Последняя подмосковная (Покровское-Стрешнево: неизвестные страницы)

«Г. Кольбе управлял фабрикою с момента ее возникновения, т.е. с 1856 года, и управлял ею без всякого, можно сказать, контроля со стороны каких бы то ни было властей… Будучи представителем столь громадного торгового предприятия, Кольбе приходил в соприкосновение со многими лицами, в том числе и с высокопоставленными, и при своем уме и своей ловкости успевал располагать к себе всех, кого хотел… Пользуясь этим расположением, рассчитывая на поддержку, Кольбе не только самовластно расправлялся с рабочими, но даже и с лицами, ему вовсе не подчинёнными, нисколько не стеснялся, если они не подчинялись ему»[26 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 345.]. Он установил неподсудность местному судье, которому сам предписал не принимать к разбирательству дел Кренгольмской мануфактуры, поссорился с Нарвским магистратом и «даже считал возможным требовать от духовенства, чтобы оно считалось с его видами», был «на ножах» с назначенным жандармским офицером Андреяновым, сочиняя на него доносы. «Таким образом, находясь вне всякого контроля, пользуясь своей властью, а также беспомощным состоянием рабочих и рассчитывая на свои связи и знакомства, г. Кольбе управлял своею фабрикою в течение многих лет совершенно самовластно; он был и судьею в своих собственных делах с рабочими и исполнителем своих решений. Неограниченный произвол г. Кольбе ложился тяжелым бременем на рабочее население; злоба и ненависть к Кольбе накипала в нём, но не проявлялась, удерживаемая страхом, который Кольбе внушал рабочим»[27 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 346.].

Сам эстляндский губернатор Шаховской писал управляющему министерства внутренних дел по результатам расследования: «настроение умов, при котором проявились на мануфактуре помянутые беспорядки, были неизбежным последствием совершенной бесправности рабочих перед фабричным начальством и накопившегося годами раздражения, вызванного отсутствием возможности приносить справедливые свои жалобы на произвольное и самоуправное с ними обращение»[28 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 332.].

Кроме того, буйным цветом развилась система штрафов, налагаемых произвольно. Комиссия докладывала тому же министру внутренних дел Тимашёву, что хотя в правилах наложения штрафов было «объяснено, что собираемые штрафные деньги будут употреблены на вознаграждение тех лиц, которые исполняют свои обязанности к удовольствию мануфактуры и отличаются хорошей работой и поведением, а также на поддержание домашних церквей и школы, учрежденной мануфактурою, между тем штрафы и вычеты налагались фабричными мастерами и техниками, и большая часть сих денег выдавалась тем же мастерам, а также и прочим служащим лицам, которые налагали штрафы как добавочное содержание в виде награды… Этим способом учредители, обеспечивая за собой присутствие на фабрике хороших мастеров, давали им возможность при неопределенной системе штрафов руководствоваться одним произволом при наложении штрафов на рабочих, уменьшая тем самым размер задельной и поденной платы, и извлекать материальные выгоды для себя и для владельцев мануфактуры»[29 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 355]. И далее: «Товарищество Кренгольмской мануфактуры, преследуя одни коммерческие цели, не признавало возможным в продолжение своего 15-летнего существования принять на себя расходы по содержанию больных… Между тем блестящее положение торговых дел… и громадный дивиденд… по-видимому, давали полную возможность отделить несколько из прибылей для благотворительных целей; но товарищество, вследствие пробела в нашем законодательстве по сему предмету, считало себя свободным от подобных нравственных обязанностей, которые не были обозначены в законе»[30 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 363—364.]. Крайне интересен вывод, сделанный комиссией: «Обеспечение гражданских прав рабочих и точное определение круга действий фабричного управления в пределах закона могут служить единственным ручательством в том, что положение рабочих на Кренгольме не будет зависеть от личностей, стоящих во главе фабричной администрации. Равным образом оказывается необходимым установить отношения между трудом и капиталом, т.е. между рабочими и фабричным управлением, которое извлекая огромные выводы от труда, пользуется одним правом эксплуатации, без всяких обязанностей в пользу рабочих»[31 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 363. К этому месту в первоисточнике была сделана ссылка: «На эту фразу обращено особое внимание. Со слов «установить отношения…» все слова подчёркнуты карандашом, а на полях написано: «Ого!».].

В целях «экономии» была допущена также настоящая антисанитария, ставшая непосредственной причиной холерной эпидемии. Еще в августе 3-е Отделение докладывало императору: «С 23 июня по 10 августа холерою заболели 112 человек и из них умерло 35; болезнь преимущественно проявлялась между живущими в частных домах, что можно отнести к неопрятности эстов и боязни отправлять зараженных в больницы; так, в одном помещении найдено: один мертвый, двое больных холерою в корчах и маленькая девочка умиравшая, кроме того помойные и выгребные ямы не были засыпаны известью»[32 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 319.].

Специально созданная Комиссия докладывала о том же:

«На соседней с мануфактурою земле господина Крамера и занятых исключительно рабочими мануфактуры, грязь и неимоверное переполнение этих домов рабочими происходило до начала беспорядков всякое описание, и потому свирепствовавшая в этом году холера находила здесь для себя обильную пищу; при осмотре этих домов одним из членов комиссии, во время самого разгара холеры, было замечено, что в одной и той же комнате помещались как умершие и больные в страшных мучениях, так и здоровые, которые, при подобном зрелище, скорее походили на двигающиеся тени, чем на живые существа»[33 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 380.]. «Относительно квартир в домах г. Крамера, – докладывала комиссия министру Тимашёву, – они по устройству своему совсем недурны, но только в видах личных выгод хозяев этих квартир они переполняются до неимоверной степени мелкими жильцами», а кроме того, отмечалось «отсутствие надлежащего и периодического осмотра Крамеровских домов окружным медицинским управлением»[34 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 380.].

В казармах спали вплотную друг к другу, без разделения по возрастам и даже по полам (незамужние оказывались вместе с неженатыми), вентиляция не была организована, отходы не убирались, отхожие места были переполнены, и в конце концов бывшая в том году эпидемия холеры «посетила» и Кренгольм.

При этом в ходе разбирательства в качестве положительного примера в документах часто упоминались суконная и льнопрядильная фабрики барона Штиглица на противоположном берегу Нарвы. Там были отмечены несравнимо меньшие суммы штрафов, а работающие дети отличаются несравненно более здоровым видом, «нумера в казармах барона Штиглица, куда допускаются только одни семейные рабочие, несравненно обширнее. По крайней мере, вдвое, светлее, чище и с хорошею вентиляциею, а плата, взимаемая за них, простирается от 1.5 до 2 р. в месяц с водою и дровами. Холостые же и женщины, размещаемые в отдельных казармах с нарами для матрасов, за посещение ничего не платят, а только вносят по 15 коп. с человека в месяц для найма рабочего, который убирает казармы и носит дрова и воду»[35 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 377.] и т. д. Причем, что любопытно, отмечалось: «Весьма интересно сравнить правила Кренгольмской мануфактуры с такими же правилами соседней суконной фабрики барона Штиглица, тем более что суконная фабрика при составлении правил имела перед собою, как образец, правила Кренгольмской мануфактуры»[36 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 389.].

В числе требований, с которыми согласились власти, было некоторое сокращение рабочего дня, дабы рабочие успели передохнуть и своевременно питаться, устранить произвольную систему наложения штрафов и еще некоторые другие. Разумеется, был уволен и управляющий Кольбе.

Впрочем, на этом история не кончилась. Сложившееся новое положение вызывало как недовольство фабричных властей, чьи права оказались ужаты, так и самих рабочих, ощущавших в этом тревожную неустойчивость и опасения, что уступки будут забраны назад. (Шаховской писал в очередном донесении товарищу шефа жандармов Н.В.Левашову, что фабричное население «вообразило себе, что хотят изменить (установленный – А.П.) порядок… и заставить их работать на прежнем основании»[37 - Рабочее движение в России в XIX веке. – Том II. Часть первая / 1861—1874/. – С. 335.]). И в сентябре, ровно через два месяца после начала волнений, на фабрике возникли новые беспорядки, на этот раз спровоцированные несколькими рабочими-эстонцами, натравливавшими остальных рабочих на фабричную администрацию. В итоге власти были вынуждены вызвать на подмогу армейский полк и изолировать, а потом и вывезти провокаторов в Ревель (что, впрочем, не мешало историкам вплоть до конца советской власти утверждать, что стачка была «подавлена войсками»). На том стачка и закончилась.

Как видим, князь Михаил Валентинович Шаховской проявил себя в этой истории весьма достойно, разрулив конфликтную ситуацию вполне справедливо.

Кстати, фамилия «проштрафившегося» в полном смысле этого слова (такой вот каламбур!!!) управляющего – Кольбе – потом еще раз аукнется в нашем повествовании. Не совсем ясны его полные имя и отчество, в публикуемых документах указаны только его инициалы – А. Ф. В интернете его имя тоже встречается с разночтениями, например, он зовётся Эрнстом Фёдоровичем. Но учитывая то, что спустя более чем полтора десятилетия, в 1888—1890 годах, в последние годы жизни Михаила Валентиновича, шло строительство в имении Покровское-Стрешнево, а автором угловых башен в кирпичной ограде (а также ограды вокруг храма Покрова) в проекте был указан Фёдор Никитич Кольбе, сын архитектора же Никиты Фёдоровича Кольбе, то вполне возможно, что обустраивал усадьбу по знакомству с хозяином кто-то из ближайших родственников управляющего Кренгольмской мануфактурой – судя по инициалам, возможно даже племянник.

******

В 1875 году Михаил Валентинович был причислен к Министерству внутренних дел и на следующий год назначен тамбовским губернатором. Эту должность он занимал в течение трех лет. В качестве губернатора он обратил на себя внимание крупными административными способностями и деятельным, твёрдым характером.

Заслуги князя Михаила Валентиновича на протяжении всей карьеры не остаются незамеченными. Ещё в 1862 году, по итогам года минувшего, запомнившегося отменой крепостного права и прокатившимися в связи с этим волнениями, мировым посредникам Волоколамского уезда, в числе которых был и Михаил Валентинович, был преподнесён следующий благодарственный адрес:

«Января 20-го дня 1862 года

Господам Посредникам

Волоколамского уезда

Князю Михаилу Валентиновичу Шаховскому

Князю Борису Васильевичу Мещерскому

Владимиру Алексеевичу Коньшину

Господа Посредники

Собратья Ваши, дворяне Волоколамского уезда, хотят благодарить Вас.

Как подумаем, за что благодарим… слова замирают на устах.

Спокойствие наше, безопасность семейного очага, достояние – всё это уже около года, среди взволнованных умов и при замешательстве поместных отношений, было под Вашим блюстительным оком. А чем вооружены были вы при охране порядков? Без положительной опоры, без особой власти, Вы всю влиятельность свою почерпали только в миротворческом Вашем звании и в благородстве ваших душ. Подвизаясь на свободном служении общему добру во имя единого добра, Вы постепенно внушили к себе несомненное доверие примиряемых сторон и вселили в них сознание, что действуете и к чести Дворянства и к пользе всего земства.

Тревожный год истекает и вот мы весело собрались и поднимаем Вам заздравный кубок. Слова благодарности считаем недостаточными, но руки невольно простираются к Вам на братское обнятие, на прижатие к груди, где имена Ваши навсегда запечатлены».

26 подписей

Спустя какое-то время, в 1876 году, уже в бытность Михаила Валентиновича тамбовским губернатором, Липецкое городское общество совместно с Обществом Минеральных вод обращается к министру внутренних дел Российской империи, небезызвестному А.Е.Тимашёву с ходатайством о высочайшем разрешении именовать устроенные в Липецке (входившем тогда в Тамбовскую губернию) на Соборной горе бульвары Стрешневскими «в честь Г-на Тамбовского Губернатора, Князя Шаховского-Глебова-Стрешнева, обратившего с самого вступления своего в должность особенное внимание на нужды г. Липецка и Липецких Минеральных вод.

Гор. Голова Терпугов.

Мая 28 дня

1876 года».

Не прошло и трёх месяцев, как входящий в ту же Тамбовскую губернию город Борисоглебск (знаменитый военным училищем лётчиков, он сейчас входит в Воронежскую область) постигает беда – сокрушительный пожар… Но и здесь Михаил Валентинович оказывается на высоте. Свидетельство тому – выписка из заседания Борисоглебской городской Думы от 8 февраля 1877 года:

«…усматривая особенную заботливость и попечение о нуждах города Борисоглебска со стороны Его Сиятельства, Господина Тамбовского Губернатора, Свиты Его Величества Генерал-Маиора князя Михаила Валентиновича Шаховского-Глебова-Стрешнева /…/ всё общество Борисоглебска обязано ему глубокой благодарностью за его благотворную деятельность во время бедствий, постигших город в пожары 16 и 17 августа прошлого 1876 года».

«…по первому известию о пожаре, г. Губернатор лично прибыл на место и своими непосредственными распоряжениями способствовал поддержанию того порядка, в котором нуждался город среди постигших его бедствий».

«с свойственной ему энергией вызвал в пользу его (Борисоглебска – А.П.) пособия не только соседних, но и самых отдалённых местностей, так что… сумма одних денежных пожертвований достигает 17.000 рублей».

«…от себя ходатайствовал разрешение со стороны правления Общества Грязе-Царицынской железной дороги все материалы, доставленные в Борисоглебск по его линии для возобновления построек погорельцам, привозить на плату по служебному тарифу, т.е. почти на 1/3 нормальной таксы».

И 21 марта того же 1877 года городской голова И. Леденев подписывает прошение тамбовскому губернатору «согласно постановлению Городской Думы о присвоении ему звания почётного гражданина Борисоглебска /…/ ходатайство города повергнуть на благоусмотрение Высшего Правительства».

А ещё год спустя, в феврале 1878 года аналогичное прошение поступает уже из губернского центра, от имени городского головы И. Федотова.

Вот копия постановления городской Думы:

«Г. Начальник губернии, уважаемый Князь Михаил Валентинович Шаховской-Глебов-Стрешнев в течение двух-летнего своего служения в г. Тамбове, так быстро преобразовал город Тамбов, указав на гигиенические недостатки его и устранив таковые… что город во многих отношениях стал неузнаваем».

«Принимая во внимание постоянное сочувственное отношение Его Сиятельства Г. начальника губернии к пользам и нуждам г. Тамбова а равно постоянная его заботливость о соблюдении порядка в городе и устранению всего, что могло бы вредно влиять в гигиеническом отношении на жителей… по представлению гласных дума просит принять звание почётного гражданина г. Тамбова».

Официальный фотопортрет кн. М. В. Шаховского-Глебова-Стрешнева (до 1881 г., когда ему было присвоено звание генерал-лейтенанта).

Деятельность Михаила Валентиновича оценивается по достоинству в самых верхах. Ещё 12 октября 1870 года князь получает указ императора Александра 2-го: «в воздаяние отлично-усердной и ревностной службы вашей, Всемилостивейше пожаловали Мы Вас Указом в 23 день сентября 1870г. … Кавалером… Ордена… Святого Равноапостольного князя Владимира 3-й степени». На следующий год, 30 августа / 11 сентября «во внимание к ревностной службе Вашей и полезным трудам, понесённым при исполнении обязанностей по управлению Тамбовской губернии» он получает Владимира уже 2-й степени. Наконец, императорский Указ Александра 3-го:

«Нашему Генерал-лейтенанту, Почётному Опекуну Опекунского Совета учреждений Императрицы Марии.

Во внимание к ревностной и полезной службе Вашей и особым трудам по званию Почётного Опекуна Московского Присутствия Опекунского Совета, Всемилостивейше пожаловали Мы Вас кавалером Императорского и Царского Ордена Белого Орла.

24 марта 1885».

Как жена служивого, Евгения Фёдоровна переезжала за мужем из одного военного округа в другой, затем из одной губернии в другую. Обосноваться в Москве супруги смогли только в конце 1870-х годов. В 1879 году Михаил Валентинович был назначен почетным опекуном ведомства Императрицы Марии Фёдоровны Московского присутствия и в этой должности оставался до самой смерти. 30 августа 1881 года он был произведён в генерал-лейтенанты, а вскоре ему был пожалован орден Белого Орла. Участвовал в среднеазиатском походе 1885 года.

Любопытная деталь: «Адрес-календарь города Москвы» на 1885 год указывает в штате канцелярии московского губернатора Василия Степановича Перфильева старшего чиновника особых поручений Графа Николая Яковлевича Эссен-Стенбок-Фермора (ещё одна трёхсложная фамилия, коих в России было едва ли больше пяти – А.П.), в 1-м участке Тверской части Москвы на Никитской улице в «доме князя Шаховского-Глебова-Стрешнева». Этого самого графа Эссен-Стенбок-Фермора, как мы увидим дальше, княгиня выбрала одним из своих душеприказчиков.

В том же 1885 году Михаил Валентинович предпринял выпуск сборника писем императрицы Марии Федоровны к почетному опекуну князю С.М.Голицыну[38 - Письма государыни Императрицы Марии Федоровны к почетному опекуну князю Сергею Михайловичу Голицыну. – М., 1885.] за 1811—1828 годы в рамках издания переписки вдовы Павла 1-го, отличавшейся своей благотворительной деятельностью. О литературной деятельности самой Евгении Фёдоровны мы ещё скажем.

******