Егорушка

Бобров разлепил веки.

Солнце ослепило его.

Он зажмурился.

Над ним нависали какие-то тени.

«Кукуруза, – пронеслось в голове Боброва. – Проклятая кукуруза».

Но что-то было не так с этим кукурузным рядом.

Он не сразу сообразил что…

«Слишком короткий и близко».

«Близко!»

Мужчина подскочил.

– Р-ребятки, – с облегчением проговорил он, узнавая визитёров. – Вы… вы одни?

Ребята кивнули.

– Одни, – сказал Бориска. Он подошёл и поставил узелок рядом с мужчиной, который сидел на коленях и изучал их из-под козырька, сотворённого кистью руки над подслеповатыми со сна глазами. – Уже девять часов. Мы пришли, как договаривались.

– Ага. Ага, – проговорил Бобров. – Правильно. Вы хорошие ребята. Я тут уснул. А вы всё правильно поняли. Молодцы.

– Спасибо, – сказал Бориска. – Мы принесли поесть. Мы все собирали, так что получилось довольно много. – Бориска порылся в кармане брюк и бросил на колени Бобра почти полную пачку беломора – из собственных запасов, сделанных для ненароком забредших хмельных соседских мужиков.

– Спасибо, ребятки! – Бобров обрадовался. – Огромное, огромное спасибо! Чтобы я без вас делал! – Он выскреб из кармана рубашки помятый коробок спичек и с невыразимым наслаждением закурил.

Курил он маленькими затяжками, быстро, разгоняя рукою дым: он боялся, что кто-то, идя по просёлку, увидит клубы сигаретного дыма и, решив, что это балуются непотребным занятием дети, нанесёт визит. Ранее, для того, чтобы покурить, он уходил на сотню шагов в глубину поля, – впредь он станет делать также.

– Кушайте, дяденька, – сказала между тем Любочка, – кушайте, пока свежее, нам не особо жалко, – зачем-то добавила она и сконфузилась, устыдившись последних слов. – Я не жадина, – пояснила она, ища в кукурузе отсутствующую галку, – это я так просто сказала.

Митя ободряюще потрепал её по волосёнкам. Она фыркнула и отошла к Бориске, который обнял её за плечи и спросил у Боброва:

– Где же вы вчера были? Мы ждали, искали вас, а вас весь день не было.

– Мы подумали, что вы ушли, – добавил Митя.

Бобров отмахнулся, с интересом развернул узелок со съестным и беспечно сказал:

– Пустяки, ребятки, я немного погулял то тут, то там, осмотрелся, огляделся и всё такое.

– Понятно, – сказал Митя.

Он подошёл поближе, отдал мужчине свою синюю матерчатую сумку, сел напротив него по-турецки и стал пожирать его глазами.

А тот уже пожирал свежий огурец, заедая его солью из спичечной коробки, вприкуску с чёрствым чёрным хлебом.

– Чудесно, – сказал он, брызжа слюной и огуречным соком. – Очень вкусно! Хоть и просто, но вкусно. Вот, что значит – во время! – Глаза у него прояснились и радостно блестели.

Бобров приветливо жмурился то солнышку, то ребятам. И это подействовало на них ободряюще, – они расселись неподалёку, полумесяцем. Дяденька протянул Любочке маленький огурчик, от которого та, завертев головой и расплющив губы, с гордостью отказалась: она продолжала стыдиться недавно слетевшего с её языка, порой до неприличия бойкого, ненужного уточнения.

Следом за огурцом Бобров проглотил три яйца, сваренных до синевы, и принялся за щи-кашу, оторванную Бориской от сердца. Видя, как уплетает его стряпню оголодавший мужик, Бориска преисполнился удовлетворением, довольный собой как поваром, так и своей щедростью.

– Значит, у вас сейчас каникулы? – спросил мужчина, с наслаждением пережёвывая варёную картошку и лист квашенной в бочке капусты – угощение от Мити. – Отдыхаете, значит? Чем промышляете? Как время убиваете?

– Ничем особым, – ответил Саша. – Иногда ходим на реку. За село. Далековато, но река есть. По хозяйству хлопочем, помогаем родителям. Так, ничего особенного.

– Скучно, значит?

– Ну…

– Скучно, скучно! Не ври. Вижу, что скучно. Родители заедают?

– Есть немножко.

– Заедают! Достают? Достают! А никуда не денешься, да? Даже заняться нечем, отвлечься? Сочувствую.

– А Вы к нам из какого города? – неожиданно спросил Бориска.

– Я-то? Из далёкого, большого такого

– А именно? – Борис был серьёзен.

– Не важно это. Не суть важно, ребята. В городе сейчас жизнь с каждым днём больше и больше бьёт ключом. Соблазнов – море. Да реализовать их, заполучить трудно. Не каждый в нём сможет выжить, в этом море. Я вот убежал сюда, к вам, где жизнь спокойнее. Катится также, как когда-то, по-старинке. Я ведь тоже родом из маленькой деревушки. У меня там осталась мать. Живёт одна-одинёшенька. Не живёт, а мается в бедности, в тяготах. А я убежал. Хотел жить, понимаете? Но тут так повернулось, что потянуло меня к чему-то родному. И я оказался снова в сельской местности, среди крестьян, среди полей, лесов. Дикая, вольная жистянка у вас, ребятки. Дикая и вольная, но безнадёжная. Нельзя так жить. Не советую. Бегите, бегите отсюда, ищите счастье на стороне. Глядишь, и вам что-нибудь перепадёт. А не перепадёт, так погибнете в рассвете лет, вспоминая лихо прожитые годочки. М-да. У меня-то есть, что вспомнить. М-да.

– А расскажите нам, – попросила Катя и побледнела, потупилась.

– Да что же рассказывать? Нечего. Не для детских это, не для девичьих ушек. Может быть, как-нибудь потом, когда мы познакомимся поближе.

– Вы здесь надолго хотите остаться? – всё столь же серьёзно поинтересовался Бориска.

Он внимательно следил за движениями Боброва.

Боброву не понравился взгляд мальчика, и с его лица сошла любезность: оно обособилось, став непроницаемым.

– Да как тебе сказать, – протянул Бобров и начал убирать еду с подстилке из листьев кукурузы. – Хотелось бы. Ты не возражаешь?

– Мне какое дело.

– Вот и хорошо.

Но Борис всё так же пристально смотрел на Боброва.

– А Вы в селе кем работали? – продолжил допрос мальчик.