Разорванное время

Разорванное время
Андрей Викторович Пучков

Из далёкого прошлого доставляют погибшего во время боя танкиста, но, русский воин, отдавший жизнь во время Великой отечественной войны принимает неожиданное решение.

Андрей Пучков

Разорванное время

1943 год. 18 июля… Семёныч сосредоточенно работал рычагами управления танком, выбирая наиболее удобную для машины дорогу. Вести танк сейчас было сплошным удовольствием, так как он мог высунуться через открытый люк механика и видеть дорогу. Когда дойдёт до дела, люк придётся закрыть и обзор значительно уменьшится. Придётся полагаться на сына – командира танка.

– Ну что, батя! Как ты тут?.. – раздался над ухом крик, и Семёныч, вздрогнув от неожиданности, мельком глянул на улыбающуюся физиономию сына, который выбрался из башни и ехал на броне, ухватившись за ствол танка, чтобы не свалиться.

– Да чтоб тебя!.. Чёрт ты окаянный! – выругался Семёныч и, зажав правый рычаг, выровнял машину по центру просёлка. Машинально отметил, что надо отрегулировать бортовые фрикционы, а то машину постоянно ведёт влево.

Ехали быстро, и танк успел уйти в сторону, пока он, отвлёкшись от дороги, ругался на Стёпку. Сын засмеялся и, постучав пальцами по шлему отца, полез обратно в башню…

– Вишь ты, весело ему, – беззлобно проворчал Семёныч и подумал о том, что повода для веселья у них нет. Они остались втроём: он, Стёпка да Гриша-заряжающий, а их наводчика снайпер подстрелил! Вылез тот под пулю сдуру-то!

– Батя! Давай жми вон к тому бугру, – услышал Семёныч в шлемофоне и, налегая на рычаг фрикциона, с гордостью за сына подумал: «Ничего страшного, Стёпка и сам наводчик, как говорится, от Бога! Не многие с ним в этом деле сравниться могут!».

Им, можно сказать, крупно повезло! Холм, на котором они заняли позицию, зарос березняком и кустами, из-за которых танк был практически не виден. Кроме того, на холме нашлось несколько заросших травой ям, поработав над которыми лопатами, экипаж получил неплохие укрытия для машины.

Семёныч сидел на земле, привалившись спиной к берёзе, и, закрыв глаза, слушал стрёкот кузнечиков. Ныли натруженные от быстрой работы лопатой руки и плечи. Торопились углубить ямы, в которые будет прятаться танк.

Усталость привычная он всю жизнь, с детских лет, работал. Сначала помогал отцу как мог, а когда подрос, выучился на тракториста и пропадал на колхозных полях, зачастую оставаясь ночевать в поле, так как сил возвращаться в деревню уже не было…

– Устал, батя? Держи, я тебе водички принёс, – услышал он голос сына и улыбнулся. Хороший у него сын вырос, умный, недаром командиром танка стал! Работящий, заботливый, воды вот отцу принёс. Он открыл глаза и принял из рук сына флягу.

– Спасибо, сынок! Это ты кстати водички-то добыл, а то в такую жару без неё совсем плохо было бы. Где взял-то?..

– Да здесь… недалеко, – ответил, присаживаясь рядом с отцом, Степан. – С другой стороны холма в овражке родничок образовался…

Он помолчал немного, а потом мельком, словно ему неудобно за то, что он сейчас скажет, посмотрел на отца и тихонько проговорил:

– Надо готовиться, батя… В бинокль их уже видно… Через полчаса здесь будут!..

– Ты иди, сынок… Иди, – вздохнув, пробормотал Семёныч. – Я сейчас тоже подойду, водички вот напьюсь и подойду.

Когда сын ушёл, он несколько секунд сидел, глядя под ноги на пожухшую под жарким солнцем траву, а потом тяжело поднялся и, запрокинув голову, посмотрел вверх.

Небо было чистым, чистым и голубым! У его младшей дочери Оксанки глаза были точно такие же!.. Чистые и голубые!.. Он ненавидел небо за этот цвет… Он вообще перестал любить хорошую погоду. Понимал, что это глупо, но ничего поделать с этим не мог.

Полгода назад он случайно встретился с земляком, который рассказал, что фашисты, занявшие их деревню, сожгли заживо всех жителей. Загнали в колхозный сеновал и сожгли. Его жена и дочь тоже сгорели… Его голубоглазой девочки не стало. Но сейчас этот цвет был ему нужен…

Семёныч крепко зажмурился, вызывая в памяти образ улыбающейся дочери, и, заскрипев зубами от захлестнувшей душу ненависти, пошёл к танку.

Подмяв бронированным брюхом кустарник, танк замер напротив перешейка, который им надо во что бы то ни стало перекрыть. Перекрыть и не пускать танковую колонну немцев дальше, сдерживать их столько, сколько смогут.

Позиция была проходная, Семёныч знал это. Степан сказал, что отсюда удобнее всего расстреливать первые танки, чтобы они перегородили узкий перешеек между изгибом реки и их холмом.

Семёныч высунулся в открытый люк и, прищурившись, смотрел на приближающееся пыльное облако, похожее на гигантского змея, растянувшегося вдоль дороги на несколько километров. Вот голова пыльного чудовища нырнула в лесок, проскочила его и с нарастающим лязгом стала накатывать на перешеек, стремясь быстрее проскочить опасное место.

– Давайте!.. Давайте, сволочи! – бормотал Семёныч, не замечая того, что поглаживает пальцами шершавые ручки рычагов. – Давайте! Мы вас ужо тут встретим! Мы вам всё припомним, суки! Всё!.. И доченьку мою припомним!.. А сынок мне поможет… Умеет он вас бить… Будете вы тоже гореть!..

Семёныч ждал выстрела, но от грохота танковой пушки вздрогнул и машинально втянул голову в плечи.

Головной танк, почти проскочивший перешеек, резко встал и, теряя размотавшуюся гусеницу, начал медленно разворачиваться вокруг оси.

Семёныч удивился: не мог Стёпка с такого расстояния промахнуться, уж он-то знает! Знает, как его сын может стрелять!

Опять громыхнула над головой пушка, и немецкий танк замер, развернувшись поперёк дороги, идущей по перешейку. Семёныч довольно улыбнулся. Он понял, что сын первый раз специально по гусенице стрелял, чтобы танк именно так и развернуло. Попробуй-ка его теперь выдерни… поперёк гусениц-то!..

Пушка грохнула ещё раз, и ещё… А потом Семёныч услышал в шлемофоне голос сына:

– Всё, батя! Давай вывози нас отсюда!..

Семёныч, с лязгом включив заднюю передачу и довольно ощерившись, подал машину назад, с удовольствием глядя, как из подбитых танков вырывается пламя. Оно жадно пожирало не только металл, но и мечущиеся возле подбитых машин тёмные фигурки людей.

– Молодец, сынок!.. Молодец! Так их, тварей!.. – прошептал Семёныч, резко развернул машину и, стараясь не валить берёзы, направил танк на вершину холма.

2267 год. 17 августа…

Сооружение внешне было ничем не примечательным. Прямоугольный куб из пластали, возвышающийся над землёй на десять этажей и поблёскивающий во все стороны огромными окнами. Но сооружение было уникальным, и не потому, что в нём располагался один из корпусов университета по изучению полей и энергий, а потому, что на глубине в десять этажей размещалась установка, которая бросит вызов самому времени! С её помощью можно будет обуздать время. Остановить его и позволить человеку увидеть прошлое!

На крыше здания стоял седой человек и наблюдал, как на аэроплощадку опускается транспортный модуль. Когда вытянутый, похожий на гигантскую сигару, правительственный транспортник опустился на магнитные захваты, человек решительно направился к нему, не дожидаясь, пока двери транспорта откроются.

– Профессор Литвинов Геннадий Сергеевич?! – то ли спрашивая, то ли утверждая, обратился к нему выбравшийся из затемнённого нутра машины её пассажир.

Не этого человека ожидал увидеть профессор. Прибывший был невысокого роста, полный и лысый, и постоянно улыбался, щуря маленькие глазки.

– Да-да, это именно я, – растерявшись, проговорил учёный. – Вот только, по правде говоря, я рассчитывал увидеть более многочисленную делегацию от правительства. Всё-таки такое событие!..

– Геннадий Сергеевич! Голубчик! – всплеснул пухлыми ручками лысый человек. – Ну что Вы такое говорите? Какая делегация? Ну сами подумайте… Если, кроме меня, здесь будут топтаться ещё полтора десятка таких же дилетантов? Кому от этого будет лучше? Правильно! Никому! Вам, друг мой, точно будет хуже. Поэтому принимайте меня одного… Ах да! Простите великодушно, – довольно засмеялся прибывший, – я не представился, – и он по-светски наклонил голову. – Николаев Дмитрий Владимирович.

И только теперь профессор узнал этого человека – заместителя председателя правительства! Да-а-а, представительства у этой делегации хоть отбавляй, невзирая на отсутствие свиты. А то, что он прибыл один, это да! Это очень даже хорошо!

– Простите, Дмитрий Владимирович! – смутился профессор. – Я Вас, знаете ли, сразу и не узнал! Вы внешне несколько, так сказать, изменились!..

– Да полноте Вам, Геннадий Сергеевич! Несколько изменился!.. Я безбожно растолстел и окончательно потерял свою шевелюру. До сих пор ещё в зеркале себя не узнаю! Да бог с ним, с моим внешним видом! – он взмахнул рукой, словно отгонял мух, и, улыбнувшись профессору, попросил:

– Покажите, пожалуйста, где будет происходить сие знаменательное событие. Я, конечно, далёк от физики и прочих точных наук, но любопытен. Это один из моих существенных недостатков, бороться с которым я не в силах.

– Да-да! Конечно, – смутился профессор, – прошу Вас, следуйте за мной, – и он, сделав приглашающий жест, пошёл к прозрачной капсуле пневмолифта, часто оглядываясь, словно опасался, что гость отстанет и потеряется на пустой посадочной площадке.

– Мы сейчас находимся в самом низу? На последнем этаже? – спросил высокопоставленный гость, даже не пытаясь скрыть интереса.

Он почти уткнулся носом в прозрачную стену, отгораживающую операционный зал, в котором произойдёт переход, от мест для зрителей.

– Нет, Дмитрий Владимирович, – снисходительно улыбнулся профессор, с удовольствием наблюдая за непосредственным поведением гостя, – под нами ещё два уровня, в которых находятся энергопроводящие и охлаждающие коммуникации.