет большую роль в создании условий для революции в военном деле (РВД). В новой и новейшей истории имели место несколько революций в военном деле. Рассмотрение проблем РВД должно быть частью современной теории войны.

Революция в военном деле – это многоплановое, многомерное явление, охватывающее военную стратегию, новые оперативные и тактические формы и способы ведения вооруженной борьбы, вопросы организации вооруженных сил, управления боевыми действиями, качества личного состава и др. Но при этом едва ли не ведущую роль играют военно-технические факторы.

Структуру большинства революций в военном деле обычно составляют по меньшей мере пять компонентов: 1) новые технологии, средства вооруженной борьбы, системы вооружений; 2) новации в организации вооруженных сил; 3) изменения в формах и способах применения военной силы, в военном искусстве на всех трех его уровнях (стратегия, оперативное искусство, тактика); 4) усилия по обеспечению нового качества личного состава; 5) повышение эффективности управления войсками, силами и средствами.

Крупнейшей из революций в военном деле остается РВД, связанная с появлением ядерного оружия, обладающего целым спектром поражающих факторов. К тому же применение ядерного оружия может иметь важные вторичные и третичные последствия, в том числе катастрофические для человеческой цивилизации.

В период послевоенной истории (1950–1960-е годы) в профессиональных военных кругах активно обсуждалась возможность победы в войнах с применением ядерного оружия. Под влиянием развития разнообразных ядерных боеприпасов и средств их доставки ведение боевых действий с применением ядерного оружия в тот период стало рассматриваться на всех уровнях военного искусства – стратегическом, оперативном и тактическом.

Инициатива в этом принадлежала Соединенным Штатам, обладавшим в 1945–1949 гг. монополией на атомное оружие.

В первые послевоенные годы руководство США стремилось воспользоваться своей атомной монополией, как справедливо отмечал Г.А. Трофименко, «для оттеснения СССР от завоеванных в результате победы позиций, а в максимальном варианте <…> и для ликвидации советской власти в СССР»[71 - Трофименко Г.А. Эволюция военно-политической стратегии США // Современная внешняя политика США / ред. колл. Г.А. Арбатов, Ю.П. Давыдов, В.В. Журкин и др. М.: Наука, 1984. С. 286.]. Уже тогда американским военным командованием был разработан целый ряд планов ведения войны против Советского Союза с использованием атомного оружия, включая планы превентивного военного нападения на СССР.

Одним из первых планов ведения Соединенными Штатами войны против СССР с применением атомного оружия был план под кодовым названием «Пинчер», который был разработан военными сразу же после Потсдамской конференции 1945 г. лидеров «Большой тройки» – победителей во Второй мировой войне. Этот план, по имеющимся сведениям, в отличие от многих других аналогичных планов или, скорее, проектов планов был официально одобрен руководством военного ведомства. План «Пинчер» предполагал нанесение удара по СССР 50 атомными бомбами с уничтожением 20 советских городов[72 - Kaku M., Axelrod D. To Win Nuclear War: The Pentagon’s Secret War Plans. Boston, MA: Sooth End Press, 1987. Р. 34.]. Обновленный «Пинчер», получивший наименование «Бушвокер», был подготовлен в 1948 г. Он предусматривал оккупацию СССР и ликвидацию «большевистского контроля» в Советском Союзе[73 - Ibid. P. 40–41.].

В 1953–1960 гг. в США декларировалась стратегия «массированного возмездия». В своей речи 12 января 1954 г. в Совете по международным делам в Нью-Йорке Государственный секретарь США Дж. Ф. Даллес отмечал, что новая стратегия ставит своей целью «большую опору на сдерживающую силу и меньшую зависимость от локальной оборонительной силы». В такой стратегии, заявлял Даллес, «самым основным решением <…> является решение полагаться главным образом на большую способность нанести мгновенно ответный удар средствами и в местах по нашему собственному выбору»[74 - Трофименко Г.А. Указ. соч. С. 294–295.].

Г.А. Трофименко обоснованно писал, что исходившие от официальных деятелей США публичные угрозы нанести ядерный удар по СССР в случае любого локального конфликта, как-то связанного с «коммунистическим движением», были «явным блефом». Реальная военная стратегия США, определенная в директиве Совета национальной безопасности США 162/2, подписанной президентом Д. Эйзенхауэром (октябрь 1953 г.), отличалась от декларированной политики. На деле эйзенхауэровская директива СНБ 162/2 больший акцент делала на росте «способности американских союзников на местах к локальному военному действию»[75 - Трофименко Г.А. Указ. соч. С. 295.]. На такую постановку вопроса повлиял важный фактор: летом 1953 г. в СССР было испытано термоядерное оружие.

Большое значение в принятии стратегии «массированного возмездия» сыграл политико-идеологический фактор – позиция изоляционистского крыла республиканской партии. Оно активно выступало за экономию сил в военной сфере и требовало, по выражению одного из лидеров этого крыла, бывшего президента США Г. Гувера, превращения Западного полушария в «Гибралтар западной цивилизации»[76 - Там же.].

Основные положения стратегии «массированного возмездия» были пересмотрены администрацией Дж. Ф. Кеннеди в 1961 г., в результате была обнародована стратегия «гибкого реагирования». Эта стратегия предусматривала постепенность «в повышении военных ставок», т. е. эскалацию от переговоров через демонстрацию военной силы до «критического порога», за которым уже начиналась бы новая мировая война. Доведение войны (вооруженного конфликта) до последней стадии считалось не соответствующим американским интересам, поскольку возникала полномасштабная опасность самому существованию социальной и политической системы США[77 - Кулиш В.М., Солодовник Н.С., Дудин В.М. и др. Военная сила и международные отношения: Военные аспекты внешнеполитических концепций США. М.: Международные отношения, 1972. С. 49.].

«Стратегия гибкого реагирования» была выработана под воздействием достижений Советского Союза в создании ракетно-ядерного оружия, особенно в создании ракетных средств доставки ядерных боезарядов межконтинентальной дальности.

Не обходилось в США в послевоенный период без весьма высокопоставленных «диссидентов» в вопросе о применении ядерного оружия в войне против СССР. В их числе была группа адмиралов ВМС США, включая контр-адмирала Ральфа Офстиса, который принимал участие в подготовке документов планирования войны с применением атомного оружия, адмирала Эрли Берка[78 - Позднее именем адмирала Эрли Берка назовут ракетный эсминец, который будет производиться большой серией. Этот тип эсминца находится на вооружении ВМС США и в современных условиях.], одного из героев Второй мировой войны, а также начальника штаба ВМС (эквивалент главкома ВМФ Вооруженных сил СССР) и члена Комитета начальников штабов адмирала Луиса Денфилда. Контр-адмирал Р. Офстис и адмирал Э. Берк выступили против «массового уничтожения мужчин, женщин, детей» с использованием атомных бомб. Адмирал Л. Денфилд заявил после Берлинского кризиса 1948 г., что «атомный блиц» был бы «неверным с моральной точки зрения» и «противоречил бы нашим фундаментальным идеям». Многие источники указывают на то, что после публичного выступления адмирала Л. Денфилда он 27 октября 1949 г. был отправлен в отставку президентом Г. Трумэном, отличавшимся весьма агрессивным настроем в вопросах политической и военно-стратегической роли атомного оружия[79 - Kaku M., Axelrod D. Op. cit. Р. 56.].

В то же время многие историки свидетельствуют, что Трумэн был категорически против применения атомного оружия в ходе Корейской войны, когда этот вопрос был поставлен американским командующим «силами ООН» на корейском театре военных действий генералом Дугласом Макартуром.

Как свидетельствует генерал армии М.А. Гареев, серьезные сомнения относительно реальной боевой применимости атомного оружия в тот период высказывали и советские профессиональные военные. Гареев писал: «Следует сказать, что в Советской Армии появление первых наставлений по ведению боевых действий в условиях применения ядерного оружия, наспех переписанных из американских наставлений, были встречены некоторыми военачальниками и многими офицерами со скрытым, а кое-где и открытым противодействием»[80 - Гареев М.А. Маршал Жуков. Величие и уникальность полководческого искусства. М.: Восточный университет, 1996. С. 269.].

Примечательно поведение в этом вопросе одного из самых известных советских военачальников (в 1940–1941 гг. был наркомом обороны СССР) Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко, который «вообще приказал эти наставления никому не показывать». Он не считал, что «ядерное оружие можно применить, выражал уверенность в том, что его постигнет та же участь, что и химическое оружие во Второй мировой войне»[81 - Там же.].

Далее Гареев пишет о сугубо военных соображениях многих советских офицеров относительно ядерного оружия. По его словам, «больше всего офицеров, имевших боевой опыт, беспокоило то обстоятельство, что расчеты на возможность решения всех основных боевых задач с помощью ядерного оружия приведут к деградации военного искусства. Этих офицеров тогда нещадно критиковали как консерваторов»[82 - Там же.]. С высоты своего огромного военного (в том числе военно-научного) опыта М.А. Гареев заключает: «Но у опытных людей даже при недостаточно широкой образованности бывает какое-то особое чутье, которое в жизни нередко подтверждается»[83 - Там же.].

Полемизируя с некоторыми авторами, М.А. Гареев пишет, что «некоторые военные теоретики до сих пор сокрушаются по поводу того, что военное искусство недостаточно учитывает влияние применения ядерного оружия на способы вооруженной борьбы»[84 - Там же.]. Он считает, что «нет никакого смысла приспосабливать военное искусство только к оружию, которое невозможно применить»[85 - Там же.].

Немаловажную роль в осознании угрозы возникновения ядерной войны (причем не спланированной заранее с четко определенными политическими целями, соотнесенными с ценой победы) сыграл советско-американский Карибский кризис 1962 г. («Кубинский ракетный кризис», как его именуют в США).

«Дрейф» в сторону от ставки на победу в войне с массированным применением ядерного оружия и в СССР и в США был постепенным, проходил эволюционно.

В вышедшем в 1963 г. втором издании труда «Военная стратегия» под редакцией Маршала Советского Союза В.Д. Соколовского речь шла о «полном разгроме» противника в будущей войне. В этом труде говорилось: «Оценивая реальное соотношение всех политических, экономических и военных сил двух мировых систем, наша военная стратегия расценивает положение так, что лагерь социализма располагает всем необходимым для успешного отражения нападения любого агрессора и для его полного разгрома[86 - По свидетельству генерал-майора В.В. Ларионова, один из соавторов этого труда генерал-полковник А.И. Гастилович обговорил условие: он будет упомянут лишь как автор седьмой главы («Подготовка страны к агрессии»), дистанцировавшись от всего того, что касалось вопросов победы в войне с массированным применением ядерного оружия.]. Основанием для такого вывода является полная и окончательная победа социализма в СССР, укрепление единства социалистических стран, бурное развитие их экономики, науки, техники и непрерывный рост военной мощи»[87 - Военная стратегия / под ред. Маршала Советского Союза В.Д. Соколовского. 2-е изд. М.: Воениздат, 1963. С. 233.].

Ведущий автор «Военной стратегии», тогда еще кандидат военных наук, полковник, сотрудник ВАГШ ВС РФ В.В. Ларионов рассказывал автору о том, как В.Д. Соколовский (состоя в то время уже в группе генеральных инспекторов Минобороны СССР) ходил на прием к Первому секретарю ЦК КПСС Н.С. Хрущеву, чтобы получить установки при написании этого труда. Авторский коллектив с нетерпением ждал возвращения своего руководителя. Тот вернулся ошарашенным. Установка Хрущева была очень простой и однозначной: «Напишите так, чтобы они там на Западе обделались от страха до полусмерти».

В работе группы ведущих военных теоретиков-политработников (увидевшей свет в 1965 г., через три года после Карибского кризиса) говорилось: «У Советского Союза имеется необходимое количество межконтинентальных и глобальных ракет и ядерных зарядов к ним, способных уничтожить, если они будут пущены в ответ на агрессию империалистических государств, все их важнейшие политические и промышленные центры, а также военные объекты. СССР располагает вполне достаточными силами и средствами, чтобы дать сокрушительный отпор империалистам, если они нападут на нас»[88 - Марксизм-ленинизм о войне и армии / под ред. Н.Я. Сушко, С.А. Тюшкевича. Изд. 4-е. М.: Воениздат, 1965. С. 91.]. Далее отмечалось: «Имея в виду подобную перспективу, коммунисты хорошо понимают, что создание коммунистического общества немыслимо на развалинах мировых центров культуры, на опустошенной и зараженной радиоактивными осадками земле. Только люди, безответственно относящиеся к судьбам исторического прогресса, могут говорить, что военный вариант развития событий более желателен рабочему классу, чем мирное соревнование стран с различным социальным строем во имя победы коммунизма»[89 - Там же.].

При этом авторы рассматриваемого труда не отказывались полностью от тезиса о возможности победы в ядерной войне. Отмечая ряд преимуществ, которые, по их мнению, имелись у социалистического лагеря, они писали: «При решении вопроса о вероятном исходе возможной ядерной войны нельзя не учитывать действие таких закономерностей, как ускоряющийся процесс развития производительных сил, дальнейшее развертывание научно-технической революции»[90 - Там же.]. Подразумевалось, что в этом отношении социалистические страны имеют более сильные позиции, чем их противники.

Далее в этой же работе говорилось: «B социалистических странах объективно существуют более благоприятные условия для использования этих возможностей в интересах победы над врагом. Превращение экономических, научных, моральных возможностей в собственно военный фактор в социалистических странах может быть обеспечено более эффективно»[91 - Марксизм-ленинизм о войне и армии. С. 90.].

В этой работе рассматривался и ряд имеющихся у социалистических стран преимуществ географического и демографического характера над вероятными противниками. Авторы подчеркивали, что социалистический лагерь – это «единый массив от западных рубежей ГДР и Чехословакии до Тихого океана»; в то время как «государства, входящие в агрессивные блоки, образуют цепочку стран, занимающих узкую прибрежную окраину Европы и Азии, а главная экономическая база этих блоков – США – находится за океаном». В силу этого «линии связи между странами – участницами империалистических блоков чрезвычайно растянуты и уязвимы», и «такие коммуникации во время войны легко могут быть нарушены ракетно-ядерным оружием»[92 - Там же. С. 90–91.].