Особо опасная особь

Виктор поднял руку. Червь свисал с его ладони с двух сторон, пульсирующие волны пробегали по плоскому членистому телу, струйки зеленой слизи стекали обратно в аквариум.

– Хозяин, – произнес глист. – Скажи: «Хозяин».

– Хозяин, – как эхо, отозвался Виктор.

– В каждом доме должен быть хозяин. В твоем доме хозяин – я. Отныне и до самой твоей смерти.

– Ты – Хозяин.

– Отлично, человечек. Ты становишься понятливым. А теперь открой рот.

Виктор, цепенея от ужаса, открыл рот.

– Шире! Так я не пролезу!

Челюсти Виктора раздвинулись, словно их растащили домкратом. Хрустнуло в ушах, боль пронзила распяленное лицо сверху донизу. Как можно проглотить такое – огромное, жесткое?! Эта тварь распорет его глотку, разорвет в ошметки пищевод, пробуравит желудок…

Лентец поднял головку, оснащенную тремя крючковатыми челюстями.

– Пора, человечек. Я иду домой.

Рука Виктора поднялась и запихнула червя в рот.

И настал ад.

День 52

Лина не сразу поняла, где находится. Сознание наплывало волнами, прорезалось мучительной болью и уходило, возвращая Лину в благодатное бесчувствие. Ферменты в крови трудились, перемалывая молекулы нейролептика, паузы забытья становились все короче, и наконец Лина осталась наедине с безысходной реальностью.

Она лежала голая, распятая, намертво пригвожденная к столу тяжелым фиксатором. Пластмассовая трубка торчала в ее горле, шла в трахею, аппарат искусственного дыхания мерно нагнетал воздух в легкие, раздувал их, как меха. Каждый вздох отдавался сотней раскаленных игл, пронзал грудь насквозь.

Лина попробовала пошевелить пальцами – получилось, но не дало ничего. Предплечья и голени были прижаты к столу теплым, нагревшимся от кожи пластиком. Лина почти не чувствовала своего затекшего тела.

Она вспомнила все – как Виктор обманул ее, как убил Тутмеса, как приговорил к смерти ее, Лину и как привел приговор в исполнение. Она осталась жива. Сколько времени прошло? Черт знает… во всяком случае, достаточно, чтоб организм начал восстанавливаться.

Он оставил ее в живых – надо думать, не нечаянно. Это означало, что скоро он придет сюда. Чтобы добить? Не сразу, Лина, не сразу. Сверхрациональный Вик не делает впустую ни единого движения. Он оставил Лину для очередных опытов, и нетрудно догадаться, что на сей раз не будет никакого снисхождения – вивисекция, расчлененка вживую, вот что ее ждет.

Первым делом – убрать проклятую трубку. Она мешает думать, сводит с ума мерным возвратно-поступательным движением воздуха. Лина сжала трубку губами, вытянула их вперед. Внутри горла что-то противно сдвинулось, отлепилось от стенок трахеи, Лина дернулась от боли. Втянула губы назад, снова сжала трубку, вытянула ее изо рта еще на сантиметр. Больно, больно…

Ни выругаться, ни помолиться – голосовые связки растянуты трубкой, бесполезны. Только терпеть – минуту за минутой, сантиметр за сантиметром.

* * *

Виктор лежал на полу с широко раскрытыми глазами, с открытым ртом, лужица запекшейся крови окружала его голову бурым ореолом. Он глядел прямо в потолок, но не видел его. Виктор находился в чужом сознании, в чужом теле. Был вне себя – настолько, насколько это вообще может быть.

Он – Тутмес, он стоит на коленях. Ненавистный Виктор Дельгадо нависает над ним, орет в истерической ярости, брызгает слюной, размахивает кулаками. Тутмес знает, что способен вскочить на ноги, ударить Виктора, даже убить его, несмотря на присадку «serve». Потому что присадка давно уже не работает – Хозяин намного сильнее ее. Истинный Хозяин. Старый белый червь.

– Склонись ниже, человечек Тутмес, – голос истинного Хозяина. – Подставь свою бритую черепушку – пусть пнёт по ней как следует. Ты это заслужил…

Удар, раскалывающий мозг подобно молнии. Грохот, страх, боль, бессильная обида, не имеющая выхода ненависть. Черная воронка затягивает его, раскручивает как волчок, выкидывает в другое место, в другое время.

Он снова стоит на коленях, острые камни впиваются в кожу, теперь запястья его связаны грубой толстой веревкой. Конец веревки держит в коричневой руке Тутмес. В другой руке Тутмеса – древний, видавший виды автомат. Тутмес одет в балахон до пят – некогда светло-голубой, теперь невероятно грязный. На голове Тутмеса – клетчатая арабская накидка с двойным черным обручем. Почему-то Виктор знает, что Тутмеса сейчас зовут Мохаммедом, а еще раньше звали Асэбом. А он, Виктор, находится в теле Джона Чейни, американца, лейтенанта из батальона Международного Сдерживания.

– Ты грязная американская свинья, – говорит Мохаммед-Тутмес. – Мне платят за то, чтобы я убивал таких неверных свиней как ты. Но это неинтересно – просто убивать, понимаешь? Я никогда не убиваю просто. Когда ты загнал в сарай две сотни жителей из Эмбео, запер и сжег их, ты ведь не думал о Сдерживании, правда? Ты думал о своем удовольствии, грязный кафир. Тебе нравится запах жареного человеческого мяса. Сейчас ты нанюхаешься его вдоволь, только мясо будет твоим. Ты сам разожжешь костер…

– Это воспоминания, – снова голос Хозяина. – Но и в проигрывании старых записей можно найти немалую радость. Доставь мне удовольствие. Разжигай огонь для себя, гори подольше, кричи погромче, мучайся. За это я отпущу тебя. Отпущу на тот свет. Но не сейчас, конечно – ты еще должен мне послужить.

* * *

Лина кашляла долго, сухо, лаяла подобно собаке, никак не могла остановиться. И все же это было лучше, чем ощущать чужеродность жесткой трубки в горле. Теперь она дышала сама. Сама.

Она перевела дух только минут через десять. Благодатная слюна медленно наполнила рот слюной, смочила высохший до скрипа язык. Кластер регенерации продолжал свою работу.

Что в том толку? Выздороветь здесь, зажатой в тисках, распятой как лягушка для препарирования? Ей нужна сила.

Лина подергала руками и ногами – бесполезно, движение ограничено миллиметрами. Единственное свободное пространство – вокруг головы. Головой можно крутить как угодно. Лина подняла голову вверх, уперлась лбом в нависающую часть фиксатора. Она знала эту конструкцию – не раз уже лежала под колпаком, приходя в себя после очередной присадки. И всегда приходил Тутмес, милый старина Тут-как-тут, освобождал ее от оков и вел под ручку в свою комнату, что-то добро шепча на ухо.

Больше он не придет.

Пусть придет пальцеглаз. Здесь ему негде разогнаться, добраться до скорости, запускающей переключатель. Но пусть он все же придет, поможет ей. Потому что он там, внутри нее, спит как зимний сурок. И потому что больше помочь некому.

Разбудить пальцеглаза.

* * *

Виктор встал, медленно добрел до зеркала в стене. Смертельно бледная физиономия, остекленевшие глаза, потеки крови из уголков рта. Сгорбленная, лишенная силы фигура, руки, висящие как сухие плети. За несколько часов он постарел на двадцать лет.

– Что дальше, Хозяин?

– Ты приведешь себя в порядок. Ты неважно выглядишь, человечек – не хочу, чтобы Шон испугался, увидев тебя. Он прилетит через три дня, если я не ошибаюсь?

– Да, Хозяин.

– Он доставит тебя на Землю. И там начнутся наши увлекательные приключения.

– Но мои исследования, их нужно закончить…

– Забудь о них. У меня есть план собственных исследований. Ты вхож в высшее общество. Вероятно, там найдется немало особей, подходящих мне в рабы. Впрочем, возможен и другой вариант – посадить тебя в тюрьму. Думаю, власти сделают это с большим удовольствием. Как насчет явки с повинной?

– Только не это! – умоляюще выкрикнул Виктор. – Прошу вас, Хозяин, прошу нижайше…

– Заткнись. Мы весело проведем время.

* * *

Пальцеглаза завалило камнями – накрыло обвалом, сошедшим со склона. Не убило, не покалечило, всего лишь обездвижило. Так вот удачно.

– Тебе повезло, пальцеглазик, – прошептала Лина. – Выбирайся, милый уродец. Выбирайся.