Неизвестный нацизм: идеология и пропаганда, зерна и плевелы

Конечно, некоторые детали истории НСДАП приукрашены как ими самими, как и усугублены их противниками. В исторических экскурсах пропаганда нацистов вспоминает внутренние конфликты только вскользь. Как таковая идеология на фоне исторических справок не представлена – только обрывки. Много напыщенного, бравурного текста. Тем не менее, общий очерк истории партии вполне прилично изложен – если отбросить шелуху. Единственное, о чем не сказано ни слова, – как раз о финансах. В начале – печатали приглашения на машинке, потом на складчину снимали залы и печатали объявления в газетах. А потом откуда началось финансирование.

Известно, что до Пивного путча Гитлера показывали как диковинку некоторым аристократам, и они давали деньги – не так, чтобы очень большие, но на партию вполне хватало. А потом, когда нацисты сумели после полного разгрома восстановить партию, пришли совсем серьезные финансы, многократно превосходившие прежние. И, тем не менее, НСДАП финансировалась гораздо скромнее, чем другие правые партии. Ставка делалась не на Гитлера, но крупнейшие финансисты имели в виду возможность его победы, и намеревались в этом случае ее использовать. Вдаваться в поиски источника партийных доходов НСДАП мы не станем – нас все же интересует идеология, а не конспирология.

Рост численности нацистской партии

Товарищество

Идеологические установки в долгое время существующей организации в значительной мере замещаются историей партии, идущей к власти. И если эта власть достигнута, то история оказывается выше идеологии. У сторонников партии возникает связь собственной судьбы с судьбой партии. Идеология отходит на второй план, а точнее – становится открытым или скрытым планом действий политической группировки.

НСДАП довольствовалась очень короткой программой, исполнение которой мало кого интересовало, потому что в такой поворот событий мало кто верил. А когда пришла победа, программа была уже делом десятым – куда важнее была текущая политика. В прошлом спайка нацистов опиралась на фронтовое товарищество Первой мировой, затем – на отчаянные кулачные схватки с коммунистами, на пережитый как трагедия расстрел Мюнхенского путча, а с началом Второй мировой – уже практически исключительно на фронтовое братство. Догматы нацизма просто некогда было осознавать и усваивать. Важнее было, что образовавшееся товарищество могло прощать и вождям, и мелким фюрерам очень многое.

Если проводить аналогию с современностью, то в РФ тоже возникла довольно длительная история, создавшая привычку прощать что угодно правящей группировке, и вообще всё прощать в условиях войны – даже очевидное предательство, происходившее не один раз и в течение многих лет. Возможно, эта война тоже породит какое-то фронтовое товарищество. Но, заметим, после Афганской войны такое товарищество было поражено криминалом, а после Чеченских войн его вообще не возникло. То есть, историческая аналогия не проходит – шансы на сплочение во фронтовое братство у нас очень невысокие – независимо от того, позитивные или негативные цели могло бы поставить перед собой такое сообщество. Немцев сплотило поражение в Первой мировой, а русских даже крах государства в 1991 году не сплотил. С одной стороны, это позволило избежать сползания в нацизм, с другой стороны, Россия по прежнему осталась в «веймарском» болоте и не нашла стратегии выхода из него.

Принцип фюрерства

Приход к власти НСДАП связан с наиболее эффективной системой организации, которая в обычных условиях вызывает у свободных личностей отторжение – принципом фюрерства, который представляет собой копирование в политике армейского порядка. Единоначалие, управление приказом и обязанность подчиняться приказам – всё это лишь в уникальных условиях могло быть встречено с энтузиазмом. Но только при такой системе авторитет лидера не расходуется, а удерживается и умножается вплоть до превращения его в символ организации, в политическое божество.

Послевоенная Германия – это миллионы солдат, которые за годы войны привыкли к дисциплине и фронтовому братству. Поэтому для них принцип фюрерства был не каким-либо открытием, а естественным продолжением их жизни и чаемым способом отражения фронтовой жизни в мирных условиях, когда речь шла о войне с политическим врагом. Таковой враг тоже образовался не в результате долгих поисков, а сразу определился с полной ясностью – это леволиберальное правительство и сходная с ним по многим установкам марксистская оппозиция. Те и другие при всех нюансах, они были пацифистами.

Одним из следствий армейской организации НСДАП является самоутверждение в уличных боях с «левыми». Это было всё то же продолжение фронта – только без оружия. Массовые драки с нанесением тяжелых увечий – важная часть истории гитлеровской партии, которой её лидеры и активисты очень гордились. В дальнейшем переход к вооруженным столкновениям был неизбежен. Подавление и запрет гитлеровской партии состоялся только с применением кратно превосходящих сил полиции. Тем не менее, боевой отряд партии, который занимался не прениями по различным вопросам идеологии и текущей политики, а боевой подготовкой, был отличительной особенностью нацистов, которую их оппоненты не смогли повторить.

Ненависть к евреям образовалась из некоторых исторических воспоминаний, но также и в связи с миграционными потоками – восточные евреи быстро встраивались в немецкое общество и, благодаря клановой спайке, быстро достигали экономического благополучия и карьерных успехов в политике. Марксизм нацисты считали исключительно еврейской политической теорией, и поэтому всех «левых» определяли как евреев, не считаясь с очевидными ошибками. «Левизна» у нацистов иллюстрировалась наличием евреев в правительственных и банковских кругах и их существенной ролью при определении пути Веймарской Германии. «Социализм» нацистов имел антисемитский оттенок, но при этом до прихода к власти никаких дискриминационных законов они не предлагали, ограничиваясь лишь оппонированием «левым» и призывами к отстранению их от власти. Национальная власть ассоциировалась у них как власть, сформированная без еврейских банкиров, евреев социал-демократов и евреев-мигрантов. Что находится в противоречии с тем, как понимали социализм большевики в России и их предтечи Маркс с Энгельсом.

Принцип фюрерства не образовался у большевиков, потому что они опирались на деструктивный элемент армии – в основном на дезертиров. Не их оппоненты, а они сами подписали капитуляцию, подготовив её своей агитацией. Превращение большевиков в «орден меченосцев» заняло многие годы гражданской войны и репрессирования всех «сомнительных элементов», прежде всего, в собственной партии. Но в сталинской партии принцип фюрерства сформировался точно так же, как в гитлеровской.

Обоснование агрессии

Примитивный и профанный сайентизм сообщил Гитлеру и его соратникам идею борьбы за существование, которая без всякого критического рассмотрения была перенесена на социум и обосновала правоту нацистов – там, где они побеждали. По привычному для протестантов принципу предопределения считалось, что успешность соответствует правоте. Но эта «правота» сохранялась только до момента краха всех надежд, который доказывал, что предопределение не существует вовсе, либо провалившийся проект этому предопределению не соответствовал.

Даже такой вопрос, как цели войны, в пропаганде нацистов приобретал совершенно извращенную форму: «война стала тотальным противостоянием различных мировоззрений»[3 - SS-Handblatter. Fur die weltanschauliche Erziehung der Truppe (1943) – здесь, и далее по всему пункту.]. На войне может происходить только противостояние военных доктрин и мобилизационных планов. На фронте – не до мировоззрений и даже не до вопросов расовых различий. Нацисты также привлекали в войну контингенты самых разных расовых групп, даже очень далеких от нордических европеоидов. Нацизм и сталинизм были причиной войны, но течение войны с тем и другим связано не было – на грани жизни и смерти все эти идейные комплексы отмирают, а пропаганда перестает действовать. В штабах имеет значение только военное искусство, на фронтах – товарищество, выучка и Божья милость. Здесь не до мировоззрений, в особенности навязываемых из партийных кабинетов.

Идея борьбы воодушевляет до тех пор, пока стремившийся с кем-нибудь столкнуться не получает несколько болезненных ударов и унизительных поражений. Тогда идея борьбы приобретает сложный характер внутренних переживаний, ставит задачи общежития с другими людьми и народами, осторожного отношения к ценностям окружающих. Для нацистов уверенность в том, что в Первую мировую войну Германия не проиграла (а она проиграла, но армия была сохранена вовремя принятым решением), что достаточно только вступить в схватку, и прежние враги побегут, обратилась в призыв к борьбе. Гитлер писал в «Майн Кампф»: «Кто хочет жить, пусть борется, а кто не хочет бороться в этом мире вечной борьбы, тот не заслуживает жизни». Идея борьбы за существование грубым и примитивным способом была перенесена нацистами из животного мира в мир народов: умереть должно всё, что не может или не хочет бороться. По этой мысли, всё дееспособное человечество, каждый народ и каждый человек в каждый момент времени должен бороться за существование или умереть. Если не умрет кто-то другой, то умрешь ты. Если не умрет другой народ, то умрет твой. Что в природе есть другие отношений (например, симбиоз и баланс экосистем), нацистам было неведомо. Биологизация политики позволяла им просто донести до возбужденных предательством собственного правительства немцев, что они должны расквитаться с теми, кто хотел их уничтожить. И, соответственно, в порядке борьбы за существование уничтожить их.

При этом расовая доктрина допускала для тотальной войны определенный «гуманизм» – если нордика из другого народа застали не на фронте, то его следует «германизировать», а не убить. Правда, во время войны мало кому было дело, кто похож на нордика, а кто нет. Чем тотальнее война, тем важнее совершенно другие параметры разделения воюющих народов на «своих» и «чужих».

Обоснованию агрессии против других стран и народов нацисты посвятили концепцию жизненного пространства – она прямо следовала за концепцией размножения нордического «материала». Ему, в конце концов, должно стать тесно среди не столь совершенных расовых типов, даже если последние готовы подчиниться нордикам. Отсюда – простое обоснование идеи завоевания: больше земель – больше возможности превратиться из работника в хозяина, больше рабов, больше возможностей размножаться для господствующей расы. Поэтому требование «формирования среды, благоприятной для этой расы» становится как бы естественным. А если вы этому сопротивляетесь, то мы вас убьем. Ибо такова борьба за существование – территория для дальнейшего размножения полезного биоматериала должна быть освобождена. На очищенных территориях «может быть только такой порядок, который сохраняет и поощряет хорошую и ценную кровь, но подавляет и уничтожает низшую и чужую кровь». Вслед за оккупацией «естественным» в таком случае выглядит геноцид.

Тупиком гитлеровской политики была и внутренняя агрессия, причем, направленная не столько на политических противников (что само по себе снижало жизнеспособность политического режима), сколько на объявленных расово неполноценными. Пропаганда призывала «к уничтожению нежелательного, больного генетического материала». Вместо коллективного родства всех, кто готов служить Германии, нацистская доктрина разделяла людей: ««Нюрнбергские законы» о защите немецкой крови и немецкой чести являются также гарантией того, что иностранная примесь крови не изменит общий характер наследственной предрасположенности народа». Конечно, же, понятие о наследственности было самым примитивным и не соответствующим сложности науки о наследственной дифференциации. Но именно это невежественное представление должно было сплотить одних немцев против других – невзирая на политические взгляды.

В «Майн Кампф» Гитлер провозглашал: «Требование, чтобы дефективные человеческие существа не давали потомства… означает самый гуманный акт человечества». Подобный «гуманизм» означал не борьбу с болезнями, а борьбу с больными – то есть, не только теми, у кого проявляется наследственная болезнь, приводящая к существенному ущербу здоровью, но и с теми, что был «болен» иной (как предполагалось) наследственностью, определяемой, на глаз – чисто визуально. К этому надо добавить, что тайна наследственных болезней не может считаться установленной – и от здоровых людей рождаются генетически больные. Мутации – природный процесс, который постоянно трансформирует биологических существ, проводя тем самым эксперимент по адаптации к меняющейся среде. Все это для политических целей нацистам было не интересно – им нужен был образ внутреннего врага, которого «гуманно» истреблять или хотя бы стерилизовать, потому что он «болен» и в наследственном смысле – «заразен».

Введенные, но толком так и не вошедшие в практику, законы о здоровье немецкого народа «Ehegesundheitsgesetz» (закон о брачном здоровье) должны были предотвращать смешение «хороших» наследственных признаков с «нежелательными». Чем ломали социум вместе с судьбами людей – на основании совершенно ничем не подкрепленных домыслов. А членов СС делали странными субъектами, которые женились не по любви, а по разрешению рейхсфюрера, который определял: «здоровье или болезнь, талант или неспособность потомства».

Общий принцип гласил: «Аморально то, что противоречит селекции немецкого народа». Мораль становилась своеобразно-расовой. Она требовала подконтрольного «смешения» человеческих особей и объявляла отступление от некоей научной (на самом деле паранаучной) истины, как минимум, моральным преступлением. Это давало поводы для выискивания «преступлений против расы» – доносительство по этому поводу ничуть не лучше того, что было в сталинском СССР, но с другими основаниями для направления агрессии государственных органов против граждан.

Понимание социализма и национализма

Слово «социализм» в названии гитлеровской партии было уловкой – ничего общего с социализмом «левых» он не имел. Красный флаг, социализм – конкурирующие символы, призванные переманить массовку у немецких коммунистов, которые верностью совсем не отличались. После ареста Тельмана массы коммунистических активистов пошли к Гитлеру – за красным флагом и социализмом.

На съезде своей партии в 1933 Гитлер в заключительной речи сказал: «Если слово “социализм” вообще должно иметь какой-либо смысл, то оно может иметь только значение “железной справедливости”, то есть по глубочайшему разумению, обременять каждого сохранением целого, того, что соответствует ему в силу его врожденных склонностей и тем самым его ценности!»[4 - SS-Handblatter. Fur die weltanschauliche Erziehung der Truppe (1943) – здесь, и далее по разделу.]. То есть, здесь нет речи о каком-либо политическом учении. Зато есть подмена: социализм теперь – это следствие врожденных (то есть, расовых) склонностей, превращенных в некие (расовые) ценности.

Нацизм как «национализм для своих» не проходит – в нем выделяется расовое разобщение, которое еще более абсурдно, чем классовое разделение. Социализм прилепляется к национализму только для того, чтобы сказать: речь идет о справедливости «в рамках национального сообщества, в том смысле, что результаты деятельности индивида для этого сообщества являются единственным мерилом для его оценки». Национальное здесь – только в расовом смысле. То есть, ненациональном. А раз так, то не может быть и социального – социум, как и нация, под воздействием нацизма распадаются на разной степени «нордизированные» группы. В самом деле, в нацизме «подлинный социализм является выражением нашей расовой сущности и поэтому направлен на здоровое сохранение нашей кровной общности». Кровной, а не национальной – то есть, с бесконечными бюрократическими процедурами выяснения вопросов «крови» там, где нужно выяснять лояльность к политическому и культурному единству.

Все, на чем мог удержаться нацизм – это то, что он заимствовал у национализма. В национализме социальное – его естественная часть. Но сюда нацистам непременно надо было прибавить чего-то иного: «Социальные институты сами по себе не реализуют социализм. Люди должны быть воспитаны так, чтобы думать, желать и действовать социально». Они хотели не институтов, а воспитания – нет, не семейного, не традиционного, а государственно-политического. Не традиции и культура, а политический режим делает человека из существа социального существом социалистическим. А в рамках расовых задач (чуждых нации как таковой) – национал-социалистическим.

То же самое происходит в делах защиты материнства и детства. Вроде бы все верно: «Мы боремся за наших женщин и детей, а значит, за вечную жизнь нашего народа». И даже еще вернее: «Мы требуем национальной политики, правового и экономического порядка, соответствующего нашему роду; искусства, выросшего в семье и общине и поддерживаемого ими; мы хотим иметь язык, провозглашающий наш национальный характер, и взгляд на историю, иллюстрирующий борьбу за существование разных поколений нашего народа». Если только не иметь в виду под «борьбой за существование» чисто биологический смысл, который стал ядром идеологии нацизма. Тогда верно: каждый народ борется за то, чтобы выжить физически, но не для того, чтобы просто выжить. Народ борется с тяготами жизни, чтобы взойти по ступеням культуры и цивилизации к высшим уровням бытия. И как только на какой-то из ступенек он обнаруживает «расовую доктрину», он летит вниз, как будто поскользнулся на разлитом литературной Аннушкой масле.

Нет сомнений, что в национальном организме самопожертвование – это высший нравственный уровень, когда душу отдают «за други своя». Но снова в идеологическом догмате нацизма нестыковка: «Одним из основных компонентов национал-социалистической доктрины является требование любви к национальному сообществу и жесткости по отношению к самому себе». В таком случае «возлюбить как себя самого» не получается – получается только лицемерие и самообман. Нацизм призывает к жестокости, как будто к самобичеванию в какой-либо секте.

Верно, что «национальная община не знает социальных предрассудков. Она исключает любой вид классового и группового эгоизма». Или же она знает такие предрассудки, но преодолевает их – именно потому, что знает, а не отрицает. Зато национальная община знает иерархию, которую все более обюрокраченный нацистский режим сформировать не смог. Как и любое сложное общество, немцы стали жертвой упрощенной политической системы. Взобравшиеся к вершинам власти лица оказались не сложными, а вполне примитивными натурами. Им просто не хватило времени, чтобы стать врагом всем и устроить немцам не свободу за счет других, а только верхушке режима – безграничную свободу для развития комплексов у богоподобных вождей. У СССР времени для этого было больше, и процесс зашел очень далеко – его остановила только война. А у нацистов война прекратила этот процесс, чем и спасла нацистов от краха, который образовался бы без всякой войны, попытайся они править без войны хотя бы еще десяток лет. Они опротивели бы сами себе быстрее, чем сама себе стала противна КПСС. Итог был бы тот же: усложнение общества не может мириться с примитивным управлением с помощью пропагандистских обманок и псевдонаучных выдумок.

Нацизм в своей идеологии использовал неологизм Volksgemenschaft, означавший народное единство, сплоченность народа. Противопоставив соответствующую идею (всесословной общности) идее классовой борьбы, называя каждого члена сообщества Volksgenossen – другом народа или другом для всех. Это было бы верно, если бы не становилось неверным тут же, как только место классовой борьбы заняла расовая борьба, которая направила агрессию на сам народ. Обращение национального в расовое под прикрытием термина «национал-социализм», означавшим у нацистов именно расовое, вся концепция народного единства рассыпалась в прах. И только бюрократия могла наслаждаться своим всесилием над гражданами и их объединениями, находя всюду следы скверны – неправильной расы или смешения с ней.

Вождизм

Гитлер приобрел качества фюрера – непререкаемого авторитета и вождя – только после того, как занял высший административный пост и получил в руки ресурсы государственного управления и государственных финансов. До этого его пост руководителя партии оставался предметом конкуренции.

В отличие от Гитлеры, лидеры большевиков, не получив легитимно, а завоевав свои посты через кровь, оставались друг другу конкурентами. Ленин приобрел черты вождя только после того, как «похабный мир» Бреста был отменен Ноябрьской революцией в Германии в 1918 году. Но это не отменило жарких дискуссий – высший административный пост главы правительства не утвердился, поскольку не был признан легитимным другими государствами – для этого требовался длительный период. Сталину пришлось истребить всех своих конкурентов и насилием поставить пост главы партии выше всех административных должностей, став при этом несменяемым лидером. Гитлер же стал вождем в одночасье – все этого от него ждали, и он оправдал ожидания.

Чтобы административный пост заиграл в руках вождя оттенками мистики и приобрел черты не просто должности, а знака судьбы, нужен был именно такой, как Гитлер – не организатор, каковым он никогда не был, но тонкий интриган, отточивший это мастерство в своей партии; не теоретик, каковых было множество – на голову выше Гитлера, а голос нации – совсем не похожий на голос других потенциальных вождей. Манера публичных выступления Гитлера могла либо резко отталкивать, либо завораживать.

Превратившись из политика в мистическую сущность, Гитлер тут же получил знаки недосягаемого величия, которыми его наделили ближайшие соратники – поставив и себя на недосягаемую для других высоту. Геринг впоследствии сказал: «если бы Бог и Провидение не дали нам фюрера, Германия никогда бы не поднялась от первородного греха, от упадка»[5 - SS-Hauptamt – Rassenpolitik, 1943.]. В этих словах Гитлеру отдаются почести как демиургу – он имеет здесь совсем уже нечеловеческие черты.

В поддержку Гитлеру и системе фюрерства в нацистской пропаганде утверждалось понимание исключительной индивидуальности, решавшей судьбу Германии: «Подлинное национальное сообщество не может вырасти из массы, а только из сильных личностей»[6 - SS-Handblatter. Fur die weltanschauliche Erziehung der Truppe (1943) 1–5 – здесь, и далее по разделу.]. Масса играет второстепенную роль – об этом у большевиков была целая дискуссия о вождях, партиях, классах и массах. Большевики предпочли не отрывать вождей от массы, а нацисты сделали это – без этого не могла быть выстроена бюрократическая «вертикаль» с беспрекословным подчинением «низов» «верхам». Большевики сделали то же самое, но гораздо медленнее, и никогда не признавались в наличии такой иерархии и особом порядке жизни для партийной элиты. Вожди нацизма не стеснялись, и голоса критиков после прихода Гитлера к власти затихли раз и навсегда.

Особенность гитлеровского нацизма – своеобразный отблеск вождизма на каждом чиновнике аппарата партии и государства. Никто не становится «винтиком», от всякого требуется показать из себя «белокурую бестию»: «Национал-социализму нужна полностью развитая, сознающая свою кровь, волевая и характерная личность, готовая к высочайшей работе на благо народа». Вместе с требованием дисциплины, горячечная забота о благе народа отменяла личность по отношению к «верхам» и, действительно, могла превращать чиновника в «бестию» по отношению к подчиненным или зависимым от него людям.

Народ по отношению к Фюреру нес служебную функцию – народ лишь украшал его величие всеобщим поклонением, поскольку он знал, что на самом деле нужно этому народу – например, призывая его к расовому мышлению, которого в народе не было и быть не могло. Само требование от народа непонятного делало вождя ведущим народ в неведомое, где общее благо присутствует вне всяких сомнений – авторитет вождя, его высшая должность это подтверждают. Именно поэтому присяга народу не имела никакого значения без присяги вождю: «Верность, которой мы присягнули фюреру, должна быть для нас так же священна, как верность немецкому народу, его воле и его роду, как верность крови, нашим предкам и внукам, верность родству, верность товарищам и верность незыблемым законам приличия, чистоты и рыцарства». Все качества, которые могут быть у народа или его части, в том числе и у личности, целиком передаются в ведение Фюрера, и только в его присутствии любые качества имеют смысла, а без него этого смысла полностью лишаются.

В значительной степени шок, возникший у немцев после войны, связан с исчезновением Фюрера – без него очень быстро привыкшие к сложившемуся порядку немцы, не могли сказать о себе ничего хорошего. Восстановление самостоятельности народа без Фюрера происходило длительное время – слишком уж завораживающим был этот образ и этот миф. По обстоятельствам РФ мы знаем, что даже отсвет векового прошлого привлекает лишенных личных качеств людей, которые пытаются опираться на воображаемые персоны Ленина-Сталина, и немалая часть из такого же рода людей присягает высшему должностному лицу как непререкаемому вождю, реинкарнации вождей прошлого.

Людей впечатлял мистицизм гитлеризма (хотя сам Гитлер чурался мистики) – им казалось, что Фюрер и впрямь что-то «видит» и общается с некими сущностями, ведущими его по жизни так, чтобы каждый шаг был шагом к победе. Он говорил: «…и то, что тогда казалось мне суровостью судьбы, теперь я восхваляю как мудрость Провидения… Когда богиня испытаний брала меня в свои объятия и так часто угрожала сломить меня, воля к сопротивлению росла, и наконец, воля осталась победительницей»[7 - SS-Handblatter. Fur die weltanschauliche Erziehung der Truppe, 6-10.]. Эта иллюзия всегда витает вокруг победителя, пока он побеждает или хотя бы сохраняет надежду на возвращение к победным дням.

Откликаясь на это свойство человеческой психики как на рекорд сверхуспешности, нацистская пропаганда боготворила своего вождя: «Благодаря своему великому творческому гению Адольф Гитлер оплодотворил всю культурную жизнь немецкого народа, заросшую чужеродной мыслью». «Адольф Гитлер стал освободителем и создал немецко-нордический образ жизни в сильнейшей оппозиции к еврейскому материализму, денежному господству и демократической массовой доктрине».

Как только успех превращается в признак божественности, народ деградирует до охлоса, и ему уже не требуется личного участия в управлении, которое становится простой административной пирамидой: «В отличие от либералистского «государства ночного сторожа», национал-социалистическое государство является в прямом смысле слова официальным администратором нации». «Во главе народа стоят лучшие, самые смелые и ответственные люди немецкого народа. Высшим решающим органом является не парламент, неспособный взять на себя ответственность, а фюрер».

Такое упрощение социальной системы с неизбежностью ведет её к краху – столь же глубокому, сколь высоко возносились охлократы в своих мечтах, и сколь высоко они возносили над собой богоподобного вождя.

Леон Дегрель, взобравшийся по карьерной лестнице до командира дивизии только к концу катастрофической для нацистов войны, возвестил 20 апреля 1944 года, видимо, скорее о себе, чем о фюрере: «Удивительный государственный деятель, держащий в своих сильных руках двадцать европейских народов, воин с неожиданными реакциями или тем долгим терпением, которое еще прекраснее, чем молниеносные действия, является также удивительным поэтом и имеет сердце, широко открытое для эмоций самых скромных душ»[8 - SS-Handblatter. Fur die weltanschauliche Erziehung der Truppe, 10–15.].

Стратегия и тактика, примитив и мистика

Германский нацизм в некоторой части своего мировоззрения предполагал мировую миссию, которая разделяет человечество на тех, кто соответствует званию человека, и тех, кто до этого звания не дотягивает, потому что следует неким не вполне проясненным и проявленным установкам «субгуманизма». И этот «субгуманизм» имеет неизвестно откуда взявшееся энергичное стремление к власти. «Гуманистам» остается по этой причине ему противостоять или погибать. Об этом в своей единственной брошюре высказался один из ключевых нацистских лидеров Рейнхард Гейдрих[9 - Reinhard Heydrich: Wandlungen unseres Kampfes erschienen bei Verlag Frz. Eher Nachf. GmbH., Munchen-Berlin, 1936.]. Всего в двадцать страниц он плотно упаковал стратегию и тактику уже не нацистской партии, а некоей зарытой структуры, которая опиралась на кадры СС, но охватывала лишь незначительную их часть. Для этой группы главным противником был мировой большевизм, полностью отождествленный с еврейством (или, точнее, наоборот, еврейство было отождествлено с большевизмом), а среди внутренних врагов названо политизированное священство и агентура мирового еврейства в виде еврейского населения – неважно, включено оно в решение задачи мирового господства или нет – по умолчанию считалось, что включено.

Гейдрих отмечал, что до обретения нацистами власти они пользовались обычными методами политической борьбы – выборы, собрания, организация масс. Успех обеспечила большая плотность мероприятий. Но как только власть попала в руки нацистов, оказалось, что партийцы Гитлера просто не успели осмыслить мировоззрение своего лидера. Соратниками партия прирастала быстро, а формирование правильного мировоззрения не поспевало за этим бурным процессом. Совершенно непонятной для многих оказалась ситуация, когда враг исчез – после политической победы все враждебные партии были запрещены и разогнаны, все оппоненты попрятались или прекратили публичную активность. И деятельность самих членов нацистской партии утратила ориентиры: «Не найдя противника на его новых позициях, они растрачивают свою энергию на бессмысленные, бесполезные личные противозаконные действия».

Гейдрих предложил понять партийность оппонирующих нацистам сил как самое простое проявление «субгуманизма». После роспуска этих партий враг никуда не делся – у него есть другие проявления. И цели врага все те же – «уничтожить наш народ с его кровью, духовными и земными силами». По этой причине особое значение приобретают полицейские структуры, на которые возлагаются новые задачи. Потому что с врагом «нельзя справиться только внешним захватом государственного аппарата». Противник перешел на нелегальное положение, оставив в госаппарате враждебные элементы, которые нивелируют национал-социалистические идеи в своей профессиональной деятельности. Гейдрих приводит слова из некоего «секретного доклада», не называя источника. Там сказано: «Ситуация в Германии характеризуется попытками бюрократии и других подпольных противников национал-социализма поставить НСДАП на место».