Волк в ее голове. Часть I (бесплатно)

Из моего горла вырывается смешок.

– Ну и где находится ваша… м-м, «Жопа»?

Мужчина выразительно смотрит в ответ.

– Понимаю, название под стать. Как найти?

Кассир поднимает было руку, но молчит, ибо по радио объявляют семь вечера. Он и повар знающе переглядываются, встают. Я догадываюсь, что у них закончился рабочий день, и мигом ощущаю себя невыразимо лишним в этой калиточной.

– А… дорога? – напоминаю я и смущённо показываю рукой за спину.

– Отсюда наверх до часовни. Потом до Шестой линии. Там разберёшься.

Я благодарю кассира, направляюсь к двери, но, последовав минутному порыву, возвращаюсь.

– Можно одну штуку?

Мой палец утыкается в тёплое стекло витрины. Кассир останавливает пересчёт выручки, хмурится.

– Эти штуки зовутся калитками.

– Да, так… можно?

Плохо соображая, где ценник и сколько стоят пирожки, я нахожу и неловко протягиваю сотню.

– С какой начинкой?

– Да… всё равно. Любую.

Взгляд у кассира делается такой, будто его пытают

– Ты, наверное, думаешь, эти штуки – так, ерунда? Вроде беляша под водку?

Я нервно прыскаю.

– Нет?.. Что вы… нет!

– И хозяин этого заведения – какой-то делюга…

– Вовсе нет!

– А может, у него из поколения в поколение передают рецепты этих калиток? Может, когда здесь гудели заводы, все работники стояли к нему в очередь за этими калитками? – Кассир надевает на руку прозрачный целлофановый пакет, достаёт одну калитку, осматривает. – А теперь это никому не нужный район, на никому не нужной улице, в никому не нужном городе, где никому не нужны эти калитки, хотя, может быть, это очень вкусные калитки. Может быть, их пекла ещё его бабушка. – Он свободной рукой достаёт из-под стола бумажный пакет и продувает, чтобы придать объём, швыряет внутрь калитку. – А до бабушки – его прабабушка. По старинному рецепту, который можно найти в книге английского путешественника XVII века. Может быть, детей у делюги нет, и этот рецепт уйдёт вместе с ним, и больше эти калитки ты никогда не попробуешь. Другие, может, будут… – Кассир шлёпает передо мной пакет и отсчитывает сдачу. – А вот таких, по этому рецеп-кх-а-а…

Гортанный кашель обрывает его на полуслове. Давясь в приступе бронхита, кассир качает головой и уходит в подсобку. Одинокая калитка обжигает мою руку через бумажный пакет – обжигает так, словно ладонь окунули в кипящее масло.

Повар заканчивает уборку и терпеливо ждёт, пока я выйду. Он запирает за мной дверь на засовчик и поворачивает табличку с часами работы (чёрные цифры на белом) обратной стороной, отчего получается фатальное сочетание текста таблички с текстом неоновой вывески:

КАЛИТКА НАВСЕГДА

ЗАКРЫТО

***

По голубой проталине неба дрейфуют тяжёлые, как атомные крейсеры, облака. Иногда они закрывают солнце, отчего холодает, и я жалею, что надел вместо нормальной куртки балахон с Губкой Бобом. Иногда весеннее солнце прорывается, и верхушки растрёпанного леса за городом загораются рыжим пламенем – будто свечи. Тогда через улицу протягиваются ярко-жёлтые полосы, на стенах набухают смоляные тени. Длится это минут десять. Затем гурьбой наползают новые тучи и свет тускнеет, бледнеют очертания, и на глаза будто надевают синевато-холодный фильтр. Будто цвета и краски стекают с неба и домов, обнажая безликий, бесшовный мир.

«Мир Дианы», – ловлю я себя на мысли и тут же вздрагиваю от далёкого визга, который сумрачным эхом проносится над крышами. Ноги сами несут меня прочь от звука – на первую же улицу, где мелькают прохожие.

В детстве нас пичкали байками о заводском районе: призраки, убийцы и прочая требухня. Окно в дороге. Да-да: рама, стекло, подоконник, а под ними – полотно автострады. Словно дом захлебнулся в асфальте. Бр-р.

И без того немноголюдная округа зловеще пустеет и затихает, будто перед грозой.

Я сворачиваю на вторую слева улицу, как объяснил кассир. В нос ударяет запах шпатлёвки.

ТИПОГРАФИКА. МЫ ПЕЧАТАЕМ БЫСТРО И ДЁШЕВО

ADRAUREUR. ДОСТАВКА ГРУЗОВ ПО ВСЕЙ РОССИИ

БАР «ЖОПА»

ВНИМАНИЕ, ПРОПАЛА МАМА…

Волосы на загривке будто стягивает невидимая рука, я останавливаюсь.

Оно? Объявление Дианы тихо шелестит на ветру, левее темнеют двустворчатые двери бара, которые детально разрисовали под две половинки женской попы. Промеж них сочится приглушённый тяжеляк в духе девяностых, со стены белым неоном тянется стрелка с подписью: «Иди в задницу». Тут же висит мерзотный плакат «Фекального вопроса» – от концерта месячной давности.

Чувствуя тревожный азарт, я открываю левое полупопие и захожу в тёмный, с кислотно-жёлтой подсветкой зал. По ушам и подошвам ударяют басы. В дальнем конце помещения, в его пульсирующей хмари, танцует одинокая девушка. Из неонового марева поднимается фигура ди-джея, который держит в руке толстый шнур – держит не как провод, а как дубинку, будто чего-то боится.

– Куда! – Тень шагает навстречу. – Куда прём? Предупреждали ваших?

Я чувствую, как мои брови сами собой ползут на лоб: «Ваших?»

Тень изображает нацистское приветствие и следом – жест «убирайся подальше».

– А, – я как можно дружелюбнее улыбаюсь и выбираю на телефоне фото Дианы, – это стрижка. Современная стрижка. А я ищу свою подругу. Вы не?..

– Мне опять зубы с пола собирать? На выход!

Ди-джей ладонью указывает направление.

– Клянусь! Только посмо…

– На выход!

– Вам так сложно на фото посмотреть? – Я тычу сотовым вперёд и с обидой добавляю: – Неужели за две секунды пострадают чьи-то зубы?

Ди-джей замолкает. Размышляет с полминуты, затем берёт мой телефон и подносит ближе к глазам. Свет экрана мягко очерчивает качка-старика лет пятидесяти. Костистый лоб прорезают морщины, опускаются уголки губ.

– Не знаю, – тон ди-джея смягчается. – Ходила тут одна. Доходилась.