Взорвать Манхэттен

Большой Босс поднимается с кресла, обходит стол и учтиво протягивает мне свою пухлую, дряблую ладонь.

Сколько его знаю, он совершенно не меняется: тучный, пучеглазый, с пышной седой шевелюрой, тщательно взбитой и уложенной; бело-розовой девичьей кожей, покатыми плечами и слегка горбатой спиной. Ноги при ходьбе он ставит широко и неуверенно, как вышедший из долгого плавания на сушу моряк или как будто в штаны наделал, но суть здесь, видимо, в какой-то болезни. Он вообще не блещет здоровьем: перенес уже две операции на сердце, хотя позволяет себе пригубить сигару и не прочь пропустить стаканчик-другой виски.

– Ну-с? – Он скользит по мне рассеянным взором. Глаза у него тускло-зеленые и сонные, цвета вареной фасоли. – Как Лондон? Я не был в нем уже добрый десяток лет…

Некоторое время мы рассуждаем о провинциальности британской столицы и, одновременно, ее чопорности и дороговизне. Я замечаю о перенасыщенности Лондона всяким отребьем из Азии, Африки и сетую на излишнюю лояльность тамошних властей, что в итоге обойдется Англии потрясениями и деградацией, на что Босс заявляет о неизбежности данного процесса, зашедшего уже безвозвратно далеко.

– Меня беспокоят ваши отношения с «Боингом», – роняет он. И – вскидывает искательно свои всеведущие глумливые глазищи, выдерживая паузу.

– Я всячески стремлюсь к паритету, – обтекаемо произношу я.

– Это правильно, – столь же обтекаемо произносит он.

Компания «Боинг» – мой конкурент. Давний и непримиримый, хотя первое лицо из его руководства входит в Совет и мы подчиняемся общей дисциплине и решениям. С крахом коммунизма мы действовали на российском рынке подчеркнуто независимо, и теперь пожинаем плоды собственных недоговоренностей.

«Боинг», один из лидеров авиастроения, активно принялся разрушать соответствующую промышленность России, навязывая свою продукцию и всячески препятствуя производству продукции местной. Более того: было пролоббировано межправительственное решение о запрете на ее использование в западных странах – якобы в силу несоответствия современным техническим требованиям. Политика вполне понятная, логичная и несущая нашей нации очевидные выгоды. Однако когда был объявлен конкурс на создание новых ракетоносителей под развитие телекоммуникаций, а это уже мой бизнес! – «Боинг» влез и сюда, причем, используя свое влияние в конгрессе, добился решения об объявлении победителями конкурса двух компаний – своей и моей, хотя мой ракетоноситель, снабженный русским двигателем, был абсолютным и безоговорочным лидером. Для России же появление в тендере «Боинга» носило роковой и дискриминационный характер, поскольку общий контракт НАСА на двигатели теперь разбивался на две части. Положение дел, конечно, выправляла моя компания, спасающая ракетную фирму русских от банкротства и неминуемой разрухи.

– До того момента, покуда не начались трения, – сообщаю я Большому Боссу, – я уже инвестировал в российскую экономику около миллиарда, и этот факт вам хорошо известен. Сто тридцать семь миллионов ушло под проект нового двигателя, и я не только заинтересован вернуть эти деньги обратно, но и получить прибыль от использования спутников. Что инвестировал «Боинг»? Что инвестировал его покровитель мистер Пратт?

– У вас разная политика…

– У меня политика серьезного и глобального бизнеса, – говорю я. – А вы знаете, сколько приходится преодолевать сложностей в той же России? Хотя бы – связанных с ее крючковатым законодательством? С ее тотальной коррупцией и взятками? Пратт мыслит линейно: конкурента надо уничтожить, не идя на затраты. Подобно мыслили монголы, оставляя за собой выжженные селения.

– Не только монголы…

– Да, но я полагаю, что селения и умелые руки надо сохранить. Как? Купить. Недорого и выгодно. Все это в итоге будет работать на нас. Под снос должна идти явная рухлядь. А что получается? «Боинг» заинтересован в блокировании не только интересов России, но и моих. Он хочет заграбастать весь контракт на полтора миллиарда долларов.

– Но это невозможно… – кривится Большой Босс. – Для этого им придется произвести двигатели в США дешевле, нежели они производятся в Москве.

– Именно. Или – опорочить российские технологии, чем они и заняты. Кроме того: в Москве у них нет никакого прямого влияния в ракетной фирме.

Тут я прикусываю язык. Говорить о том, что я пытаюсь завладеть блокирующим пакетом российского предприятия через махинации с использованием местной финансовой структуры, не следует. Пратт покуда до этого не додумался, а я уже поставил идею на прочные рельсы.

– Но вы же не против, если контракт будет разделен поровну? – с нажимом вопрошает Большой Босс.

– Он и так разделен поровну, – отвечаю я.

Повисает пауза. Ее следует срочно заполнить, ибо, дай я сейчас лживые гарантии, что откажусь от элемента соревновательности и стану прилежным мальчиком, пляшущим под дуду мистера Пратта, – попаду в неловкое положение. В итоге меня объявят вероломным обманщиком. А не бери я на себя никаких обязательств, не будет и претензий.

– В конце концов, я не лезу в авиацию, пускай они оставят в покое космос, – говорю я, заведомо сознавая всю глупость подобного заявления. Но оно, как и предполагалось, сбивает строй мыслей Большого Босса.

– Вы рассуждаете наивно, Генри… – В голосе его звучит участливая покровительственность.

– Да, я говорю о желаемом… Но если такое желаемое претворится в действительность, хуже не будет.

– Хорошо, я готов выступить в качестве рефери, – подводит итог Большой Босс, очевидно, утомившись от моего отпора и от всей сложности обсуждаемого вопроса.

Наверняка после моего ухода он свяжется с Праттом и скажет ему, чтобы тот сбавил обороты и выждал время. При этом сошлется на какие-нибудь таинственные события, должные произойти в скором будущем, то есть – невесть когда, и благотворно повлиять на проблему. Это его обычный прием. Большой Босс любит принимать неопределенные решения – авось жизнь сама рассудит, что к чему. А если принимает определенные решения, то формулирует их также неопределенно, понимай, как знаешь. Если исходить из подобной логики, он наверняка страдает запорами.

По-моему, он все-таки лентяй, не желающий ни с кем из нас – своими финансистами, – обострять отношения, хотя все мы его всерьез побаиваемся. Вернее, мы побаиваемся друг друга, но наши страхи проходят через него, как через фильтр, концентрируясь в нем. Посему Большой Босс воплощает саму реальность опасности. Но эта его половинчатость нас всех когда-нибудь погубит, точно.

– Как дочь? Ты еще не ждешь внуков? – переводит он разговор на нейтральную тему.

Я горестно вздыхаю, а затем сетую на никчемность и разбросанность нашей молодежи.

– Пора думать о преемниках… – веско и двусмысленно произносит Большой Босс.

– То есть? – невольно настораживаюсь я.

– Знаете, Генри, – тон его приобретает дружескую конфиденциальность, – я хотел бы поговорить с вами об одной существенной вещи… Мои проблемы со здоровьем зашли далеко, и я волей-неволей озабочен, вероятно, скорой передачей дел… Не перебивайте! – Заметив, как я возмущенно подскакиваю в кресле, он выставляет вперед ладонь. – Я готов остаться в Совете в качестве доверенного лица председателя, но о кандидатуре самого председателя уже сейчас следует крепко подумать. И такой кандидатурой я вижу именно вас.

Мимикой я изображаю недоумение, но одновременно и уважительное внимание к его монологу. Подозреваю, лукавому. Задушевную беседу на данную тему эта бестия, возможно, вела или будет вести не только со мной.

Занять его место – нешуточное дело. Большому Боссу подконтрольна святая святых – Федеральная резервная система, не подвластная ни президенту, ни правительству, ни министерству финансов, а лишь властительным акционерам всех ее трех составляющих в Кливленде, Бостоне и в Атланте.

– Я говорю искренне, это не какая-нибудь дешевая проверка, – откликаясь на мои мысли, продолжает он усталым голосом. – Я просто более всего доверяю вам, Уитни. К тому же вы человек специальной закалки, мы прошли одну и ту же школу…

Это намек на наше прошлое рыцарей плаща и кинжала. Кстати, к моему давнему роду деятельности сей образ вполне применим. В молодости мне приходилось обстряпывать горяченькие делишки, на которые едва ли сгодились бы чистоплюи из аналитического департамента, если и нюхавшие порох, то только в комфортабельном тире.

– Коли речь идет о моем согласии, – говорю я, – можете им заручиться, хотя, надеюсь, наш разговор преждевременен и никаких обязательств с собой не несет.

Все-таки во мне пропал великий дипломат… Я великодушно даю ему фору для дальнейшего маневра. Будет ли она оценена в должной мере?

– Разговор, увы, актуален, – звучит ответ. – Не чересчур, но позаботиться о преемнике мне уже следует. Ах, вот еще что! – вспоминает он. – Курт Эверхарт – ваш родственник, если не ошибаюсь?

Курт – мой покойный двоюродный брат. Впрочем, даже не брат. Сын мужа сестры моей матери от первого брака. Я не видел его около тридцати лет, с той поры, когда он уехал в Германию к своим истинным родственникам, женился там и прочно обосновался.

– Давно ничего о нем не слышал, – отвечаю я. – Но воспоминания о нем самые теплые.

– Тут случилась одна занятная история, – говорит Босс. – На горизонте возник ваш племянник… Вы хоть знаете, что у него был, то есть существует, сын? Его зовут Роланд.

Я и в самом деле чего-то слышал, а потому киваю.

– Он профессиональный военный, правда, в отставке…

– Сколько же ему лет? Или его выгнали со службы? – догадываюсь я.

– Дело не в том… Он полезный парень, работал на нас…

– Ах, вот как… – Я принимаю глубокомысленный вид, хотя мало что понимаю. То ли имеются в виду секретные службы, то ли – Совет? Хотя одно другому нисколько не противоречит, даже наоборот.

– Последнее время он воевал в России, в Чечне, был там то ли инструктором, то ли… В общем, неважно. Возвращаться в Германию ему сейчас нецелесообразно, там некоторые проблемы… Короче, возник вопрос: как с ним обойтись? Разбрасываться кадрами или же предоставлять их на волю рока не в наших правилах, тем более, если они являются родственниками уважаемых людей… Поэтому, если вы пожелаете взять над ним попечительство…

– Что от меня требуется?

– Только волеизъявление. Если вы не против, пусть он пересидит в Америке некоторое время под вашим крылом. Возьмите его… охранником, например…

– Он – кадровый офицер ЦРУ, я так понимаю?