«Ничего себе», – подумал Зарёв. – Это же тот самый Златоусцев, которого несколько месяцев назад газеты окрестили надеждой исторического романа в России, называя юным гением. Сколько ему? Вроде бы лет 25-27… Но выглядит на все 35. Суетливые движения. Постоянные почесывания, резкие движения маленьких темных глаз – такое поведение настораживало.
Будто услышав его мысли, Цвет прошептал другу на ухо:
– Он просто запыхался в пути, сейчас придет в себя и всё будет хорошо.
И в подтверждение своих слов Антон подмигнул. Заиграла музыка и танец начался.
Белые так и не смогли перерезать Николаевскую железную дорогу. По ней в город без конца пребывали красные части. Мощным наступлением они опрокинули белых и выдворили за пределы рождающейся в алом закате страны Советов. Совсем скоро начнется ночь, и для кого-то она продлится до конца века.
Через двадцать пять лет с города снимут очередную осаду, в жестокости и потерях не уступающую забытой трагедии первых красных лет этого великого города. Блокада закончится, и ее дети расскажут нам обо всех ее ужасах. А нам останется только сидеть и слушать, думая: виноваты ли мы в этом или нет?
Подобно дворцовым переворотам, в 93 году всё решило только одно: кто контролировал армию и полицию. Сила на стороне автоматчиков, потому как в поднятом автомате нет ничего человечного. Человек просыпается только после трагедии.
Через много лет вспоминая тот ясный долгий день, отец Миши будет говорить: нас обманули. А потом снова: нас обманули. Нас обманули. И так раз за разом. Нас обманули. И горечь внутри уже не вывести никакой водкой.
Через несколько дней после похорон Гришка пришел к Мише с газетой в руках и с порога грустно заявил:
– Вот теперь мы точно проиграли.
И говорил он не о денежном споре.
И почему так всё время получается? Вроде бы хорошие люди, хотим счастья для себя и для других. И каждый раз строим его на свой глобальный лад, а счастья нет. Неужели нужно помнить о других?
Веселье, смех и хорошие люди – вот что стало девизом этого вечера. Златоусцев спустя час после прихода стал отпускать шутки и остроты, да такие, что сразу же стал душой кампании. Практичность Берка, порой переходящая в занудство, тоже дополняла вечер, не давая Маше и остальным улететь как можно дальше от действительности. Маша же, оттанцевав на 5 с плюсом, переоделась в вечернее платье и заливалась смехом. Антон с Николаем на пару рассказывали истории из общей юности, а после десяти к ним подсели еще двое официантов: Саша-пират (прозванный так за красную бандану, которую носил всегда, и свою заплетенную в косичку бороду) и Авани, уроженка Индии, приехавшая изучать российское право. В последней фразе смысла было не больше, чем в лекциях преподавателей накануне аккредитации.
– Публичные чтения возрождают традиции этого славного города. Ювелир – один из немногих, кто преуспел в организации этого.
– А почему Ювелир?
– Потому что у него фамилия Цукерман, он, так сказать, с золотой жилкой.
– Понятно, – с досадой протянул Зарев. – А тебя как называют?
– Да все Цветом и зовут.
– А я уж думал… – Николай остановился, посчитав, что идеи для новых прозвищ давать не стоит, и с иронией добавил, – Это, должно быть, милосердие, что тебя оставили без прозвища.
– Мне просто повезло с фамилией.
В какой-то момент, глядя в окно под потолком, Маша прошептала:
– Здесь не хватает только дождя.
– Когда я буду писать об этом, то обязательно добавлю дождь, – обнадежил ее Николай.
Это звучало как комплимент.
Свои первые стихи я писал
На манер любовных сонетов Шекспира.
Следом – тексты песен 60-х
О любви, о любви и о мире.
Слишком рано я рифмы отринул,
Теперь уже будто прозу в строчках пишу.
Прости мне мою угловатость,
Этот ломаный стиль стал частичкой меня.
– оправдывался Зарёв за свои стихи.
Думается мне, что уже тогда участники встречи чувствовали, что собрались здесь неспроста. Их ждало великое и трудное будущее, но оно никогда не стало бы возможным, если бы они не встретились в тот долгий питерский вторник. Хочется думать, что сама история свела их вместе.
Под конец они с жаром спорили о фильмах Тарковского, дошли до «Сталкера», и без фигуры Кайдановского не обошлось.
– Коля, а мне вот кажется, ты на Кайдоновского похож, – с улыбкой сказал Берк.
День за днем пролетают эти бумажные дни.
Написал, прочитал, смял и забыл.
Так грустна гроза, что закрывает закат,
Давит на улицы, и каждый раз
Не всё равно – от того и болит.
А так всё легко –
Живи и радуйся, виси на фонарных столбах
Воспевая
любовь
свою.
И серебром отливает мокрая мостовая,
И весь мир знает о твоих чувствах,
Как зритель в театре на звездном Бродвее;
На Бродвее