Грязь. Сборник

Зазвонил домофон. Сирень поставила чашку и нажала на кнопку.

– Это мы, – раздался голос Антона.

– И двадцати минут не прошло, – сказала девушка и открыла дверь, а потом задумалась: а не слишком ли язвительно это звучало? После минутного подъема по лестнице входная дверь открылась, и к ресепшену подскочил Цвет, опершись на стойку руками:

– Представляешь, он нас сам нашёл! Выхожу, дохожу до первого перекрестка и встречаю его, стоит, головой крутит: куда идти? Верно, чувствовал, что совсем близко был.

Он развернулся и показал на гостя:

– Коля Зарёв!

– Здравствуйте, – робко произнес он, и, подойдя, протянул руку.

Сирени пришлось привстать, ее ноги в шерстяных носках скользнули с удобной перекладины между ножками стула на тапочки. Она потянулась к руке Николая:

– Очень приятно.

Её теплые пальцы коснулись его холодной ладони. От неожиданности небольшая дрожь пробежала по ее телу. Обитатели теплых домов всегда так реагируют на неожиданно вошедшую в их гостиную стужу. И глаза у Зарёва были серыми, насыщенными, цвета каменных мостовых этого города, облитых водой. Редко когда их согревало солнце. Девушка на миг замерла, смотря на это серьезное лицо, которое только что вошло в ее жизнь. Рука пошла вперед, их ладони застыли в миллиметре друг от друга, будто причувствовались, и… соприкоснулись. Пальцы сжались. Николай слабо улыбнулся – приподнялись только уголки рта, но Сирень интуитивно поняла, что и это уже многое.

– А я Сирень, – прошептала она.

Небритая улыбка стала еще шире, он приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но остановился. Покачал головой и на выдохе быстро произнес:

– Очень приятно.

Девушка сияла. Зарёв пытался это делать. Они отпустили руки друг друга, и сразу же вмешался Цвет, спрашивая про готовность номера, ключи и напоминая про скидку для друзей. Сирень рассеянно покивала ему головой, дала ключи. Николай перевел взгляд с нее на окно, смотря на самый верх, пытаясь увидеть небо сквозь полупрозрачную занавеску.

– Пошли, тебя ждут лучшие апартаменты по эту сторону Лиговского, – бодро похлопал его по плечу Антон.

Гость кивнул головой, взял свой чемодан, и они свернули в коридор, провожаемые взглядом девушки. Он был на голову выше Цвета и выглядел очень худым даже в объемной толстовке и плаще. Они скрылись за поворотом. Сирень прикоснулась пальцами к ладони правой руки, чувствуя остатки холода, которые стремительно исчезали. Она посмотрела на руку, потом снова на поворот: были слышны их шаги, потом звук поворачивающегося замка, скрип разбухшей от влаги двери, нежелающей открываться сразу, непонятные слова Цвета, его смешок, снова шаги куда-то вглубь номера и дверной хлопок. Стало тихо. На ресепшене хостела вновь царила утренняя неспешность. Сирень прижала ладонь к своей мягкой щеке; холод ушел, а ей хотелось, чтобы он остался подольше.

– Это дешевая гостиница? Так хорошо обставлена, – спросил Зарёв, посмотрев по сторонам.

Новая металлическая двуспальная кровать на тонких ножках с толстым матрасом, несколько тумбочек, большой темный шкаф, пугающий своей внушительной пустотой внутри, белые стены, исписанные знакомыми девизами, большой плакат на стене, зазывающий на «Три левых часа». В ванной таких творческих изысков не оказалось: белый кафель, ванна, раковина – всё до безобразия было предсказуемо.

– Это хостел.

– Хостел? Впервые слышу.

– Да это нововведение последних лет. Пришло с Запада, а это один из первых хостелов в нашем городе. Времена, когда туристы могли останавливаться только в дорогих гостиницах или снимать обветшалые квартиры, прошли. Вот этот номер называется «Убийцы вы дураки» и посвящен ОБЭРИУтам.

– Вижу, вижу… – протянул Николай, ставя чемодан на кровать.

Неспешно снял свой плащ, повесил его на крючок за дверь, стянул толстовку, перекинул ее через спинку единственного стула, оставшись в белой рубашке. Да, верно, кто же еще носит рубашку под толстовкой?

– Давай раскладывайся, приводи себя в порядок, а потом отправимся гулять. Сегодня нас ждет центр города, а потом вечером пойдем в «О, Рама!», – размашисто двигая руками, как щедрый барин, говорил Цвет, прохаживаясь по комнате.

– А что в центре интересного сегодня? Из мероприятий, – бодро спросил Зарёв.

– Книжная ярмарка, она каждый год открывается. Так…– Антон сел на подоконник. – Байкеры вроде еще не приехали, исторических фестивалей сегодня вроде бы нет… Конечно, будут спонтанные выступления уличных групп.

– Тоже неплохо. А что за вид из окна?

Коля подошел и отодвинул тяжелую однотонную занавеску:

– А, да, конечно же, на легендарный двор-колодец. Одни стены вокруг и дворик в пять человеческих шагов…

– А ты на что рассчитывал?

– Еще не переключился после поездки, – подмигнул другу Зарёв. – А небо у вас высоковато… Только на самом верху и увидишь. Настоящий колодец!

– Вот вам, туристам, только и удивляться этому! – рассмеялся Цвет, скрестив руки на груди.

– Кто бы говорил, сам сюда приехал два года назад, – подначивал Николай друга, вернувшись к вещам.

– Но успел уже пропитаться местным колоритом.

– Надеюсь, очень надеюсь…

В первых числах октября 1993 года в этой квартире умерла Агафьева Соня Николаевна. Родившаяся еще при царе, она прожила в этом городе долгих 85 лет. Она видела две осады города, омыла своими бессильными слезами все голодные и холодные зимы, во время гражданской войны потеряла в застенках Крестов отца, а в 37 году и обоих братьев. Правду об их аресте и расстреле она узнала только во время оттепели. Но вот пало красное знамя, вновь взметнулся триколор, и старушка внезапно умерла. 4 октября 1993 года состоялись похороны.

Гроб для Сони Николаевны, крышка которого встречала гостей в прихожей, одним своим видом напоминал всем собравшимся о том, что гроб – это просто продолговатый ящик. Большего смысла без тела внутри ему придать решительно не получалось. Впрочем, старушка уже заняла своё место в центре комнаты в этом фанерном ящике на двух табуретках. Усопшая, с шеи до пят закрытая всеми возможными полупрозрачными обрядовыми покрывалами, одетая в черные одежды, обернутая любимой шалью, лицом совсем на себя похожа не была. Перед гостями лежала сухая тощенькая старушка, и если бы не любимый всеми бирюзовый платок на ее голове, то никто бы и не узнал пухленькую веселую Соню Николаевну, что так любила собирать у себя друзей, знакомых, родных и кормить их своей превосходной кухней.

Её муж Иван Осипович, герой войны, встречал гостей и подтверждал их самые страшные догадки:

– Да, да, она тяжело болела. Очень сильно мучилась в последние недели. Да, правда, что пришлось ампутировать ногу, началась гангрена. Полгода прожила с одной ногой. Болезнь её замучила.

На этих похоронах присутствовал правнук усопшей – Миша Королёв, поступивший в этом году в местный университет. Уже несколько лет он не был на этой квартире и очень сильно удивился ее преображению: как оказалось, его прабабушка была последним жильцом этой коммуналки. Какой-то серьезный мужчина в кожаной куртке ходил по комнатам и недовольно причмокивал, проходя мимо «похоронной комнаты». Мише было немного грустно, но не сильно. Прабабушку он запомнил только по детству, когда она хватала его своими сильными руками за кисти рук, сжимала и страшно громко говорила: «Ку-у-уда-а-а полез?» Почему-то Мишу она не любила.

Рядом с ним в тот день был его верный друг Гришка. Он увлекался политикой и даже спорил на деньги, пытаясь угадать развитие ситуации в стране и мире. Мишу это беспокоило, порой Гриша хорошо проигрывался на этом, теряя деньги и уважение у победителей. Однако он говорил, что деньги это так, стимул лучше думать и ничего более. Поэтому Гришка принимал все политические события близко к сердцу. Когда пала Берлинская стена, то на следующий день он пришел к Мише с газетой в руках и радостно заявил:

– Ну всё, проиграли мы Холодную войну.

Когда развалился Советский союз, то ситуация повторилась – Гришка пришел с газетой и печально сказал:

– Ну, теперь мы точно проиграли Холодную войну.

В коридоре было шумно; каждый, кто заходил в холодную, накрытую серым светом комнату, старался благоговейно говорить шепотом, ходить как азиатский монах в неком негласном наклоне вперед, и своим долгом считал заметить очевидные перемены, произошедшие в лице покойной. Однако стоило им пройти за порог комнаты, как сырость и пустота высоких потолков квартиры наполнялась восклицаниями, монотонными историями, радостными встречами дальних родственников и последующими обвинениями во всех семейных грехах: от непослушности детей пятнадцать лет назад, обернувшейся разбитой вазой до, конечно же, квартирного вопроса. Недавно ушедшая страна подняла вопрос площади для проживания в жизни каждого жителя новой страны до невиданных высот. Из-за каких-то 30 квадратных метров разрушались семьи, вершились суды, представители сильного пола были готовы избивать друг друга, а слабого – доходить до невероятных уровней сквернословия. Конечно, это затрагивало не все семьи, довольно часто родственники могли договориться и просто затаить друг на друга только небольшие обидны. Но открытые войны и ненависть на почве вопроса о квартире не были редки. К слову, комнатка Сони Николаевны была приватизирована частным лицом, которое только и ждало, когда же умрет старушка-блокадница. У лица в кожаной куртке были большие планы на это место.

На самом деле Цвет не лукавил насчет «лучших апартаментов». За этим хостелом прочно закрепилась репутация одного из самых статусных. Появившись в первую волну их открытий, он сразу же привлек взгляды демократичными ценами и своей изюминкой: каждый номер был посвящен определенному писателю или произведению. Номер Пушкина, Достоевского, «Евгения Онегина», Есенина, Ахматовой, Маяковского, «Детства» Горького и т.д. Номер «Убийцы вы дураки» был один из трех двухместных номеров, и Николай даже не представлял, как его друг смог обеспечить ему столь удобные пенаты (остальные номера были по шесть-восемь мест).

Положив на тумбочку несколько книг, Зарёв посмотрел на зевающего товарища:

– Сонный ты какой-то сегодня.

– Я переезжаю сейчас. Ближе к центру буду жить. Но пока еще не получается въехать на новую квартиру, там еще пару дней будет предыдущий арендатор жить. А из своей прошлой каморки я съехал сюда. Так что и до вокзала идти было недалеко. Вот только всё равно проспал.

– Да к тому же и не выспался.