В девяти милях от жилища дьявола

Сзади лаяла что-то дева-референт, но Вера вытолкала ее и закрыла дверь. Герман вздохнул, оглянулся.

– Привет, – робко сказала Вера. Он ответил бесцветным «Говори» и снова занялся цветком.

– У тебя в больнице работает хоть кто-то? Твои жабы меня не слушают.

Некоторое время в кабинете царило молчание, и Вера подумала, что Герман уснул стоя.

– Ты снова говоришь шифровками? – наконец задал он вопрос.

– Что? Нет, это открытый текст. Я привезла труп.

– Зачем?

Герман положил ножнички и отошел к раковине, где стал смешивать с водой удобрение. Вера почувствовала, что теряет контроль над голосом.

– Затем! Я нашла труп и хочу, чтобы ему все провели… нормально. Опознание, блин, похороны, все-такое… Вы, что тут, спите все?

Герман выключил воду и поболтал смесь, чтобы лучше размешать.

– В крематорий.

– Ты изде…

– Вера, – Герман подошел к цветку и стал понемногу поливать, – отвези тело в крематорий…

– Можешь ты на секунду отвлечься от этого фаллоса?

– … затем вернись домой. Поешь. Соберись. Жди очереди на эвакуацию. Сейчас надо разбираться с живыми.

– Типа этого фаллоса? Так ты разбираешься? Не говори со мной как с ребенком.

– Так не веди себя как ребенок.

Вера стиснула зубы и хотела уже выйти, но вдруг сорвалась – шагнула к цветку и одним движением выдрала из горшка.

Герман по инерции еще несколько секунд лил удобрение, затем моргнул и замер. Вера подняла растение выше, словно воин, который демонстрировал сердце, вырванное из груди врага, но Герман только устало вздохнул. Вера засопела и, роняя комья земли на новенький линолеум, ринулась прочь из кабинета.

Мелькнули дева-референт, холодный коридор, провонявший хлором. Какая-то лестница, какая-то дверь. Сердце колотило в ребра, лицо пульсировало, горело. Правая рука до скрипа перчатки сжимала несчастное растение, и, едва Вера это осознала, чужие пальцы разжались и фаллосоподобный цветок вырванной рукой шлепнулся на пол.

Веру передернуло от этого сходства в звуках. Она снова куда-то пошла – прочь, прочь, – пока не оказалась в корпусе прозекторского отделения. Табличка на одном из кабинетов рекламировала некую "Сундукову Лидию Михайловну, д.м.н".

Внутри обнаружился божий одуван лет семидесяти, и Вера решилась на последнюю попытку:

– Я не из полиции, вообще ниоткуда. Он вчера приходил ко мне, а потом, уфф, умер, а я… я так не могу, как те мешки. Я заплачу, просто успокойте меня и скажите, что все сделаете с ним по-человечески. Я звонила в штаб-эвакуации, но там какой-то идиот. Я просила на посту, но… Вы сделаете? Я заплачу – тысячу, две, три. Только по-человечески, не как… мешки…

Вера достала кошелек и посчитала деньги.

– С собой пять тысяч шестьсот пятьдесят восемь и 70 копеек, но остальное я привезу. Или перечислю. Или…

Лицо Лидии Михайловны, прежде удивленное, слегка подобрело.

– Золотце, это тебе руку Герман Минович пришивал?

Вера неопределенно повела плечами.

– Ясненько. Выходит, ты миротворец?

Стало неуютно. В голове мелькнула картинка: почернелая воронка, на дне которой – отдельно от Веры – валяется рука. Свинцовыми пчелами жужжат пулеметные пули; стоит запах горелой земли и горелого мяса, в ушах звенит, и кто-то рядом повторяет с акцентом вопрос – миротворец Вера или нет.

– Это… это журналисты придумали.

– Ясненько. Ясненько. Ну что… тысяч за семь я все устрою.

Веру сумма ошеломила.

– Нет. Тогда не надо, – она вспомнила лежачий танец незнакомца. – Или… Ну… Господи, я не знаю. Десять. И вы сделаете при мне вскрытие и упокоите меня, что это естественная смерть.

Лидия Михайловна пристально смотрела на Веру, будто не до конца верила в реальность происходящего.

– Что ж, тащи.

– Сама?

– Золотце, ты видишь здесь кого-то еще?

Вера не без труда привезла тело и стала ждать. Разум одолевали сомнения: зачем возиться с чужим трупом, спорить, тратить такие суммы? На кой черт? Глупо. Глупо! Вера уже подумывала, не остановить ли старушку, когда Лидия Михайловна заметила:

– Что-то знакомое лицо у твоего друга.

– Он не друг. Вы его знаете?

– Золотце, когда каждый день кого-то потрошишь, – Лидия Михайловна с хрустом раскрыла грудную клетку мужчины, – кажется, что все встречные тут побывали. Выключи тягу в соседнем кабинете, душновато.

– Господи, у меня так же с текстами. В каждом вижу зашифрованное послание. Вот если раскодировать вашу фамилию с ключом "смерть" по таблице Виженера, то получится "ажиуво". Почти что "А ЖИВО", да-да.

– Золотце, тяга.

Вера выключила ее и бродила по холодной белой больнице: то порывалась зайти к Герману, то курила – а пачка таяла будто снег, – то читала в машине "Рубаи", но не понимала их смысл. Тонкий-тонкий намек, который шел с первых же строк, но никак не постигался.

Ожидание в очереди к зубному, когда у тебя ничего не болит. Умер чужой человек, ну, какая разница? Никакой, а гнетет, свербит, почти требует.

Около трех Лидия Михайловна позвала Веру.

– Вещи возвращаю тебе. Материалы для лаборатории передадут через эвакуационный санпост в третью горбольницу Синего мыса. Здесь уже ничего не работает. Напиши телефон для них. Фото и копию отчета отправлю в полицию, но искренне сомневаюсь, что они сейчас будут этим заниматься.

Вера написала сотовый, затребовала себе копию посмертного фото, и Лидия Михайловна озвучила заключение:

– Организм, в целом, в хорошем состоянии. Внешне: развитые икроножные мышцы, как у бегуна. Деформированные из-за узкой обуви стопы. На плече – татуировка летучей мыши.