Лоцман. Власть шпаги

– А! Герр Бутурлин! – узнав визитера, Ганс почтительно посторонился. – Прошу вас… Садитесь вот в кресло. Правда, хозяина нет… А когда явится – даже и не знаю. Право же, затрудняюсь сказать. Вы, верно, за расчетом пришли?

– Да нет, – садясь в глубокое резное кресло, успокоил Никита Петрович. – Со мной уже рассчитался шкипер.

– Ах, да, да. Хозяин же говорил… И как я мог забыть?

– А как юная госпожа Анна? – гость поежился – в доме было достаточно прохладно и сыро, видать, камин не растапливали уже давно. – Я пройду? Поднимусь?

– О, господин! – замахал руками слуга. – Госпожа Анна никого не принимает. Никого не хочет видеть! У нас такие обстоятельства, видите ли… Такие, что не приведи Господи!

– Ничего, – встав, молодой человек решительно направился к лестнице. – Я не надолго. Всего-то на пару слов.

– Но… – Напрасно протестовал Ганс! Бесполезно. Кто бы мог остановить влюбленного дворянина? Да конечно же никто! Тем более какой-то слуга.

Оказавшись перед дверью возлюбленной, Никита Петрович на миг вдруг оробел… Но только на миг! Поправив висевшую на боку шпагу, подкрутил усы… постучал, спросил по-немецки…

– Госпожа Анна?

– Кто там?

Услышав знакомый голос, молодой человек в нетерпении толкнул дверь.

– Ах, это вы…

Как-то не хорошо произнесла Аннушка эти слова. Без всякой особой радости и даже с какой-то обреченностью, что ли. Словно бы это не с Никитой она прогуливалась по саду еще не так давно.

– Я слышал, у вашего отца какие-то трудности, – войдя, галантно поклонился Бутурлин. – Но я очень рад вас видеть, милая Анна! Очень-очень рад.

– Я тоже рада…

Ага, рада, как же! Что-то не похоже. Слишком уж унылый голос, унылый вид. Впрочем, если семейство на грани разорения, то чему и радоваться-то?

И все же, и все же, несмотря на весь свой грустный вид, девушка была чудо как хороша и поистине обворожительно прелестна, как бывает прелестна самая нежная и чистая юность, воспеваемая поэтами в стихах. Скромное голубовато-серое платье с передником очень шло Аннушке, еще больше оттеняя небесную голубизну глаз. Ах, эти глаза! Эти ресницы, трепетные и пушистые, эти золотистые локоны, пухленькие губки и премиленький, слегка вздернутый, носик… Ах, красива, красива! Красоты этой не портила даже грусть, скорее, наоборот, мокрые от слез глаза придавали девушке особый шарм.

– Садитесь, – взяв молодого человека за руку, Анна запоздало кивнула на узенькую софу, стоявшую у самой двери и явно предназначенную для гостей. Обитая темно-голубой тафтою с золотистым узором, софа эта тоже весьма подходила к цвету глаз юной хозяйки. Да все здесь, в комнате, было устроено по ее вкусу – и обивка стен, и синие шелковые портьеры… были когда-то. Вот здесь же висели, да…

– А мы портьеры продали, – вздохнув, поведала девушка. – Пришлось. И Марта, кухарка – помните ее? – ушла. Отцу просто нечем платить. Такие уж наступили времена.

– Ничего, – сунув руку в карман, Бутурлин ободряюще улыбнулся. – Времена бывают разные. Главное их пережить.

– Вот именно! Пережить! – вскрикнув, Аннушка нервно взмахнула рукой и, как показалось Никите, хотела еще что-то сказать… но почему-то замолчала, насупилась.

– Вот… – молодой человек достал наконец перстень. – Хочу вам подарить.

– Мне?

– Вам, Анна, вам.

– Ой… Прелесть какая! – не чинясь, девушка надела перстень на безымянный палец и улыбнулась. – Спасибо, Никита! Дайте же я вас поцелую… вот прямо сейчас!

Бутурлин, конечно же, не протестовал, быстро подставил губы и жалел лишь об одном – что поцелуй-то вышел неглубоким, коротким. Чмок-чмок – и все! Выстрел какой-то, а не поцелуй. Впрочем, молодые люди еще не были так уж близки… но к тому все шло, как почему-то был уверен Никита Петрович. К тому, к тому – к чему же еще-то? Вон, кольцо какое подарил… Понравилось!

После поцелуя – пусть даже такого, робкого – молодой человек и вовсе воспрянул духом:

– Я, милая Аннушка, собираюсь сватов засылать!

– Сватов? – девушка хлопнула ресницами и нерешительно покусала губу.

– Вот и хотел сперва узнать – как вы к этому отнесетесь? – визитер уже брал быка за рога. – Не будете ли против?

– Против? Да нет… Вы мне, в общем-то, не противны, – Анна улыбнулась, как показалось Никите, этак лукаво, со значением или с каким-то скрытым смыслом. Правда, улыбка ее быстро угасла:

– Но ведь вы знаете. Батюшка все решает.

– Это понятно! – схватив руку возлюбленной, пылко заверил гость. – Но ведь я теперь знаю, что вам не противно будет…

– Нет-нет…

– И это – главное! Это ведь хорошо, правда? Хоть и батюшка ваш все решает, а все же приятно ваше мнение знать… Ах! Знаете что? Я сватов прямо уже сегодня пришлю!

Бутурлин говорил, волнуясь, глотал слова, сбивался, временами переходя с немецкого и шведского на русский. Впрочем, как все жители Ниена, Аннушка прекрасно понимала и тот, и другой, и третий.

– Нет, сегодня поздновато уже, – девушка посмотрела в окно. – Да и батюшка когда явится – неизвестно. Давайте лучше завтра!

– Хорошо, – поспешно согласился влюбленный. – Завтра так завтра. Прямо с утра.

Эх, знал бы он тогда! Уж, может, и поторопился бы… а так… Впрочем, в тот момент душа Никиты Петровича пела!

– Ну, вы идите тогда, Никита… До завтра.

– Да-да, до завтра!

Шалея от предчувствия казавшегося таким близким счастья, молодой человек порывисто обнял любимую и принялся крепко целовать в губы! Именно так – не «поцеловал», не «чмокнул», а принялся целовать со всей страстью, жарко, пылко и долго, наслаждаясь волнующими изгибами тела возлюбленной, пусть даже пока и под платьем. Ах, с какой нежностью Никита гладил Аннушку по спине, как заглядывал в глаза, небесно-голубые, чуть прикрытые пушистыми ресницами… А вот уже погладил ладонью шейку, плечо…

– Ах, Никита… вы так… вы так целуете…

– Вам не по нраву? Извиняюсь…

– Нет, нет… по нраву… И давай уже на «ты», ладно?

Неизвестно еще, чем бы там все кончилось с этим пылким поцелуями да жаркими объятиями, может, вышло бы что и большее – тем более рядом софа… Да только вот всю обедню обломил некстати припершийся слуга! Постучал, правда…

– Госпожа не делает ли ужинать? Я все приготовил в трапезной…

– Спасибо, Ганс. Нет. Я батюшку подожду.

Ах, как она раскраснелась! Как похорошела, расцвела… и вся грусть уже куда-то ушла, будто и не было. Засверкали глаза, губы растянулись в улыбке, а на щечках заиграли лукавые ямочки.

Все же пришлось уйти, да. Как честному человеку. Таковы уж правила приличного общества. Сначала сватов, а уж опосля… Опосля – все остальное, к сватовству прилагающееся.