Черные сны

Егор судорожно стал копаться в голове, выуживая фамилии. Кроме Пушкина и Лермонтова ничего на ум не шло, но когда неприлично затянутая пауза готова была оборваться насмешкой актрисы, он вспомнил.

– Белла Ахмадулина, – неуверенно произнес Егор. По его мнению, он назвал настолько редкое имя, что вряд ли кто из присутствующих его знает. Он надеялся, что заносчивая мадам, с интеллектуальным налетом, не полезет в бутылку.

– Прочтите что-нибудь, просим, – жеманно проворковала Стелла Аркадьевна и в упор посмотрела на Егора. «Блефует», – подумал Егор и несколько мгновений, оценивая намерения актрисы, смотрел на нее, но скоро был вынужден отвести взгляд. В двух ядовитых лужицах он разглядел затаенную издевку, которая только и ждет момента, чтобы выплеснуться. Егор понятия не имел, как выйти из дурацкого положения. Он имя то поэтессы с трудом вспомнил, не говоря о цитировании ее стихов. Спас положение Паршин.

– Я памятник воздвиг нерукопорный, к нему не зарастет покойников тропа.

– А вас, фраерок, – с раздражением процедила Стелла Аркадьевна, разочарованная сорвавшимся представлением, – я попросила бы притухнуть. Некультурно вклиниваться в разговор интеллектуалов.

– Да ладно, вам, Психея Аркадьевна, все мы тут театралы – интеллектуалы, токма каждый в своей помойке. Я вам такой цирк могу показать в лицах и по ролям, что не хуже Станиславского и попробуйте сказать «не верю», – хихикнул Паршин.

– Скабрезник, – фыркнула пожилая дама, – на большее у тебя ума не хватает. Давайте выкладывайте, с чем пожаловали и адью, повесы.

– Мы пришли к вам с миром, Стелла Аркадьевна, – протяжно заговорил Константин, – познакомить ваше величество с новеньким – Егоркой Нагибкиным. Теперь он будет вашим вассалом, слушателем и почитателем в одном лице. Издевайтесь, не стесняйтесь, – осклабился Паршин.

– Приято, – сквозь зубы процедила Стелла Аркадьевна, и едва заметно кивнула Егору.

– Мне тоже, – улыбнулся Егор и зачем-то добавил, – весьма.

– В отличие от некоторых, – женщина метнула огненный взгляд в Паршина, – мне кажется, вы Егор, для общества еще не совсем потеряны. А сейчас оставьте меня, я жду визита.

– Бомонд с третьего этажа прет? – съехидничал Константин. Стелла Аркадьевна демонстративно оставила реплику без внимания. Величественно подняла подбородок и устремила ледяной взгляд в коридор.

– Костя, послушай. Эта Стелла Аркадьевна совсем еще не старуха. Она пышит здоровьем,

ходячая, в тонусе. Какого черта мы к ней ходим. Что нет более нуждающихся стариков в нашем городке? – спросил Егор у Паршина, когда они вышли из подъезда.

– Стелла отдельная история. При случае расскажу как-нибудь. – Достал из кармана сигареты, угости Егора и прикурил сам. Они шли молча. Порывистый осенний ветер рвал серые тучи. Лужи покрывались нервной рябью. Сиротливые голые деревья размахивали ветками, словно просили у неба пощады. Воздух пропитался сыростью. Казалась, она затекает с дыханием и холодит изнутри. Зябко, сыро, хмуро. Еще неделя и первый прозрачный ледок затянет лужи, серебристый иней ляжет на травы и подоконники. Дыхание паром будет вырываться изо рта, молодой морозец защиплет нос и щеки. Яркое солнце взойдет и все кругом заиграет. А затем нагрянет зима, суровая забайкальская. Месяц – полтора и вспорхнут белые мухи. Закружат, заколдуют, постелят белую перину, накроют землю. Взвоют вьюги, метели, затрещит льдом Шилка, холод полезет в щели, загонит всех по домам.

Следующим в списке знакомств значилась Кокушкина Софья Петровна.

– Она самая «конченная» – восемьдесят один годок. Лежачая. Скорую через день вызывают. – Паршин заочно знакомил Егора со следующей подопечной. – Сын за ней смотрит – сопля – соплей. С ними в двушке еще обитает племянница из Воркуты с сожителем – мясником. Да. Не смотри на меня так. На бойне коров режет. Бугай жуткий. Кокушкина гнобит со страшной силой. Кока сам виноват. На него только посмотришь, пинка или шалабан хочется дать.

Егор не знал Кокушкина, но ему не очень нравилось, что Паршин так пренебрежительно отзывается о пожилом мужчине. Что-то подлое проступало в новом приятеле, словно под дружеской доброжелательной маской, кривлялось другое лицо, и пока он рассмотреть толком его еще не мог, но уже знал, что если разглядит, увиденное ему вряд ли понравится.

Социальные работники запыхавшись поднялись на пятый этаж панельного дома.

– Она училкой работала, – через вдох говорил Паршин, – ей с выходом на пенсию квартиру дали. Как самой молодой и здоровой на самом верхнем…, – отдуваясь он остановился на лестничной площадке. – У этих звонка нет. И лучше навещай Кокушкину в первой половине, пока мясник на бойне. Племянница днем тоже редко бывает. Брюхо на нос лезет, а она у подруг портвешок хлещет. – Он согнул палец и постучал костяшкой в дверь.

– Кто там? – с другой стороны послышался блеющий тихий голосок. Егору показалось, что его хозяин при смерти и вместе со словами утекают последние силы.

– Свои, открывай, – гаркнул Паршин. – Щелкнул замок и дверь приоткрылась. В щели показался глаз за толстым стеклом очков. Паршин толкнул дверь. Послышался глухой удар. Полотно остановилось и завибрировало.

– Давай, уже. Хорош подглядывать. – Паршин распахнул дверь шире и шагнул в квартиру. – Проходи, – позвал по-хозяйски Егора. – Один? – требовательно спросил Паршин у отступившего низкорослого мужчины лет пятидесяти, болезненного вида, в очках, потирающего ушибленный лоб. Тот закивал. Не снимая грязных ботинок, Паршин прошел по коридору, заглянул в боковую дверь, прошел дальше и подергал замок навешанный на грязную со следами взлома дверь.

– Спит? – Паршин неопределенно мотнул головой в сторону боковой комнаты.

Мужчина кивнул и затравленно, глядя увеличенными через линзы и немного косыми глазами на Паршина, отступил к стене. Выглядел он жалким, побитым. Он все еще потирал лоб. Внимательно, приподняв подбородок, словно примерный ученик внемлет педагогу, взирал на соцработника.

– Как у тебя здесь воняет. Окна открой что ли. – Паршин скривил лицо в брезгливой мине, – дышать невозможно. Кошмар. Куда пошел?

– Окна, – прошептал Кокушкин и рукой, как бы оправдываясь и стесняясь своей глупости махнул в сторону кухни.

– Потом, давай тащи ручку и распишись.

Немедля боязливый мужчина засеменил в боковую комнату.

– Ужас какой-то, – Паршин посмотрел не Егора, поднял брови и помотал головой, мол, куда народ катится, – быдло, быдлом. Ты их не расхолаживай. Сразу к ногтю. А этого и треснуть можешь. Он никогда не жалуется. – От своего могущества Паршин аж скрежетнул зубами. Казалось, злость в нем растет от осознания своей силы и власти, прямо пропорционально смирению щуплого мужчины. Что-то было в этом Кокушкине провоцирующее. Он напоминал зверька, мелкого пугливого грызуна с выпученными глазами. Безропотность, какое-то раболепство, застывший в глазах страх вызывали в Егоре жалость.

Паршин широким шагом прошел на кухню, бесцельно двинул рукой тарелку с недоеденной кашей, задел эмалированную кружку с бледным чаем, тронул сахарницу с отломанной ручкой, сел на шаткий табурет, оперся локтем о стол и устало провел ладонью по лицу. Рядом, как предупредительный вассал в раболепном наклоне уже стоял Кокушкин и протягивал шариковую ручку. Паршин склонился над бумагой и что-то написал.

– Здесь распишись, Мачо-пикча, – он небрежно пододвинул на край стола бумажку.

– За что? – прошептал Кокушкин и потянулся за ручкой, словно и не ждал ответа. С поспешностью поставил роспись на месте, куда ткнул Паршин, положил ручку и на шаг отступил от стола. С готовностью и услужливостью посмотрел косыми увеличенными глазами на соцработника. Паршин с нарочитой значительностью посмотрел на закорючку, на Кокушкина метнул строгий взгляд и, не торопясь, стал складывать бумажку. Во всех его движениях читалась напускная небрежность, какая-то гнобящая сладострастность. Паршин напомнил Егору Есю Лобана. Он отвернулся. Прошелся рассеянным взглядом по захламленной кухне, с закопченным кафелем над плиткой, горе грязных тарелок в раковине, алюминиевым кастрюлям с подтеками. Окно было без занавесок, стекло ломаной линией пересекала трещина, разбитую форточку закрывал кусок оргалита. Пахло чем-то кислым и еще животным, словно в квартире держали собаку.

– Это твой новый начальник. Звать Егором…, Егор, как твое отчество?

– Вадимович, – отозвался Егор, отрываясь от созерцания кухни. – Это не обязательно…

– Обязательно, правда, Кока? – мужчина закивал. Затем развернулся к Егору, приподнял голову и внимательно, словно мог видеть только прямо перед собой, посмотрел на него. Паршин тем временем сложил бумагу, Егору показалось, что это бланк рецепта, и положил в карман куртки.

– Все, Мачо-пикча, нам некогда с тобой балакать, давай, веди себя хорошо.

Кокушкин закивал, левой рукой обхватил запястье правой и потер, словно с него после долгой носки сняли наручники.

– Вот и молодца. Иди, проводи гостей.

Дверь за соцработниками закрылась, но через несколько секунд снова распахнулась. – А, вы, – позади послышалось неловкое пыхтение, – вы, Константин Сергеевич, для мамы…, – мужчина снова замялся, засопел, а потом выдавил, – обезболивающего?

– Что? – гаркнул Паршин и обернулся. В следующее мгновение хлопнула дверь, и следом послышался щелчок дверной щеколды.

– Гаденыш, – зло процедил Паршин, – обезболивающие, помирать уже пора, – он говорил, играя желваками. Затем посмотрел на Егора, его лицо подобрело. Он улыбнулся и подмигнул. От этого подмигивания Егору стало нехорошо, словно коллега подписал его на какое-то грязное дело. Сделал соучастником, пусть не прямым, но бездейственным потакателем какого-то безобразия.

– Вот так с ними. Надо держать в тонусе, не то раскиснут и потекут. В тонусе, понял, – он сжал кулак, хрустнули суставы, и потряс перед лицом. Стиснул зубы, на тощих скулах заходили шариками мышцы, взгляд стал ледяным.

Потом, когда Егор шел домой, думал, может и правда, так надо. Он вспоминал вечно негодующую соседку, которая с товаркой с первого этажа такой же старой целыми днями полировали доски на скамье у подъезда. Неприязненными, долгими взглядами встречали и провожали всех прохожих. Их головы поворачивались вслед, словно радары отслеживают самолет – нарушитель. Смотрят в упор, не моргая, словно не человека смущают, а манекен в магазине рассматривают.

Дальше Егор стал вспоминать, как они лезут без очереди, бесцеремонно отпихивают его, возмущаются переброженным негодованием по всякому пустяку. Стоит одной зацепиться, как тут же подхватывает хор шамкающих и скрипучих ртов. И всякую чушь несут. А что в поликлинике твориться в очередях? От злости они сами друг друга кусают. Затевается перекличка и пошло – поехало: да кто когда пришел, да кто был первее, да кто за кем занимал, да кто во сколько встал, да что съел или вообще не ел, да кто чем болеет, и у кого больнее… Один не отозвался, его забыли, начали новую очередь, а за ним уже другие назанимали и пошел галдеж справедливого негодования. И лица у них такие, словно с годами затачиваются для возмущения. Кажется, они не способны улыбаться и выражать другие эмоции, кроме как сосредоточенное раздражение. И только вроде все выяснят, только утихнут самые рьяные, как кто-то забывает, за кем занимал и все поновой.

Порой Егору казалось, что у них такой аттракцион. Они специально в больницу ходят, чтобы погневиться, погонять кровь, расшерудить себя изнутри, убедиться, что еще не совсем старые, излить свою желчь и потом очищенными вернуться домой. А затем копить ее до следующего сеанса групповой терапии.

– Дальше у нас по списку Модест. Пьяница «конченный». Да к тому же катальщик. С ногами у него какая-то ерунда. Отнялись, – говорил Паршин, приподнимая воротник куртки и отворачиваясь от обжигающего ветра. – Тот еще крендель. Умника из себя строит, всякие закавыки порет. – Он замолчал, а потом встрепенулся, словно о чем-то догадался, и посмотрел на Егора.

– Слушай, Егорыч, а чего тебе одних «конченых» насовали, прямо, как на подбор. Ты психолог бывший? Учился может?

– Нет, пожарник, – пробубнил Егор и упрямо наклонил голову навстречу ветру.

– Знаю, что пожарник и про подвиг знаю. Но ты имей в виду, я бы тоже так сделал. Подыхать из-за какой-то старухи… Просто не повезло, что тебя застукали. А так бы померла и померла. Днем раньше, днем позже. Ничего, Егорыч, здесь тоже жить можно. Пусть денежек мало, топать приходится и старых колош терпеть, но есть и кое какие преимущества, – он похлопал себя по заднему карману, где хранился подписанный Кокушкиным рецепт.