Бабушка, у которой был танк

В Груняшину душу закралось сомнение. Она уже готова была расплакаться, и только материнское предчувствие удерживало её от этого. Вслед за бульдозером из-за соседнего дома плавно выкатилась чёрная «Волга». Груня смотрела и не верила своим глазам. Она столько лет ждала этого дня и сейчас онемела от радости. Ей не верилось, что настал этот счастливый день, что она дожила до него. «Сынок! Сынок!» – вырвалось из груди. Она вскочила, но тут же снова плюхнулась на лавку. Ноги не держали. Груня заплакала, заплакала от радости, слёзы побежали по сморщенным щекам. Да, да, настоящие слёзы, слёзы радости, а сердце замирало от испуга. Груня так боялась, чтобы это не оказалось сном, чтобы эти машины не проехали мимо. Слёзы потекли ещё сильнее, когда она увидела, что бульдозер повернулся и, злобно рявкнув, направился прямо к её дому. За ним следовала «Волга». Груня кое-как встала и, опираясь сначала на лавку, затем на стол, с трудом переставляя больные ноги, спешила добраться до двери. «Надо встретить. Ох, гость дорогой… сыночек, Серёженька. Надо дверь открыть!»

Груня выбралась в сени, отодвинула задвижку и толкнула наружную дверь. Дверь даже не шелохнулась – снаружи её завалило снегом. Напрягая все свои силы, она давила на дверь. Плакала. Ей казалось, что её не найдут за этой толстой дверью, уедут, но дверь не поддавалась.

Бульдозер подъехал к самой калитке, тяжёлый, сверкающий на солнце отвал уткнулся в покосившийся забор. Мотор рявкнул ещё раз, содрогнув машину, и замолк. Открылась дверца, и над кабиной появилась голова бульдозериста в замасленной шапке. Его красные глаза, а также свинцовые мешки под ними и посиневший нос говорили о том, что он находился под властью зелёного змия.

«Ух ты, мать твою, куда занесло. И какого чёрта согласился. Поспать не дали. Одно утешение – хоть трёшницу получу. Всё не задарма», – бубнил он себе под нос, рассматривая маленький кирпичный домик с покосившимися окнами.

Сзади неслышно подкатила «Волга». Щелчок открывшихся дверей вернул к действительности привалившегося к дверце тракториста. Он, мыча какой-то старинный мотивчик, оторвал лоб от стекла и обернулся. Из открытых по обе стороны машины дверей вылезли двое мужчин уже пожилого возраста. Вид чёрной «Волги» и этих явно не местных представительных людей немного прояснил воспалённый спиртными парами мозг. Теперь он снова вспомнил, зачем здесь оказался. «Дело сделано, деньги на бочку», – пробубнил он, снимая с головы шапку, – чёрные как смоль волосы никак не вязались с его возрастом. Он повертел шапку в руках, осматривая её осоловелыми глазами. – Дрянь папаха, давно выкинуть пора, – закинул шапку за спинку сиденья и, оставив кабину незакрытой, спрыгнул в снег. Ноги чуть ли не совсем скрылись под снегом, это и удержало его от падения. Он замахал руками, балансируя, и устоял. Крепко выругался и, прижав ко лбу ком снега, направился, придерживаясь одной рукой за траки гусениц, к чёрной машине, где стояли двое мужчин. Подошёл к худощавому, в очках с золочёной оправой, в нём угадывался старший. Тот уже распахнул чёрную шубу и извлекал из глубокого внутреннего кармана бумажник.

Бумажник оказался кожаным и довольно внушительных размеров. Тонкие, белые с синевой пальцы очкарика, как прозвал его про себя тракторист, начали быстро перебирать в нём банкноты. Осторожно ухватившись двумя пальцами за уголок, он извлёк красненькую бумажку.

– Вот вам, Фёдор! – он немного замялся, – извините, запамятовал, как вас по батюшке.

– Это всё равно, а вообще-то батю Николаем звали, значит, Фёдор Николаевич, – перебил его тракторист – при виде десятки он протрезвел ещё сильнее.

– Спасибо, Фёдор Николаевич, извините нас за беспокойство, – проговорил очкарик, одной рукой протягивая десятку, а второй пряча бумажник в недра шубы.

– Мало. Ещё зелёненькую, – комкая шуршащую бумажку в кулаке, пьяным, но твёрдым голосом сказал тракторист.

– Что мало? – замер удивлённо очкарик. Его попутчик только улыбнулся.

– Как что, грошей мало. Ещё зелёненькую, и квиты.

– Ну, знаете, Фёдор Николаевич! – начал владелец бумажника.

– Не знаю! – отрубил тот и, не давая сказать слова, начал перечислять, загибая пальцы: во-первых, сегодня выходной, человек, можно сказать, отдыхал, имею я право отдохнуть после работы, или я не человек? – он обвёл стоящих перед ним презрительным взглядом, во-вторых, вчера был праздник, и я, можно сказать, болею. Или я не имею права болеть? Ведь я человек. Значит, имею право, – он покачнулся и снова обвёл приезжих, теперь уже самодовольным взглядом. А ко всему я ещё расчищу площадку, чтобы вам развернуться.

Сказав последнее, он ухмыльнулся, состроив раскосые глаза, довольный собственной сообразительностью. Третий довод оказался самым существенным. Очкарик огляделся вокруг – по обе стороны от проторённой дороги снежная целина. Бульдозеру выбраться из снежного плена не составляло труда, а вот легковой машине это непросто. Он молча извлёк бумажник и удовлетворил требования Фёдора насчёт зелёненькой.

Тот молча откланялся, поблагодарил их, насколько позволяло весёлое состояние.

– Когда нужно, мы завсегда рады! – крикнул он из кабины.

Бульдозер смахнул гнилой заборчик, опустил отвал и вгрызся в снег, расчищая площадку для разворота. Он уже громыхал, исчезая за соседним домом, а двое всё так же стояли в одних позах и смотрели на маленький домик из красного кирпича, окружённый хороводом старых могучих берёз.

– Сергей Иванович, это ваш? – тихо спросил обладателя золочёных очков его попутчик.

– Да, Василич.

– А там есть кто-нибудь?

– Мать должна быть, – нараспев ответил он.

– Так пойдёмте же быстрее, – захлопывая дверцу машины, поторопил водитель.

– Подожди, Василич, дай насмотреться на родное гнездо. Даже не помню, когда здесь был в последний раз… А всё так же, только берёзы вымахали, да и дом, вроде, ниже стал, всё равно что в землю врос. А остальное всё, как и было, только обветшало, – он снял блеснувшие на солнце очки и растёр руками глаза, хотя слёз на них не было и они даже не блестели.

– Сергей Иванович, долго здесь будем? Может, воду слить? Вдруг прихватит радиатор.

– Не нужно. К вечеру дома надо быть. Так что особо засиживаться не придётся. Завтра с утра на совещание. Эх, дела, дела… Ну ладно, пошли, прихвати портфель.

Первое, что бросилось в глаза, когда они подошли к покосившейся приоткрытой калитке, – это нетронутое покрывало снега до самой двери. Высокий сугроб доходил чуть ли не до ручек. Снег пересекали в разных направлениях кошачьи следы, были и крысиные наброды, но следов человека не было. Все это, словно незримая стена, остановило их. Стояли и молчали. Первым решился заговорить шофёр.

– Даже пара из трубы нет, – тихо проговорил он, смотря себе под ноги.

– Странно, я ведь писал.

– Когда?

– Точно не помню, – замялся Сергей Иванович. – Он втиснул голову в дужки очков и придвинул их поближе к глазам, чтобы никто их не видел.

– А ты получал ответы?

– Да нет. Мать не писала писем, хотя она читала хорошо.

– Где же она?

– Надо спросить в том доме. Видишь, из трубы дым идёт, – Сергей Иванович кивнул головой в сторону. – Пойдём, спросим, где она, жаль бульдозер упустили, на кладбище без него не сунешься.

Почему же тебе никто не сообщил?

– Ладно, хватит об этом. Пошли, – в голосе Сергея Ивановича исчезли редкие нотки сожаления, а снова появились повелительные, он повернулся, встряхнулся, словно освобождаясь от ненужных переживаний, и размеренно зашагал к машине. – Зря только время потеряли.

От этих последних его слов Василича всего передёрнуло. Прежде чем идти за своим начальником, он пробежал взглядом по покосившейся кирпичной стене но, не обнаружив ничего утешительного, повернулся и пошёл к машине. Сергей Иванович уже сидел, развалившись на заднем сиденье. Не успел Васильевич сделать и двух шагов, как его остановил какой-то странных звук. Он огляделся вокруг – искал глазами, что могло издавать такие звуки. Вроде как где-то лёд крошат или палкой по дереву стучат – непонятно, но странные звуки не прекращались.

Он снова взглянул на дом.

Из покосившегося мутного окна на него смотрели глаза. Человеческие глаза, они метались из стороны в сторону. Он замер в нерешительности – уж не мираж ли это, но глаза не исчезали, словно светлячки, они горели за тусклыми стёклами. «Да это же стучат в стекло! Там есть кто-то!» Там человек!» – чуть не закричал он и кинулся к дому.

Он падал, завязая в глубоком снегу, вскакивал и снова бежал. Он снёс калитку – ржавые петли не выдержали его плотного тела и мигом отлетели, освободив путь. Теперь он ясно видел за двойными стёклами старушечье лицо. Старушка била бессильными руками в стекло, плакала навзрыд, не в силах закричать или сломать прозрачную преграду.

Увязая в сугробе, водитель добрался до двери, схватился за ржавое стальное кольцо и дёрнул всем телом. Кольцо вылетело вместе с куском доски, а дверь даже не сдвинулась с места. Василич со злостью отбросил кольцо в сторону, оно, звонко стукнувшись о кирпичную стену, отлетело с дребезжащим стоном в высокий сугроб под окном. Лихорадочно работая ногами и руками, он отгребал снег от двери. Снег был сухой, лёгкий, он снова сыпался ручьями, запружая дверь. Когда крыльцо перед дверью немного освободилось, он снял кожаные перчатки и оглянулся.

Сергей Иванович не спеша, уверенной походкой шёл к дому. Бобровая шапка была низко надвинута на глаза, и смотрел он не на дом, а себе под ноги, словно считал шаги.

– Тут живут, Сергей Иванович! Тут кто-то живёт! – крикнул ему запыхавшийся от быстрой работы Василич.

Тот только поднял глаза, затем снова уткнулся в землю, через несколько шагов встрепенулся, что-то поняв, и прибавил шаг.

Впившись до боли ногтями в выступающий край двери, Василич попробовал открыть её. Его лицо налилось краской от напряжения, кончики пальцев посинели, казалось, вот-вот сорвёт ногти.

Наконец дверь сдалась.

В появившийся проём он просунул руку и с силой рванул дверь на себя. Перед ним возникла маленькая старушка. Сколько ей лет, на первой взгляд, трудно было определить. Можно было дать лет семьдесят или восемьдесят, а можно и девяносто, а то и все сто. Впавшие прозрачные глаза словно скрывались под низко надвинутым толстым зелёным платком. Сверху на платок была натянута какая-то выцветшая круглая шапочка непонятного цвета. Одной рукой она держалась за косяк стены, а второй опиралась об открытую дверь в избу. Она, казалось, висит на руках, ноги будто бы не её – как у ватной куклы, немного подвёрнуты назад и в разные стороны. Окинув всю её взглядом, Василич снова посмотрел на её маленькое морщинистое лицо, закутанное в плотное сукно. Только теперь он увидел, что по морщинам бегут слёзы.

Бесшумно открывался сухой сморщенный рот, она хотела что-то сказать или закричать, но не могла, словно рыба, выброшенная из воды, глотала ртом воздух.

– Серё…Серё…Серёженька! Голубочек мой! Сынок! – наконец вырвалось у неё.