О горах да около. Горный синдром

Камень вокруг раскалялся. Помимо солнечного тепла, исходящего сверху, стало греть снизу, и к двум часам дня ущелье превратилось в печь. Я был похож на старый автомобиль, радиатор которого вот-вот закипит. Но тут, словно мираж, показался оазис. Он будто поджидал подходящего момента и возник ниоткуда ровно тогда, когда без него уже было не обойтись.

Сочная зелень сильных деревьев переплеталась и создавала живую крышу, под тенью которой шумел бурный поток горной реки. Каменный мостик служил переправой и входом в обитель. Ни один путник не смог бы пройти мимо. Я шагнул на мост и окунулся в прохладу. Хотелось сказать словами из сказки: «Как мне, реченька, дойти до вершины и не погибнуть от зноя?» И услышать в ответ: «А ты посиди в тенёчке моих деревьев да испей водицы студёной, я и скажу».

Здесь было уютно, как в маленьком домике, хозяин которого продумал каждую мелочь в угоду гостю. Вот большой плоский камень-кресло, чтобы удобно присесть с дороги. Тут коряжка-ступенька возле воды, где можно умыться и утолить жажду. Пара сучков на дереве – повесить флягу и кепку. А тут травяной коврик – поставить рюкзак, чтоб не запачкался.

Задержаться здесь и воспользоваться радушием этого места – обязанность каждого путника. Ну а мне это было жизненно необходимо. Я напился из горной реки и расположился на широком камне. Тень снаружи моего тела, а вода внутри него постепенно привели меня в чувство. И после того как был съеден паёк, силы и бодрость стремительно вернулись. Но, как говорится, пора и честь знать. Ведь хороший гость тот, кого не надо просить об уходе. И только я вышел из зелёной прохлады, как тут же получил ответ на свой вопрос: «Опусти в мои прохладные воды свои одежды и поступай так, пока жара не спадёт».

Попутчица

Раннее утро. Камни в предрассветном свете, казались плоскими и безликими. Всё вокруг было бесцветным, серым. Силуэты гор картонными выкройками едва выделялись на полотне тёмного неба.

Она осторожно показала своё присутствие, стараясь не испугать.

Впереди вершина и долгий путь к ней. Я один среди камня и неба. Сложилось так, что в первый поход я пошёл в одиночку. Получилось. Пока так и хожу. Хорошо это или плохо – не знаю. Вероятно, нет. Но ходить одному удобно. Идёшь, выбираешь свой темп, и только время может подгонять тебя. Можно остановиться и хоть час любоваться рассветом, а немного отстав, догонять лишь самого себя.

Пока ещё робко и не настойчиво она чуть громче заявила о себе.

Малиновый рассвет заиграл краской в оживающем небе. Ручей шелестел по камням талой водой, извиваясь между лохматых серо-зелёных кочек. Туры из больших и мелких камней путеводной нитью уводили прочь из тундровой полосы.

Внезапно граница снега жёсткой линией отчертила новую территорию. Чем дальше вглубь, тем плотнее укрывал ледяной щит камни, будто пряча драгоценности от алчных глаз.

Два цвета. Синий и белый. Небо и снег. Да и то, белый был таковым лишь потому, что ты знаешь, что снег белый. Он был цвета сонного неба.

Её присутствие стало явным, слегка навязчивым.

Я погружался в ледяную прохладу. До этого дня мне не приходилось ходить по горному снегу. Да и снег ли был это? Белый асфальт. Преодолев перевал, я вышел в цирк. Три вершины безмятежно возвышались над несколькими озёрами, покрытыми ярко-синим льдом.

Стук палок о наст. Шелест одежды. Недавно эти звуки были безмолвны. Только сейчас я заметил, как недавний спутник-ручей безнадёжно отстал от меня.

И вот здесь она закричала.

Тишина?! Это ты была той робкой попутчицей там, среди звуков? Вот где твой дом! Среди пустоты заснеженных гор. Где ветер, самый шумный сосед, просит у тебя прощения за вторжение. Где остановившийся путник пугается собственного пульса, а частое и громкое дыхание заставляет его неловко озираться по сторонам. Где чувствуешь себя браконьером, потому что хлопок затвора фотокамеры можно сравнить с выстрелом посреди заповедника. Ты здесь хозяйка, и звуки тут гости.

Вершина

Раз, вздох, два, вздох, три, вздох, семнадцать, вздох, тридцать восемь, вздох. Стою, дышу. Рокот сердца отдаётся во всём теле. После каждой остановки желание двигаться становится слабее. Хочется пить, много пить.

Тропа бесконечным вектором чертит линию по снежному западному склону вершинной горы. Идёшь, а ощущение, словно топчешься на месте. Оборачиваешься назад и понимаешь, что ты всё же продвигаешься дальше. Каменная хижина внизу, возле которой проходил недавно, теряется бусиной среди снежных пятен и каменных проталин. Чаша с застывшим озером, казавшаяся гигантским котлованом, теперь выглядит неглубокой пиалой.

Сомнения и уверенность путаются в голове: «Повернуть назад? А не обидно ли? До вершины рукой подать! Сейчас ты идёшь вверх по чьим-то обледеневшим следам, как по ступеням, а идти вниз здесь будет гораздо опаснее – нет ни кошек, ни ледоруба. Разумно ли? Нет. Соберись, сделай усилие! Вода ещё есть, дойдёшь. Там вершина, люди с юга и спокойный пологий спуск».

Корка снега постепенно сходит на нет. Теперь живые камни шумно перекатываются под ногами, а еле уловимая тропа то и дело пытается ускользнуть из виду. Раздражённые усталостью мысли нервно пульсируют в затылке: «Пора завязывать с этими походами в горы. Я же раньше обходился без них. Любил походить по шумным городам, наслаждался архитектурой. Бродил по узеньким улочкам и сидел в уютных кафе. Грелся под солнцем на пляже. Отдыхал. А здесь что? Один. Вокруг, кроме камня, взглянуть не на что. Всё, хватит!»

Из-за перегиба горы выныривает тёплое солнце, оно будто старается поддержать, подбодрить: «Не сдавайся, иди. Всё получится!» Ещё двести метров. Уже сто метров. Остался какой-то десяток. Вот она – вершина! Хочется лечь навзничь и захлебнуться во всех пережитых за два дня пути моментах: запах маков, зелень травы, жуткий зной, прохлада реки, одиночество, тишина, тревога. Всё это разбросано по лугам, камням и снегу, укутано в синее небо и залито солнцем – эмоции Сьерра-Невады!

Бегу вниз по южному склону. Быстро сбрасываю высоту. Силы и лёгкость возвращаются в тело, а недавние гневные размышления о горах в этом ракурсе выглядят уже не так категорично: «Так ты говоришь – всё, хватит? И куда же поедем в следующем году? Нет, говорю, не хватит! Поедем куда угодно, лишь бы там были горы!»

Свинья везде грязи найдет

Желание показать своему обожаемому чаду, что жизнь не заключена целиком и полностью в маленькую электронную коробочку под названием смартфон, занесло меня в Тмутаракань в прямом смысле этого слова, точнее, в станицу Тамань, именно так называют сейчас это древнерусское поселение. А увёз я свою дочь на Кубань подальше от цивилизации и городских благ, чтобы поучаствовать с ней в археологической экспедиции и копнуть, так сказать, многовековую пыль истории своими руками, проникнуться загадочным духом раскопок и пожить в палатке на берегу Азовского моря. Но сейчас я хочу рассказать вовсе не об этом, а о том, как болячка в моей голове, под названием «горы», не давала мне покоя даже там, на равнине.

Ещё дома до отъезда я искал в этой местности что-нибудь «повозвышеннее» и, что удивительно, нашёл! Полуостров Таманский трудно назвать горным районом, но если сравнить его рельеф с какой-нибудь самой низменной территорией нашей планеты, то окажется, что это рассадник гор и вулканов. Вы, конечно, можете посмеяться над таким нелепым сравнением, но всё же это чистая правда. Таманский край, если можно так выразиться, кишит вулканами – Камчатка в миниатюре, вот только вулканы эти вовсе не такие, которые мы чаще всего себе представляем, а грязевые. Почти три десятка сопок, некоторые из которых достигают ста шестидесяти метров в высоту, с хлюпающими, чавкающими, фыркающими кратерами разбросаны по всему полуострову. Местные жители нескромно, но справедливо прозвали своих нечистоплотных соседей – «блеваки».

Знать об этих чудесах природы в такой близости от меня и не подняться хотя бы на один из вулканов я просто не мог. В одно воскресное утро, когда не нужно было идти на раскоп, я отправился на ближайший к нашему полевому лагерю грязевой вулкан – Карабетова сопка, иногда его ещё называют Карапетовская гора или попросту Карабетка. Находится он всего в четырёх километрах от Тамани и входит в тройку самых больших вулканов полуострова. Размер этой кучи грязи более полутора километров в поперечнике и сто пятьдесят два метра в высоту. С побережья этот холм выглядит пологим, спокойным и безобидным, однако за последние сто пятьдесят лет гора бурно показывала свою вулканическую активность. Она неоднократно сотрясалась и наполнялась гулом, а затем взрывалась бурым пламенем и выбрасывала в небо сгустки чёрного дыма. Вулкан не спит и сейчас. Склоны Карабетки испещрены десятками сальз, из которых медленно истекают потоки серой грязи и изрыгаются с непристойными звуками тухлые газы.

С плоской вершины Карабетовой горы я смотрел на Таманский залив и иронично думал о своей чудной проказе: «Вот ведь как интересно, а окажись я в пустыне, мне что, придётся искать среди барханов самый высокий, чтоб забраться на него?»

Диалог

– После экспедиции никак не могу заставить себя снова бегать, а ведь до неё бегал даже в тридцатиградусную жару.

– Ну, так правильно! Сейчас много работы, да ещё по ночам долго сидишь за компьютером. Твоё увлечение фотографией отнимает много времени. Наверное, это усталость.

– Лето кончилось. Как быстро оно проходит. Хотел поснимать Петербург, да что-то так и не собрался ни разу.

– Да куда он денется! Ты же живёшь здесь. Захотел – да и пошёл в любое время. Что спешить-то?

– Спешить-то некуда, только лето уже не вернуть. Пойду, прогуляюсь.

– А ты в окно выгляни. Октябрь уже, тучи, вымокнешь. Тебе болеть сейчас нельзя. На работе этого не оценят.

– Верно. Тогда в выходные с семьёй надо в парк выбраться. Люблю пожелтевшими листьями пошуршать. Успокаивает.

– Сейчас у тебя только один выходной, а скоро и его не будет. Побереги время для других забот. Дочери куртку, жене сапоги. До прогулок ли?

– Ладно, посмотрим. Пойду, телевизор посмотрю.

– Вот это правильно. Отдыхать тебе надо больше, а твои панорамы, сайты, книги никуда не денутся.

– Как это «никуда ни денутся»? Ещё столько всего надо успеть. А сколько всего недоделанного лежит, ждёт. И вообще, что ты меня всё время отговариваешь? Не ходи, не делай, не бегай. Завтра пойду на пробежку. Ведь мне же это так нравится. Бежишь, и голова очищается. Весь мусор выдувает из неё. Становится так легко. Чисто.

– Опять он за своё. Забыл уже, как однажды после пробежки почувствовал, что с организмом что-то не так.

– И что? Мало ли кольнуло-больнуло. Нагружать его надо больше, чтоб сильнее был. Задеревенел уже от сидячей работы в офисе. Раз в год в горы схожу, вот и вся нагрузка. Ну да, нелегко бывает. Но ведь после того как перед горой месяц бегал, она легче далась. Неизвестно, взошёл бы вообще в этот раз без подготовки.

– Тоже мне турист-альпинист. Сиднем сидел годами, а тут в горы попёрся. Не сидится ему у телевизора. Ты же шляешься там один, всё панорамки свои, никому ненужные, снимаешь. Не знаешь что ли, как там опасно?

– Знаю. Оттого и начал ценить многое, чему раньше значения не придавал. А тебя в шею гнать надо. Палкой. Чтоб не зудела мне тут!

***

– Видишь, я пришёл с пробежки. И не важно, что уже осень и дождь. Я бежал и был счастлив. Сегодня я с тобой справился. Посмотрим, что ты придумаешь в следующий раз, чтоб отговорить меня жить, но я уже буду ждать тебя с кулаками.

Бабочка

Невероятно! В сыром и холодном Петербурге посреди зимы можно увидеть и даже купить живую тропическую бабочку. На дворе декабрь, а у меня дома летает неугомонное шёлковое чудо. Возможно, было бы достаточно написать о том, как порхала она по комнате и сверкала лоснящимися крыльями, но ещё более сильные эмоции остались от этого короткого общения с ней.

Я несу бабочку домой и уже знаю – совсем скоро она умрёт. Умом понимать, что её жизнь коротка, было так просто, но принимать это сердцем… Она сгорает, как лучина. Огонёк её жизни стремительно двигается от одного конца к другому. Утром молода, а к вечеру она уже старше на несколько лет. И так каждый день, чем дальше, тем отчётливей видны перемены. Мутнеет окрас, становятся хрупкими бритвы крыла, а вскоре бабочка уже не в состоянии самостоятельно есть. Сидит на дольке апельсина и беспомощно падает набок. Беру её в руки, сажу на палец. Цепляется из последних сил тонкими лапками. Капелькой нектара прикасаюсь к её хоботку, медленно разворачиваю его. Инстинкты делают своё дело, она нехотя впивается в сладкую жижу. Вспорхнула на минуту. Словно утренний костёр, захлёбывающийся от слабости, подкинешь немного щепы – вспыхнет ненадолго. Так ещё пару дней я верю, что спасаю её, но отчётливо вижу неизбежное – она умирает.