Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус

Предбанник у вдовицы оказался просторным – со столом, с лавками – видать, когда-то любили тут сиживать, мед-брагу-пиво пить.

Плеснули боярину на лицо водицы, тут де и разложили – Окулко-кат приосанился, да со свистом плетью по толстому заду – жмых!

– Ой, ой! Помогите! – заверещал прощелыга Телятников. – Как, черти, посмели?! Да я вас…

– А ну-ка, посильнее его!

– Ой-ой! Не надо, не надо… За что-о?!

– Сам знаешь – за что. Поклон тебе с Заболотья.

– У-а-а-у-у-у-у-у!

Волком завыл боярин, забился, задергался… Не ускользнешь, чай, не угорь!

– Господине, – приоткрыв дверь, озабочено промолвил один из посланных за слугою парней. – Вдовица на крыльцо вышла. С баклагою. Может, ее…

– Подождите, я сам. Что со слугой-то?

– В амбаре заперли. Вот и вдовицу б туда!

– Говорю же, подождите с вдовицею, ее лучше в избе запереть – все теплей. Где, вы сказали, старушка-то?

– На крыльце.

Выскочив из бани, боярич поспешно подбежал к крыльцу, скинув по пути колпак – не пугать же пожилую женщину. Сразу же, у крыльца и столкнулся с закутанной в длинный плащ фигурой, да голос встревоженный услыхал:

– Кто таков? Сейчас велю псов спустить.

– Так-то ты, уважаемая, гостей встречаешь? Вот, заглядываем во все избы – на праздник, на хороводы звать.

– Была я уже на празднике, – с усмешкой отозвалась вдовица. – С утра еще. А уж хороводиться – стара. Одначе благодарствую, что не забыли, позвали… Что же мы тут стоим? Проходи в дом.

– В дом так в дом – как скажешь.

Вдовушкина изба – не хоромы, конечно, но все же довольно просторно, уютно даже – не так поразила Ремезова, как сама хозяйка, в свете сальных свечей оказавшаяся не такой уж и старой: сей миловидной черноглазой женщине на вид вряд ли было больше тридцати. Ну, для этой эпохи, конечно – уже пожилая.

Примерно столько же – если не меньше, было и старушке-матушке – по Шекспиру – Джульетты.

– Ну, что же ты стоишь, гостюшка? Садись, вон, к столу – в ногах правды нет.

Перекрестив лоб, Павел осторожно уселся на лавку:

– А хозяин твой где?

– В баньке парится, нескоро еще придет, очень нескоро. Он – парится, а я тут одна сиди, скучай!

– Нешто у такой красавицы поклонников мало? – совершенно искренне удивился молодой человек.

Вдовушка улыбнулась, от чего лицо ее вспыхнуло самой настоящей красотою, и Ремезов только сейчас разглядел, до чего ж была красива эта женщина. Вот вам и старушка! Длинные, черные как смоль ресницы, аристократически бледное, с тонким чертами, лицо, глаза – антрацитовые, с поволокою… интересно, какого цвета волосы – жаль, не видно, по обычаю закрыты убрусом. От чужих.

А у боярина-то губа не дура!

– Пей, милый вьюнош! – хозяйка не сводила с нежданного гостя заинтересованных глаз, даже медовухи самолично плеснула, от души, целую кружку.

– Выпью, – задорно тряхнув головою, согласился молодой человек. – За-ради праздника… ну и, хозяюшка, за тебя.

– За меня потом пить будем, ну а за праздник – и я с тобой дерну по кружке. Как хорошо на Покров! Как много вокруг новых людей, в гости все ходят… вот и ты зашел. Не знаю, как звать…

– Михаилом.

– Врешь, наверное. Почему-то так чувствую. Хотя мне-то какая разница? Зашел – и славно. Зело пригож ты, молодец, и, видно, не из простых.

Ремезов хохотнул:

– Да уж, не из холопов.

– Скажешь тоже. Ну, что – пьем?

Оба разом выпили, поставили кружки.

– А как тебя зовут?

– Скажусь Клеопатрою! Была в древние времена такая царица. Еще при Цезаре.

– Ты и про Цезаря знаешь? – удивился гость. – Ну, надо же!

– А ты меня совсем уж за дуру счел? – вдовица прищурилась. – Обидел, обидел ты меня, гость.

– Как же вину свою загладить? – прошептал Павел, давно уже тонущий в зовущем взгляде сверкающих карих глаз.

– Просто поцелуй меня… по-братски – в уста. За-ради праздника.

– С охотою…

– Знаешь, когда-то у римлян был такой праздник – Сатурналии…

Их губы встретились… и словно проскочила искра, упала на лужу бензина, и яростно вспыхнуло пламя.

Павел целовал отнюдь не по-братски, а вдовушка не противилась, наоборот, уже сама сняла с гостя пояс… рубаху… целуя, целуя, целуя…

Молодой человек, не в себе от вдруг нахлынувшей страсти, сорвал с томно посматривающей женщины паневу, убрус… Ах, какие у нее оказались волосы! Густые, вьющиеся, с рыжиной – медно-змеиные, как пел когда-то Вертинский.

– Пойдем… пойдем – тут рядом – в опочивальню.

Уложив гостя в накрытую медвежьей шкурой постель, вдовица сняла с себя платье, явив такую фигуру, что молодой человек застонал, словно дикий зверь, бросился, схватил женщину в объятья. Нежная теплая кожа… горячее дыханье… сверкающие глаза. Ах, какая упругая грудь… накрыть губами соски… так… Теперь – пупок… а вот сейчас…

Вдовица изогнулась со стоном: