Меланхолия Самарии Родердейл

Меланхолия Самарии Родердейл
Андрей Сергеевич Терехов

Королева без народа, супруга и еды – все потерялось за завесой бесконечного дождя. И только сын пишет письма из загадочного города Арканвича.

Андрей Терехов

Меланхолия Самарии Родердейл

– Помню, мне тогда исполнилось девять: хлестало, как сегодня; а ты пела, – голосом, холодным и бесцветным, каким она обычно и говорила, промолвила Самария.

Поскрипывало витражное окно, капли стучали по стеклу, по водостокам. Королева сидела во главе сколь бесконечного, столь и пустого стола на тридцать человек: головой оперлась на согнутую в локте левую руку, правой – очень медленно отводила назад золотую ложечку и била по яйцу.

ЦОК.

ЦОК.

Кроме Самарии и Лиз в обеденной зале никого не было. Камин с жиденьким пламенем совсем не спасал от сквозняков, и руки Самарии замерзали, деревенели и двигались все медленнее, все слабее с каждым разом.

ЦОК.

…

ЦОК.

…

– Да, ваше величество, – склонила голову Лиз.

Сухонькая старушка, долговязая, с добродушным лицом, какой она всегда и была. Самария знала ее с пеленок, но сейчас с удовольствием поменяла бы на кого угодного другого – лишь бы этот новый человек мог перечить.

Какое-никакое развлечение.

– Лиз, я уже видеть не могу эти яйца, – не то вздохнула, не то зевнула Самария, и королевская рука с ложечкой обессилено упала на вышитую золотом скатерть.

– Ваше величество, простите, у нас ничего больше нет. Пара курочек, петушок и три мешка пшена. Нужно идти в деревню за едой, но…

– Дорогу размыло, – сухо закончила за кормилицу Самария. Порыв ветра толкнул створку окна, и та со стуком распахнулась. На пол брызнули потоки воды.

– Двенадцать недель дождей. Такое бывает? Нет, не закрывай, – остановила движение Лиз Самария. Королева поднялась и, кутаясь в горностаевую накидку, подошла к окну. Внизу давно и бесповоротно захлёбывались водой холмы и тропинка. – Сквозняк – это единственное, что отличает мой замок от склепа.

– Да, ваше величество.

– Лиз. Почему меня никто не навещает? Когда я увижу моих подданных, послов других государств… Кого-нибудь?

– Ваше величество, вы могли бы…

– Не хочу я никуда ехать! – резко оборвала Самария и вернулась к столу. – Вообще ничего не хочу. Лучше буду королевой без подданных, – она снова взяла ложку и стукнула по яйцу, – без еды, – еще один удар, наконец, разбил с хрустом скорлупу, – без короля.

– Ваше величество, я говорила о вашем сыне…

Лиз помедлила и протянула конверт – пастельно-зелёное пятно на фоне золотисто-белой скатерти. Самария едва не подскочила от радости.

– Его почтовый голубь?! Лиз?! – она вскрыла письмо и достала листок шлифованной бумаги. Понюхала. – Не разберу, чем пахнет. Как думаешь, он пользуется парфюмом?

– Его королевское высочество принц Уилбур всегда умел преподнести себя.

– Да. Да, он точно душится чем-то. Уже такой взрослый… – Самария слегка улыбнулась – как улыбается только мать, что видит возмужавшего ребенка, – и вчиталась в аккуратные буквы.

«Дражайшая и любимая матушка, спешу сообщить, что осел ныне в городке Арканвич, что близ Долины Молчания. Здесь из одного окна видны горные кряжи и озеро, а из другого – хвойный лес. Когда облачно, тучки спускаются совсем низко и, если подняться по склону, можно ходить сквозь них, как среди густой травы.

Я снимаю комнату в пансионе «Маленькая баронесса» – из четырнадцати номеров у меня четырнадцатый, самый дальний и высокорасположенный. На моем этаже жильцов нет, но вообще, говорят, здесь обитают еще восемь человек (их я ни разу не видел). Хозяева – очень милые и добрые люди, они всячески помогают мне освоиться.

Вы помните, я говорил, что последнее время увлекся зданиями, у которых есть своя, уходящая корнями вглубь веков история? Видели бы вы местную тюрьму!

Нет, не беспокойтесь, матушка, это здание теперь – обитель исторического общества Арканвича. В камерах висят картины, стены обклеены обоями – если бы не решетки, никто и не подумает, что находится в бывшей тюрьме.

Сейчас я изучаю городские архивы – переписи населения, газетные листки, картографические съемки, планы застройки. Хочу понять, кто тут бывал, кто работал, кто художник всех этих полотен и, особенно, кто на них изображен. К слову, одно вы можете знать – репродукция висит у нас в замке, в Багряной зале. Называется «Карающий рок над Арканвичем». Посмотрите ее. Хорошо? Так будет казаться, что я навестил вас.

Еще я ходил купаться на местное озеро. Горожане его почему-то не жалуют, но мне до безумия нравится пейзаж и безмятежно-спокойная гладь воды. Думаю, вам здесь тоже понравилось бы.

Напишу вам, как узнаю что-нибудь новое. Ваш любящий сын».

Самария в задумчивости кивнула Уилбуру, словно он был рядом, а не за много миль, и потянулась.

– Как же ноги ноют.

– У меня тоже, Ваше величество. Погода.

– Да, точно. Погода. Пойду, отдохну. Это яйцо высосет из меня все силы.

Самария вышла из комнаты и по сумрачному, полному густых теней коридору двинулась к спальне.

Позади тонко звякнул фарфор – Лиз убирала посуду. Ажурно-нежное эхо смешалось с отзвуками шагов и пронеслось по лабиринтам заброшенных комнат – давно закрытых, полных пыли, воспоминаний и теней.

Желтая зала, фиолетовая, оранжевая…

Вот.

Тихое помещение окружило Самарию монотонностью багрянца – на стенах, мебели, занавесках. Она двинулась вдоль стен, вглядываясь в картины.

Пейзаж. Девушка с алыми герберами. Портрет какого-то предка Самарии. И…

Она оступилась. На очередном полотне, созданном из оттенков багрового и чёрного, ждали у плахи одиннадцать изможденных заключённых: десять мужчин и одна женщина. Рядом подтачивал топор палач в красном колпаке и запачканном кровью фартуке.

«Карающий рок над Арканвичем», – значилось на раме.

Мрачная, давящая картина. И будто живая?..

Самария протянула руку к полотну, коснулась волн краски, и они перетекли на ее пальцы, вобрали в себя, перекинулись на предплечья.