Управдом

– Да вроде как по работе, вместе с другим коммунхозовским.

– А, вот оно что. Думаешь, к зазнобе твоей подбирается? – Карецкий хотел хитро подмигнуть, но вместо этого широко зевнул, показав желтые от курева зубы. – Пал Евсеич, смотри, уведет девушку. Ох, сейчас бы поспать. Вроде тихий городок, мирный, а сколько швали развелось. Из Москвы их выставляют, так они сюда, по селам хоронятся, а в Рогожск приезжают фраеров пощипать. В трамвае опять карманник объявился, сегодня уже второе заявление принесли. А как я его найду? Базарный день на носу, народу тьма. Как лед на реке сошел, склады опять начали потрошить, уж засады ставим на дорогах, а они как-то просачиваются, сволочи. За лето уже одиннадцать случаев, ни одно не раскрыли. Слушай, бросай-ка ты свою кабинетную работу – и айда к нам, а то совсем там у себя в суде зачахнешь.

– Нет уж, лучше вы к нам, – Мальцев поднялся. – Со складами дела открыты, если до октября подвижек не будет, нам тут не поздоровится. Сторожа все одно твердят – появились четверо, лица замотаны, связали, товар увезли. Если недоработаем, песочить нас будут мама не горюй, считай, почти на триста тысяч добра пропало.

– Согласен, – субинспектор развел руками. – Делаем, что можем. Штат маленький, народу не хватает. И так без выходных вон пашем. Раскрыли дело профсоюзного председателя Жамкина, который заявление писал, что сейф у них в комнате взломали и похитили двести червонцев. Сейчас похититель у нас в каталажке сидит, уже признался.

– И кто он?

– Так сам Жамкин и есть. Потратил кассу на баб и водку, а потом испугался, что за растрату посадят, и решил взлом инсценировать. Нанял местного урку, тот ночью в комнату залез, стекло разбил, сейф сломал, только приятелям своим проговорился. Мы его, голубчика, повязали, а денег-то нет. Где, спрашиваем, профсоюзное добро? Он на Жамкина и показал, так тот сразу, дурак, признался. Так что забирай обоих хануриков, дело раскрыто. А с бандой пока не получается, нет зацепок, кроме этого ножика.

– Все мы в одном положении, – жестко сказал следователь. – По шапке вместе и будем получать. Ладно, как с пальчиками определитесь, сообщи, а то вы любите сначала сами дров наломать, а потом в суд это принести.

– Обещаю, – приложил субинспектор руку к груди.

План, предложенный Афанасием, был прост, но только на первый взгляд. Никто Травину дом бы просто так не отдал, а за деньги – не было у Сергея таких денег, чтобы целый дом арендовать, чай, не нэпман.

– Значит, решил допнагрузку на себя взять? – Кац прочитал заявление, бросил на стол. – Сам додумался, или подсказал кто?

– Афанасий Лазаревич, – признался Травин.

– Вот жучила, все ходы знает. Ну да ладно, с обычным домом у тебя бы это не прошло, ты же понимаешь? – начкомхозотдела откинулся на спинку кресла, набил трубку табаком, не спеша раскурил. – А так соглашусь, и ты с жильем будешь, и нам польза, для общего дела. На то, чтобы в порядок здание привести, тебе даю шесть месяцев.

– И надбавку.

– И надбавку, – согласился Кац. – Ставка управдома низшей категории – восемьдесят рублей, значит, доплата тебе на два разряда вверх. Тридцать целковых получишь, больше не дам, и на ремонт выделю строго по смете. Что вы там надумали с Афоней?

– Вот, – Травин развернул на столе план. – Смотрите, Лев Аверьяныч, в доме два этажа. Нэпман постарался, и к водопроводу подключился, и к электричеству, и даже яму выгребную снаружи сделал, а трубу из дома туда пустил. На первом этаже печь, от нее идет паровое отопление. Кое-что, конечно, растащили, но восстановить сможем. Внизу большое помещение, комната для прислуги, подсобка и прочее, это мы оставляем на потом, всегда разгородить можно. А наверху почти двести сорок квадратных аршин, или сто двадцать квадратных метров, их поделим на комнаты по пятнадцать метров, плюс коридор, получится шесть комнат. Шесть семей можно заселить. Или придержать для коммунхоза, будет гостиница для командированных, по четыре человека в комнате. Да, кроме двух этажей, еще чердак есть, и его можно на комнаты разделить, только утеплить надо будет или только в летнее время использовать. И подвал большой, можно под мастерские какие пустить или на склад.

– Надо обдумать, – начкомхоз выпустил большой клуб дыма. – Дом хорош, нечего ему без дела стоять. Приезжих и вправду расселяем кого куда, общежитие-то фабрике принадлежит, так что ты молодец, хорошо придумал. Осталось только привидения оттуда выселить и привести все в порядок. Кстати, дело твое обещали со дня на день прислать, само оно ушло аж в Нижний, оттуда не допросишься, но архивная копия осталась. Есть там что-то такое, из-за чего старому еврею стоит хвататься за сердце?

Новый клуб при ткацкой мануфактуре открылся недавно, рядом с ремесленным училищем, а точнее говоря – в одном из его зданий, и по вечерам там собиралась местная молодежь. Читали стихи, пели песни, а когда самодеятельность надоедала, смотрели кино.

Следующий день после того, как Сергей воодушевил своего начальника предстоящим изгнанием злых духов из пустующего здания, выпал на еженедельный выходной, по этому случаю в клубе крутили новый фильм Барнета «Мисс Менд» с Наталией Глан в главной роли. Показывали вторую часть, первая попала в Рогожск еще весной, и многие уже позабыли, что в ней происходило, но молодежь это не смущало. Из зала звучали комментарии, а музыкальное сопровождение прерывалось громким хохотом.

Травина в клуб притащила Люба, Сергей попытался купить ей билет, но девушка только фыркнула и достала две бумажные купюры по рублю.

– В нашей стране все равны, – строго сказала она. – Как тебе не стыдно предлагать такое комсомолке, где твоя пролетарская сознательность?

Сергей возмущаться не собирался, за свою жизнь всякое повидал, среди его знакомых женского пола встречались как те, кто считал, что мужчина должен оплачивать все, так и такие же современные девушки, не отягощенные предрассудками. И, если здраво рассудить, он предпочитал вторых, с ними и сложностей было гораздо меньше, и расставались они, когда приходило время, без особых эмоций.

Единственное, что его огорчало, так это то, что здесь членам профсоюза фабрики и комсомольцам те же самые билеты обходились по два рубля вместо трех. Денег у Травина почти не осталось, зарплата, даже с надбавкой, обещанной Кацем, светила только через десять дней, а брать подношения нэпманов он как-то брезговал, несмотря на то, что в коммунхозотделе этим промышляли многие.

Фильм он уже успел посмотреть в «Художественном», все три части, по контрамаркам от профсоюза. Картина ему и тогда не очень-то понравилась, во-первых, тем, что была чернобелой и немой, с картонными актерами и детскими спецэффектами, а во-вторых, с точки зрения сотрудника секретного стола, все эти дергания героев были пустым занятием. На месте ленинградской милиции он бы перестрелял злодеев, не успей они сойти с корабля, и закрыл тему с империалистами, но авторам картины удалось растянуть эту бессмыслицу на три часовых сеанса.

А вот Люба смотрела раскрыв рот, кричала, переживала, прижималась к Сергею невыдающейся грудью и хватала его за руку в самые острые моменты.

– Какая же она красавица, – заявила машинистка, когда картина закончилась, и они в числе последних посетителей вышли из клуба. – И молодец. Не побоялась пойти против проклятых буржуев, хоть и американка, но настоящая, по сути, советская женщина. Я бы тоже вот так поступила. Отличный фильм, правда?

– Сногсшибательный, – подтвердил Сергей. – Куда пойдем? К тебе или ко мне в общежитие?

– Сегодня не выйдет, у меня дела, надо готовиться к завтрашнему собранию. Будем голосовать за то, чтобы нашему городу дали имя настоящего революционного героя, вместо старорежимного названия. Пойдем с нами, заодно и поучаствуешь? – и она кивнула на компанию явно комсомольского вида. – Отличные ребята, из цеховой комсячейки.

Травину отличные ребята не понравились. В основном тем, что все они были в разной степени навеселе – водку в буфете клуба комсомольцам разливали за минусом трети цены, а пьяных Сергей не любил и в этой жизни, и в прошлой. Сам он после контузии если и выпивал изредка, то никакого удовольствия от этого не получал, и опьянения тоже, словно вода проскакивала через пищевод, только голова иногда болела от тридцативосьмиградусной продукции Наркомпищепрома. На семерых ребят в этой компании было всего две девчонки, включая Любу, а это значило, что дело непременно дойдет до драки. Начинать жизнь в городе с мордобоя Сергею не хотелось.

– Нет, сам дойду, – решил он.

– Ну, как знаешь, – Люба разочарованно тряхнула головой. – Увидимся завтра.

И убежала.

Редко, очень редко его здесь вот так оставляли без женского внимания – свободные нравы Республики Советов совершенно уничтожили буржуазную скромность и мораль. Мотоцикла, чтобы добраться до общежития, тоже под рукой не было, его Сергей оставил в гараже коммунхозотдела, на всякий случай – украсть не украдут, а вот колеса отвернут и приделают к какойнибудь телеге, и бензин сольют. Технику даже в гараже спасало только то, что в мототехнике в Республике Советов мало кто разбирался.

Молодежь кучками пробиралась по улице Советской Конституции через мост, горланя песни, и исчезала на той стороне реки; мероприятие закончилось засветло, только-только начинало вечереть, ясная погода, уходящее за горизонт солнце и растущая луна, уже вылезшая на небо, отлично освещали дорогу, и Травин самонадеянно решил, что дойдет до дома сам, в одиночку. Можно было отправиться вслед за остальными, а можно было вернуться чуть назад, на улицу, названную в честь эсера Егора Сазонова, убившего царского министра фон Плеве, дойти до другого моста и оказаться почти в центре города, возле Богоявленского собора, который в прошлом году, как выяснил Сергей, остался без колоколов, но все равно с попами. А там уже и до фабричного общежития, куда поселили Травина, было рукой подать. И путь был вроде как покороче, чем тот, который выбрало большинство.

Дорога шла мимо складов, забитых чуть ли не до крыш. Водная артерия, соединявшая Рогожск и Москву, позволяла вывозить отсюда грузы по реке, и с окрестных волостей на склады свозили и зерно, и мануфактуру, и прочие товары, которых в уезде выпускалось множество.

Сергей быстро понял свою ошибку, равно как и то, почему никто из зрителей не отправился по тому же маршруту. По улице Советской Конституции можно было дойти до трамвая, ходившего с утра и до самого вечера, и на нем доехать через весь город до нужного места – если ноги устанут. И замощена она была камнем, не в пример той, по которой он теперь шел, периодически спотыкаясь.

Когда Травин наступил первый раз во что-то липкое и дурно пахнущее, то просто выругался и постарался дальше обходить конские каштаны, но это не всегда получалось – улицу Сазонова никто не убирал, так что уже через две сотни метров он только и делал, что матерился. Сергей всерьез думал повернуть обратно, к цивилизации, и только врожденное упрямство тянуло его вперед.

Распахнутые ворота склада он увидел, только когда подошел практически вплотную. Длинное кирпичное здание стояло в сорока метрах от улицы, которая в этом месте поворачивала, и Сергей ошибся, принял отводок из утоптанного грунта за основной путь. Рядом с воротами стояла телега, заполненная едва ли на треть какими-то тюками; когда Травин подошел, здоровый бородатый мужик в ватной кофте поправлял подпругу. Лошадь фыркала и пыталась его укусить.

– Эй, – Сергей приблизился почти вплотную, прежде чем мужик его заметил, – не пойму, свернул, что ли, не туда? Это улица Сазонова?

– Улица дальше, – бородатый мотнул головой, – иди своей дорогой, мил человек, не мешай работать.

Он разогнулся, выгнув спину, рукава фуфайки были обрезаны, выставляя на обозрение мощные руки, заканчивающиеся толстыми пальцами. Грузчик был немного ниже Травина, зато в плечах как бы не раза в полтора шире. По тому, как он подхватил небрежно тяжеленный с виду тюк и легко забросил его на телегу, можно было представить, насколько этот мужик был силен. К тому же бородатый был не один, еще двое стаскивали тюки поближе к выходу, судя по тяжелому дыханию, груз действительно весил немало. Травин бы так и ушел, но увидал в неясном свете керосинового фонаря, освещавшего помещение, чьи-то ноги. В горизонтальном положении. То, что происходило на складе, его никаким образом не касалось, валяется человек на полу, может, устал и отдохнуть прилег. Житейская логика говорила, что нехорошие дела обычно обделывают ночью, когда никто не видит и все спят, а не вот так вот – практически среди бела дня. Но без малого год, проведенный в угро, подсказывал, что что-то тут нечисто.

– Может, помочь? Я бы за пару рублей тут перекидал вам груз-то, – предложил он бородатому, – а то на фильму потратился, гол как сокол. Вон смотри, какая тяжесть, сами не сдюжите.

На вид те двое, что таскали тюки, были не такие уж хилые. Ростом, может, поменьше Сергея на голову и пожиже того, что у телеги стоял, но телосложением крепкие. Бородатый обернулся, тихо свистнул. И из глубины склада показался еще один, невысокий и худой, со шрамом на подбородке.

– Вот, – мужик кивнул худому на Травина, – заработать хочет. Говорит, пожрать не на что купить.

– А ты? – худой покосился на Сергея.

– Я ему баю, мол, иди своей дорогой, барин.

– Гражданин, – поправил его худой, чуть картавя. – Бар нету теперь, извели под корень породу поганую. А все правильно вам мой друг объяснил, мы сами отлично справимся. Вы куда направляетесь, товарищ?

– К мосту.

– Так это вам в другую сторону, – худой радушно улыбался, держа руку в кармане. Двое его товарищей перестали таскать тюки и подошли поближе, обошли Травина стороной и встали чуть позади. – Направо надо, до фабрики, аккурат где новый клуб, а там по Конституции до трамвая. Здесь, сами видите, грязно и вечереет уже.

– Да уж сколько прошел, – Сергей развел руки в стороны, показывая – сколько. – Тут вроде недалеко, доберусь. Мне вот заработать бы чуток, билеты, зараза, дорогие, и за что только целковые дерут.

Худой внимательно и, как казалось Травину, с сочувствием его выслушал, чуть кивнул головой. Двое его подручных схватили Сергея за разведенные руки и потащили к воротам склада. А бородатый постарался ткнуть ему в челюсть своим громадным кулаком. Травин среагировал слишком поздно, постарался уйти вправо, и удар попал ему в левое плечо. Кулак ударил с такой силой, что Сергея развернуло вместе с подельниками бородатого. Те растерялись, но руки продолжали держать крепко.