Гастроли «ГЕКУБЫ»

– Перегородка – это основняк.

– Реально – основняк. Пятак – он, считай на перегородке и держится. Не на ноздрях же!..

Мы замолчали. К нему приблизились приятели, нас обступили. Случись это где-нибудь в темном переулке, стало бы неуютно. Парни были под стать Кирюхе – бритые наголо, с воловьими шеями и крутыми плечами. На меня посматривали с любопытством.

– Ты вот что, – тезка покосился на Серегу. – Президент-то действительно в зале сидел. Он у нас вроде спонсора и куратора. Так вот. Он потом ко мне подходил, сказал, что ты ему понравился. Имеет интерес с тобой побазарить. Как ты насчет этого?

– Базар – не драка, отчего бы не поговорить.

– Вот и лады. У него и офис туточки. На третьем этаже. Любой покажет. Можешь в зал заскакивать, прикинем что-нибудь. Так что заходи.

– Спасибо. Только у меня, понимаешь, работка светит. Как раз на днях. Командировка за город.

– Понял… – Кирюха уважительно свел брови. – А сегодня, значит, прощальное танго было, так, что ли?

– Вроде того.

– Ну все равно. Как освободишься, заглядывай. Чем раньше надумаешь, тем лучше. Я уже сказал, президенту ты понравился, а он мужик из крутых. Все может. В общем забивай стрелочку и приезжай, лады? Телефон я тебе дам.

– А зачем стрелочку-то? – ревниво вмешался Серега. – Чего он ему сказать-то хочет?

– Найдутся темы. У нашего президента планы большие.

– Понятно. Мафия?

– Ага, – фыркнув, Кирюха на клочке бумаги корявыми цифирками записал телефон. Судя по всему, пальчики у него после боя тоже чувствовали себя неважно.

– Держи. И помни. Такого жеребчика у нас завсегда на довольствие примут.

– Давай, – помедлив, я взял телефон, и тезка враз воодушевился. Глядя больше на Серегу, чем на меня, веско сказал:

– У нас – не у вас. И шмотки, и пропитание. Про зал уже не говорю. В Корею с Японией выезды намечаются, шоу-турниры. А там призы не шоколадные, – в валюте. Иногда в спецзалах выступаем перед шишками.

– Это что, навроде гладиаторов?

– Ну, не совсем, но похоже. Главное – бабки солидные отстегивают, и думать ни о чем не надо.

– Это хорошо, когда бабки и думать не надо.

– А то! За год на машину заработаешь. Это я тебе говорю! Короче, соображай.

– Обязательно, – пообещал я.

– Ну давай!

Я пожал его лопатообразную ладонь, лишний раз подивившись, как такой ручищей он меня не убил. Но не убил же! И как же славно, что не убил! Потому как любо, братцы, любо, – сладко, братцы, жить! В особенности после таких потных баталий.

Мы дошли до машины, и я с блаженным вздохом упал на сиденье.

– Чего ты соображать-то собрался? – угрюмо осведомился Серега. Веснушки в сумраке салона почернели, сделав его лет на пять старше.

– Соображать никогда не вредно, – я достал написанный тезкой телефон и, скомкав, сунул Сереге за шиворот.

– Сам прикинь. Чего было обижать парня? Он зуб потерял, хоть и с дуплом.

– Он зуб, а ты – сознание,

– Сознание – что! Потерял и снова нашел, а зуб – это уже навсегда. Потому что из фарфора, Сергунь, только чашки хорошие делают, а зубы должны быть свои собственные.

Он заулыбался, дурак такой, и я вдруг понял, что этот похожий на суслика подросток по-настоящему привязан ко мне. Где-то по-своему даже любит. Я тоже расплылся. Хорошо, когда тебя любят. Особенно, когда ты слаб, немощен и болен. Сильных легко любить, а вот слабака какого-нибудь, пьяного в зюзю или недобитка раненного – этих любить всегда не просто. Так-то, братцы кролики…

***

Катька охнула, но в обморок рушиться не стала. Все-таки не башня – не Невьянская и не Пизантская. Сказав Сереге: «Эх, ты, а еще друг…", она пошла готовить примочки. Серега поглядел на меня страдальческими глазами и жалобно попросил:

– Я приму у вас душ? В общаге опять ни горячей, ни холодной.

Я великодушно кивнул. Мне что, – воды Катькиной жалко? Льется себе и льется.

Есть не хотелось, хотелось пить. Чего-нибудь кислого, потому как сотряс – то же похмелье. Его надо окислять – и по возможности активно. Поэтому я нацедил в стакан апельсина с лимоном, разбавил водой и выдул одним махом. Рухнув в кресло, включил магнитофон и напялил на голову наушники. Что-нибудь тихое и вдохновляющее – вот чего мне сейчас хотелось. Какой-нибудь Патрисии Каас, к примеру, Дассена или «Реквием» Моцарта. От последнего всегда торчу, хоть и не писал маэстро партий для электрогитары. Упущеньице, конечно, но простимо. Не было во времена Амадея электричества. Не придумали еще. Свечки жгли с лучинками, а вместо электрогитар – на скрипках наяривали да на органах. Тоже, кстати, хороший ход, потому как орган по сию пору – самый «роковый» инструмент. Круче не изобрели. Да и скрипку не всякий синтезатор передразнит. Потому как слабо.

Короче, кассету я извлек с нужной наклейкой, однако заиграл почему-то не Моцарт, а «Мунлайт ин Москоу» Криса де Бурга. Этого ирландца я тоже уважал. Ирландцы – вообще талантливый народец. Дружок мой Вараксин как-то утверждал, что талант – закономерная черта всех угнетаемых племен. Вроде компенсации за невеселую жизнь. И те же гонимые поляки в труднейшие из своих времен подарили миру Митцкевича, Шопена, Огинского. Ирландцы тоже сплошь и рядом удивляют музыкальным даром. Может, и правда, что, не пострадаешь, не поешь? В смысле, значит, не сотворишь… В общем пока я балдел от аглоязычного музона, Катерина потихоньку раздела меня и уложила на застеленный диван. На нос, на виски и под глаза налепила свинцовых примочек, поставив рядом таз, обтерла меня с ног до головы – сначала водой, потом лосьоном. Это я давно заприметил, запах пота ей почему-то не нравился, а вот терпкий, кувалдой бьющий по мозгам лосьон – как раз наоборот. Одно слово – женщины. Трудно их понять, но я привык. Принял, как говорится, за аксиому. Впрочем, черт с ними – с запахами, другое обидно – очень уж деловито обихаживала меня Катюха. Без трогательной нежности я бы сказал, без щемящего трепета. Именно поэтому, вторя напевам Криса де Бурга, я проныл:

– Катюх, сегодня меня в пах били. Грубым и толстым коленом. Как последнего пацака!

– Не ори! – она постучала себя пальцем по уху.

Тут она была права. Когда я в наушниках, я всегда ору. И все же мне хотелось поплакаться.

– Теперь я не смогу заниматься с тобой ничем. Врач сказал, воздержание три года, представляешь?

– Вот дурак!

– Ты меня теперь бросишь, да?

– Такого хилого и глупого – грех не бросить.

– Сам знаю. Таких любить трудно. Это сильных да умных – просто, а ты – меня попробуй. Как Сергуня.

– Уже пробовала.

– И как?

– Горьковато…

Я подумал, что она снова намекает на запахи, и еще раз уточнил:

– Так ты меня разлюбишь или нет?