Гость из прошлого

Геннадий прервал его взмахом руки.

– Дурила! Не о тебе речь, помолчи.

– Но ты подумал…

– Ничего я не подумал! – в голосе Геннадия зазвенел металл. Он рухнул на койку, спиной привалился к стене. Глаза его потемнели, под кожей на щеках вновь заходили злые желваки. Морис робко приблизился к своей койке, тоже присел.

– Это коридорная, – предположил он. – Личико у нее больно пакостливое. И ключики опять же в полном ее распоряжении.

Он подался вперед, рассматривая стрелки на часах Геннадия.

– Сколько мы отсутствовали? Всего-то около четырех часов. Кто сюда мог заявиться в дневное время? Только она. Небось, приняла за командировочных. Они ведь обычно к вечеру возвращаются.

Слуха его коснулся гундосый комариный писк. Он удивленно замолчал. Зимой и комары? Откуда? Морис поднял голову. Действительно комары! Видать, климат гостиницы вполне устраивал крылатых вампиров.

Геннадий тем временем продолжал сидеть неподвижно. Это молчание все более пугало Мориса. Он не сомневался, что про себя Геннадий продолжает подозревать в краже его, бывшего бомжа с неясным прошлым. Да и вышло все куда как скверно. Место тайника он видел и даже преждевременно посмеялся над возможной ловушкой, а кто-то взял и увел денежки. Самым подлейшим образом. И тоскливо подумалось, что придется возвращаться в баню за теми сальными, утрамбованными в мусорный бак шмотками.

– Полюбуйся-ка! – Геннадий глазами указал на собственную руку. На тыльной стороне кисти расположился комар. Шпага его успела войти в кожу, он на глазах багровел и раздувался.

– Хамовитый пошел комар! – Геннадий говорил устало и безучастно. – В прежние времена иной сядет и сидит себе тихонечко – будто и не надо ему ничего. Кольнет аккуратно, деликатно, что твоя любимая медсестричка. Да и после посасывает осторожно, по чуть-чуть, словно коктейль через соломинку. Вот это я понимаю, было воспитание – и сплыло! Такому не жаль было сцедить капельку-другую. А этот – точно помпа работает! Я, часом, не посинел?

– Хлопнуть гадину, и вся недолга! – Морис с ненавистью следил за комаром. Волею обстоятельств насекомое оказалось объектом приложения чувств, а чувства Морис испытывал самые звериные.

– Гад-то он гад, но какое, должно быть, наслаждение испытывает. Собственный вес его – ничто в сравнении с весом выпитой крови. Вот уж верно – проглот из проглотов, – мягким движением Геннадий ущипнул комара пальцами – раздавил, но не в кашицу, умудрившись, сохранить форму.

– Возьми-ка его.

– Зачем?

– Отнесешь коридорной и выразишь недоумение, – с серьезной миной Геннадий протянул останки комара Морису. – Недоумение, граничащее с возмущением. Ты меня понял?

Морис кивнул. Уцепив комара за крылышко, понес на вытянутой руке перед собой.

– Впрочем, стой! Бросай его к лешему, поступим иначе.

Очнувшись от ступора, "командир" вскочил с койки. За дальнейшими его действиями Морис следил с нарастающим недоумением. Сначала из вспоротой подкладки появились западного происхождения купюры, немного – штук пять или шесть. Затем, подойдя к стенному шкафу, Геннадий исследовал его внутреннее обустройство. Полочки, делящие шкаф на три секции, он выдернул из пазов и сунул под кровать.

– Твоя роль, – он обернулся к Морису, – сыграть пьяного. Это, надеюсь, у тебя получится. Наври ей с три короба, но только так, чтобы поверила. Дескать, денег у нас куры не клюют. О тех миллионах – ни звука. Словно мы и не заметили. Внушишь ей, что я уже вышел, а ты, мол, следом за мной, что будем гулять допоздна. Ну, и так далее. Завтра уже съезжаем. Попроси у нее бутылочку винца на опохмелку. Да хорошего, импортного, запомнил?

– Я-то запомнил, только с чего бы ей верить? У них же нюх, как у ищеек ментовских. Тоже, небось, по краю ходят.

– Считаешь, не поверит?

– Может, и поверит, но не полная же она дура, чтобы наводить дважды на один номер!

– Полная или неполная, но обязана донести. Жадность, брат, это такая воронка – засасывает и самых упертых. Сняли один куш, почему бы не снять второй? Скандалов, судя по всему, не боятся. Крутые, мать их так! А тут валютка – свежая да обильная.

– Ну и что?

– А то, что соблазнятся ребятки. Не знаешь ты, Морис, эту породу. Они хуже акул. Только помани… На вот, держи! – Геннадий всучил компаньону двадцатидолларовую купюру. – Сунешь этой стервятнице за лифчик. Будто бы на бутылочку. И про прииски что-нибудь сболтни. Мол, сделку обмываем. По уши в зелени и все такое. Главное – улыбайся! Плохо сыграешь, хана всей операции. А, значит, и нашей с тобой программе.

– Если хлебнуть малость… Для убедительности.

– Сам видишь, нету.

– А это? – Морис указал на флакон с одеколоном. – Запах, конечно, не тот, но в рыло дышать не буду. Зато играть не придется.

– Печень не жалко?

– Фига ли ее жалеть? За такие-то деньги!

Геннадий посмотрел на пузырек с одеколоном. Сурово предупредил.

– Исключительно для куража. Пропорции знаешь?

– Обижаешь, начальник, – подхватив со стола стакан, Морис поспешил к умывальнику. В спину ему Геннадий выдавал последние наставления:

– Уходишь из гостиницы, проверяешься. Чтобы никакого хвоста. Черт их знает, какие они тут тузы. Щелкать клювом не будем. Я в шкафу, ты на улице. Окна сам вычислишь. Как только все будет сделано, подам сигнал, – Геннадий на секунду задумался. – Сделаю так: сверну жгутом шторы и протяну из угла в угол. Получится вроде креста. Как увидишь, возвращайся.

– А если не увижу?

– Фантазер, – Геннадий усмехнулся. – Не увидишь, все продолжается своим чередом. Плавал же ты до меня, плавай и дальше.

Должно быть, некое подобие испуга на лице Мориса отразилось, потому что Геннадий поспешил его успокоить.

– Не трясись, кинолог. Прижмем эту шваль в лучшем виде. Подавятся, как те твои щуки, обожравшиеся хамсой.

– Ну что, глотать? – Морис поднял стакан с мутноватой смесью воды и одеколона.

– Минутку! Для начала устроим этой девочке вызов в другой конец коридора.

– Это на фига?

Геннадий терпеливо вздохнул.

– В то время, когда она покидала пост, из номера вышел я, ферштейн? Вот почему она увидит только тебя одного.

Морис ошарашенно кивнул. Сердце под ребрами билось в сумасшедшем ритме. Заяц-трусишка вовсю наяривал на барабане.

***

С коридорной получилось даже проще, чем он предполагал. Только задним числом дошло, – из бани возвращались краснолицые, нагруженные покупками, сияющие. Со стороны вполне можно было принять за выпивших. Она, видимо, и приняла. Судила по своим незамысловатым меркам. Баня в будний день – что за нелепость? Впрочем и роль свою он сыграл вполне натурально. Только когда потянулся с американской бумаженцией к женской груди, дрогнула рука. Не умел он так просто раздавать деньги. Да еще и таким вычурным образом. Но Геннадий оказался прав: лик незнакомого президента заворожил администраторшу. Бить по пальцам оборзевшего пьянчужку коридорная не стала, двадцать долларов уютно втиснулись в пазуху между двумя пышными полушариями, родив глянцевую улыбку на ее лице. Разумеется, вино ему пообещали самое наилучшее. И с грядущим обмывом не забыли поздравить…

Потом уже, торопливо спустившись вниз, он вышел на улицу и принялся перебирать в уме произнесенные фразы. Шагал вслепую, куда вели ноги. Лишь позже вспомнил о возможном "хвосте" и тут же стал лихорадочно озираться. Это было совсем не то, что в той прежней жизни на вокзалах. Там наметанным глазом они тотчас угадывали инородцев, участвующих в очистительном рейде. Все имеет свои отличительные признаки, – находили их и у милицейской агентуры. Задерганный, неустроенный бомж – самое чуткое на белом свете существо. Опасность он зрит спиной, затылком, а зачастую и вовсе неизвестно чем, просыпаясь среди ночи и твердо зная: с этого места пора уносить ноги. Не вычисляя и не предчувствуя – попросту зная. Теперь же от Мориса требовалось иное знание, и иных инородцев следовало высматривать в толпе. Пытаясь сообразить, как должны выглядеть гостиничные воры, он свернул в какой-то двор и притаился за забором. Если его пасут, то обязательно заглянут следом… Он огляделся. Двор тупиковый. П-образный домина, арка, наглухо перекрытая ржавыми воротами. Ни дать, ни взять – готовая ловушка! Морис в сердцах сплюнул и торопливо выскочил на улицу.

В животе начинало остро посасывать. От завтрака остались одни воспоминания, а порция одеколона вызвала яростную изжогу. А, может, ожила старая язва. Болело ведь когда-то. Крепко болело…

Томительным взглядом он проводил семенящую мимо девушку. Та на ходу по-мышиному быстро терзала зубками глазированную сдобу.