Настя и кроличья лапка / Остров / Мазок. Три повести

Настя серьезно кивнула.

– Я постараюсь.

– Только мне необходимо тебя протестировать, – сказал Юрчик. Пальцы его побежали по Настиным бедрам. – По наличию, знаешь ли, слабых мест…

– Я, вообще, слабый пол, – сказала Настя.

– Серьезно? Я только удостоверюсь.

– Я не против. Давай ты только лапку свою…

– Понял. Вы – соперницы.

– Вот еще!

Юрчик убрал брелок, затолкал куда-то в карман. Они поцеловались. Выскользнуть из одежды оказалось делом нескольких секунд. Такой гимнастической гибкости Настя никогда за собой не подозревала. На экране телевизора в беззвучном режиме ходил по сцене певец, разевал рот и пучил глаза. Возможно, возмущался, что некоторые особи вместо того, чтобы млеть от его голоса, занимаются совершенно посторонними делами. Он даже руку к залу протягивал, мол, поддержите. Смешно.

Через мгновение, правда, страдающий артист совсем вылетел из Настиной головы, было только светло, ярко и хотелось задохнуться от счастья. Рыжий нимб Юрчика плыл где-то в вышине.

– А ты надолго? – спросила Настя позже.

– Дня на два, не больше.

Было странно наблюдать, как Юрчика отпускает любовный пыл, как он дышит, как белеет шея, как с его лица сходит напряженная краснота. Настя улыбнулась. Планида моя. Она пригладила его встрепенувшиеся волосы.

– Возьми телефон.

– Нельзя.

– Два дня?

– Ну, может, три.

Юрчик встал и, натянув шорты, вышел на застекленный балкон. Скрипнула задвижка. Юрчик закурил, выдохнул белесый сигаретный дым. Настя залюбовалась его крепким, жилистым телом. Господи, сохрани, прошептала она, сохрани и убереги.

– А ты завтра утром уйдешь?

Юрчик обернулся. На ноге у него, на левой лодыжке Настя заметила тонкую полоску давнего шрама.

– Насть, ну хватит уже. Все будет хорошо. Не на «стрелку» еду.

– Куда?

Юрчик махнул рукой. Мол, не так важно. Он дымил, взгляд его плыл по крышам домов, губы, кажется, улыбались. Настя не была уверена. Ее вдруг опять стало колотить, и она сдернула плед с диванной спинки. Холодно, тянет с балкона. Или это внутри шебуршится, никак не успокоится тревога?

Настя включила звук на телевизоре. В комнату ворвались голоса, хохот зрителей. Как-то незаметно она отвлеклась, прыснула на глупой, но смешной шутке, и копошение покорно улеглось, растаяло. Прыгнувший к ней в компанию Юрчик и вовсе это копошение прибил. Настя прижалась тесно-тесно.

– Что, холодно? – спросил Юрчик.

– Ага, – сказала Настя.

Юрчик подмигнул.

– Не май-месяц.

Он пощекотал ей голый бок под пледом. Пальцы были холодные, царапающие. Настя изогнулась, отодвигаясь.

– Давай к папе с мамой съездим? – она ткнулась носом Юрчику в щеку.

– Твоим?

– Моим.

– Далеко?

– У них квартира за мостом, в старом микрорайоне.

– Хорошо, – сказал Юрчик. – Может в следующую субботу? Я с делом разберусь, и двинем. Они как, в курсе, кто я?

– Мой любимый человек, – сказала Настя.

– О!

Как ни странно, но первые два дня без Юрчика Настя никакого беспокойства не ощущала. То ли в голове так уложилось, то ли помогло, что в пятницу случился аврал, и весь офис в поте лица готовил инвентаризационные отчеты. Некогда было даже об обеде и прочем подумать. Вздыбленное начальство гарцевало между столами и грозилось египетскими казнями. В субботу же внезапно позвонила школьная подруга, и Насте пришлось оказывать ей скорую психологическую помощь, выступая в роли человека, которому можно пожаловаться на мужа, свекровь, детей, коллег и весь мир.

Они зависли в кафе часов на пять, съели на двоих пять чизкейков, три порции греческого салата и выпили восемь чашек кофе (две из них – с ликером). Подруга, красивая, платиновая блондинка, не обделенная ни мужским вниманием, ни, что гораздо примечательнее при ее красоте, умом, ковыряя ложечкой чизкейк, спрашивала у Насти, в чем, собственно, состоит жизнь. Должна она себя ограничивать или не должна. Может она себе позволить слегка расслабиться или нет.

– Смотри, – говорила она, – есть мой Тема. Хороший муж, замечательный отец. Но мы, понимаешь, слегка остыли друг к другу. У него дел по горло, поднимает второй магазин, поставщики, персонал, кредитная линия, он с Антошкой раз в неделю нормально пообщаться может.

– А с тобой? – спросила Настя.

Подруга издала горловой звук.

– Два. Два раза в неделю. И то я или засыпаю, или мы ужинаем, или он мне рассказывает из туалета, какими богатыми мы будем через два или три года. Потом что-то про китайские товары, перевозчиков, бизнес-план, какое-то ква-ква…

– Ква-ква?

– Ну, чтобы карты принимать платежные.

– Эквайринг?

– Наверное. Да, это самое. Язык сломать можно. Ква-квайринг. Это занимает его больше, чем я. И понимаешь, я ощущаю, что он видит во мне уже не женщину, не жену, а слушателя, что моя функция – в нужный момент сказать: «Темушка, как я тобой горжусь!». И поцеловать. В лоб.

– Но он с тобой, а не с кем-то еще.

Подруга грустно улыбнулась.

– Это да. И у нас даже бывает секс. Но, знаешь, я все больше думаю, должна ли я хранить Теме верность? У него дела, магазины, сотрудники и друзья, а у меня, по сути, только старый багаж, с детства, со школы, ты, Привалова Лидка и мама. И иногда двоюродная сестра.