Свой – чужой

– Рад видеть тебя без петли на шее, бродяга! А чего здесь кантуешься? Мельчаешь…

– Ша, плотва! – огрызнулся Ося. – Перископ-то протри! Бродяги – они «Шипром»[68 - Наиболее известный дешевый советский одеколон.] утираются, а не «Картье»! Шваркнуть я хотел эту мишпуху, под «штатника» канал!

Крендель закрыл рот, с трудом сглотнул, вышел в прихожую и вынес оттуда за шкирку мистера Литлвуда:

– А этот?

– Этот настоящий, – успокоил налетчика Ося. – Я его тоже «выставить» хотел.

Крендель разжал пальцы, настоящий иностранец шлепнулся задом на пол и залопотал по-английски. Крендель развел руками:

– Ну, извиняйте! Мы не хотели покушаться на чужое.

Ося протянул к нему руку и нетерпеливо пошевелил пальцами:

– Мой макинтош… А то весь центр будет плохо говорить о ваших манерах.

Крендель со вздохом вернул ему куртку. Ося быстро облачился и тут же нахально предложил:

– В долю падаю?

Крендель аж задохнулся, а двое лежащих на полу подняли головы и переглянулись.

– Вот неугомонные! – вспыхнул Сибиряк и встал на тела пленных – одна нога на одной спине, другая – на другой. Руки он по-наполеоновски сложил на груди:

– Ось, насчет доли-то… Мы же не Третьяковку подломили, тут табаша-то – геморроя больше.

Ося ответить ничего не успел, поскольку под Сибиряком вдруг заворочался резко один из лежавших лицами в пол спекулянтов:

– А ну-ка, сойди с меня, касатик!

– Не понял, – рявкнул потерявший равновесие (в том числе и душевное) Сибиряк, но на всякий случай все же отошел к стене.

– А чего тут не понять! – начал подниматься с пола парень. – Вот я что вам скажу – остопиздело мне это все. Я – оперуполномоченный уголовного розыска Штукин. Вот моя ксива. Тихо! Не делайте резких движений. Срок уже у всех есть! Я внедрен в среду мошенников-спекулянтов!

Валера говорил уверенно, и его слушали внимательно, как прорицателя, на которого вдруг снизошло откровение. Даже мистер Литлвуд притих.

(Насчет внедрения Штукин, конечно же, несколько преувеличивал. Накануне вечером он случайно через своего одноклассника-официанта познакомился с одним бывшим фарцовщиком – ну и решил «внедриться». Хорошая кожаная куртка у него была, азарт имелся – Валерка подумал: «А вдруг с „языка“ чего-нибудь черпану, тему какую-нибудь?» Сказано – сделано!)

– Разрешите, гражданин начальник? – Ушлый Ося, демонстративно спрятавший руки за спину, буквально на цыпочках подошел к Штукину и начал вчитываться в удостоверение. Налетчики застыли, как гоголевские герои в финальной сцене «Ревизора». Мистер Литлвуд, сидящий на полу у ноги Кренделя, снова что-то залопотал. Крендель начал нервно поглаживать его по загривку.

Единственный оставшийся лежать на полу спекулянт заинтересованно поднял голову.

Ося внимательно прочитал все, что было написано в служебном удостоверении Штукина, удовлетворенно кивнул, сладко улыбнулся и даже шаркнул ножкой:

– Верю, товарищ сотрудник! И именно поэтому хочу обратить ваше внимание на следующее: я сегодня с утра искал квартиру любимой девушки, сюда забрел случайно, а тут между собой разбирались какие-то люди, и больше я ничего не помню, потому что у меня есть справка из ПНД. Все то, что вы видели и слышали, – мираж, фантом, галлюцинация и вообще оперская прокладка. Все, граждане судьи. Надеюсь на вашу объективность и беспристрастность, эти качества, присущие всем работникам российской правоохранительной системы, не позволят походя исковеркать судьбу безвинному вахтеру женского общежития номер два завода «Турбинная лопатка»!

Ося закончил свою речь на высокой патетической ноте. Он, кстати, действительно официально числился в кадрах упомянутого уважаемого предприятия.

Стало тихо. Потом снова что-то загукал мистер Литлвуд. Крендель пошлепал его по темечку:

– Погодь, брат… Уважаемый оперуполномоченный, а с какого это тайного формуляра уголовка стала заниматься спекулянтами и мажорами?! Чай, не восьмидесятые годы на дворе?

– Да, – встрепенулся вышедший из ступора Сибиряк, который интуитивно чуял какой-то подвох. – И еще хотелось бы уточнить: а превосходящие силы с автоматами наше логово уже окружили?

– Нет, не окружили, – спокойно ответил Штукин. – Я один. Убивать будете?

– Свят-свят, начальник! – даже перекрестился от такого предположения Крендель. – Нешто мы душегубы какие… Но и, с другой стороны, гуськом в КПЗ сдаваться – тоже как-то несолидно!

Сибиряк вздохнул, как паровоз:

– А может… того – типа разбежались? Типа, был у нас умысел… но своевременно опомнились и встали на путь перевоспитания.

– Ага, – сказал последний инкогнито в комнате, вставая с пола и отряхиваясь. – Совесть проснулась, и все разом охуели.

– А этот окажется из уругвайской контрразведки! – не без сарказма заметил Ося, начавший уже мелкими шажочками подгребать к выходу.

Но вставший мужик оказался не из контрразведки. Он мрачно закурил и забасил, угрюмо зыркая глазами, в которых начали разгораться нехорошие огоньки:

– Надоело! Вы тут все такие расписные да фартовые, один я как бич[69 - Бич – бродяга (расшифровывается как «бывший интеллигентный человек»).]. Я вообще не знаю, чья это квартира. Утром проснулся – где я? В «Пулковской» гуляли… Зовут меня Тимошею. Сам я с Севера, с Осумчана Магаданской области. На материк приехал погулять. Вот… гуляю. Утром проснулся – иностранец какой-то лопочет, коробки перекладывает… Потом этот пришел, ему налили, как человеку, а он ментом оказался… Потом стоять-лежать… У меня с похмелья просто сил нет, а то бы гнал всю вашу кодлу до самых до окраин. Я сам старатель, и не такое видал!

Все как-то разом почувствовали в расходившемся Тимоше тугую таежную жилистость и поняли, что он – большого риска человек!

– Хорошая у нас компания… – покачал головой Ося. Он давно уже мог выскочить из квартиры. Но ему вдруг стало жутко интересно.