Итальянский роман

От мирной идиллии, впрочем, всё было крайне далеко. В результате предшествовавшей экономической блокады к наступившей зиме и так смогли подготовиться еле-еле. А тут ещё население – а значит и количество ртов – в одночасье выросло на треть. Это уж не говоря о пяти или шести тысячах казачьих лошадей, которые с боями отбирали у карнийских коров скудные запасы сена. Точнее, бои вели не они, а их хозяева: ограбления и убийства превратились в постоянный фоновый элемент местной хроники.

Справедливости ради, казаки не рассматривали себя в качестве полицейско-карательной силы, призванной терроризировать население. На злодеяния их толкали куда более прозаические мотивы: голод и пьянство. Хотя это и выглядит стереотипным штампом, но сложные их отношения с алкоголем упоминаются в качестве серьёзной проблемы как итальянскими, так и немецкими источниками.

Главное же, – казаки считали Карнию своей, казачьей, обетованной немцами землёй, на которую они пришли всерьёз и надолго. С их точки зрения, вовсе не они, а карнийцы были здесь чужаками. И коли уж приходится терпеть их рядом с собой, – то пусть, по крайней мере, знают своё место. Знают, кто на этой земле истинный хозяин. С целью же доказать этот тезис наглядно, они приступили к оказачиванию и казакоформированию окружающего пространства.

В один прекрасный день карнийцы узнали, что, прямо не выходя из дома, переселились в станицы под названиями Новочеркасск, Екатеринодар, Новороссийск, далее везде. Быт, нравы и обычаи каждой из станиц определялись тем, казаки какого войска в ней преобладали. Представителей неказацких кавказских народов, копируя привычную модель, отселили в горные альпийские аулы. Против чего те не возражали, ибо в большинстве своём были правоверными мусульманами и рядом с правоверными православными казаками чувствовали себя не слишком уютно. Равно как и наоборот. Что по этому поводу думали правоверные карнийские католики никого, разумеется, не интересовало.

Местные католические церкви казаки использовали лишь в редких случаях, предпочитая проводить богослужения, похороны и свадьбы в нейтральных помещениях. Поглазеть на них, наперекор прямому запрету своего архиепископа, толпами сбегались любопытные карнийцы, находившие казачьи ритуалы странными и варварскими, но живописными. Казаки же, со своей стороны, полагали бескультурными варварами самих карнийцев. Отвратительные местные обычаи использовать носовые платки, а потом засовывать эту грязную тряпку обратно в карман, или, скажем, держать под кроватью ночной горшок, вместо того, чтобы как всякий нормальный казак выйти из хаты до ветру, – серьёзно потрясали казачьи эстетические чувства.

Единственными, пожалуй, кто сразу же разглядел в местных жителях родственные души, были случайно затесавшиеся промеж казаков грузины. Обитатели Италии и Грузии вообще чем-то неуловимо друг на друга похожи. То ли формой носов, то ли общим отношением к жизни. Эти же конкретные грузины вдобавок представляли собой остатки царской аристократии, после революции эмигрировавшей в Париж. В отличие от основной массы казаков, были они людьми европеизированными и образованными. Даже свободно по-итальянски говорили. Между ними и карнийцами установились отношения настолько добрососедские, что когда грузины отправлялись устраивать облавы на партизан, то галантно предупреждали последних о том, где и как именно собираются их ловить. Позднее, огорчённые, что поймать никого не удаётся, они посовещались-посовещались да и почти в полном составе присоединились к батальону «Сталин», название которого им очень нравилось. Частенько переходили к партизанам и казаки, правда, не столь массово.

В общем, быт, пусть и странный, постепенно налаживался. Тем более что первоначальные казачьи бесчинства возмутили даже итальянских фашистских иерархов, которые – ошибочно, скорее всего – полагали, что немцы отделили зону OZAK от Италии лишь временно, до стабилизации обстановки. Они накатали Муссолини жалостливое письмо: тут у нас, мол, итальянских граждан обижают, спасите-помогите! Но Муссолини, понимая, очевидно, что нет ничего более постоянного, чем временное, предпочёл смолчать. Немцы, впрочем, и сами сообразили, что перегнули палку и своими – точнее, казачьими – руками вновь способствуют росту симпатий к партизанам. А потому особо рьяных лиходеев приструнили.

Волей-неволей, казаки были вынуждены направить энергию в мирное русло. Открывались казачьи больницы, школы, военные училища, дома инвалидов. Начали выходить две газеты, «Казачья земля» и «Северокавказец». Даже школа танцев появилась. Многочисленные ансамбли песни и пляски с успехом гастролировали по окружающим Карнию крупным городам.

В феврале из Берлина прибыл сам генерал Краснов с супругой и другими официальными лицами. Ставка верховного казачьего командования сразу же приобрела черты императорского двора, с балами, приёмами, золотопогонными офицерами и дамами в вечерних туалетах.

Развивалось и казачье народное хозяйство: мастерские, лавки, харчевни. Парадоксальным образом, это благотворно отразилось и на коренных местных жителях. Ежемесячное жалование, которое строевые казаки получали от немцев, теперь вливалось в истощённую экономику региона.

Потихоньку стали готовиться к посевной. Вот это-то карнийцам ничего хорошего не сулило. Землю, само собой, предполагалось отобрать у них. Но посеять, не говоря – пожать, казакам было не суждено. На дворе стояла весна 1945 года.

Красная армия рвалась к Берлину. В Италии Союзники готовились к финальному штурму немецкой обороны. Партизаны, не особо скрываясь, выкапывали из огородов винтовки, а казаки предпочитали делать вид, что этого не замечают. Было ясно: война закончена. Они вновь проиграли.

На что надеялись?.. Те, кто подоверчивее, – тешили себя иллюзиями о неприступной крепости где-то в Австрии. В десять раз более неприступной, чем линии Мажино, Маннергейма и Зигфрида вместе взятые. Там можно отсидеться, пока не подоспеет долгожданное немецкое вундерваффе. Так утверждала пропаганда.

Те же, кто поумней, – шли к семьям, дома которых оккупировали в течение этих семи месяцев, и произносили самое важное на тот момент из выученных итальянских слов: Nascondetemi! – «Спрячьте меня!» И карнийцы, забыв обиды, укрывали оккупантов от их собственных командиров в подвалах и сараях.

29 апреля 1945 года сдались последние немецкие части в Италии. Под проливным дождём со снегом через горные перевалы к австрийской границе потянулись колонны казаков. Партизанское командование, дабы избежать бессмысленных жертв, решило продвижению не мешать. Но то настоящие партизаны, сражавшиеся ещё во времена партизанской республики. Были и другие, «партизаны последнего дня», взявшиеся за оружие, лишь когда исход войны стал очевиден. Этим не терпелось совершить напоследок какой-нибудь подвиг. И 2 мая они попытались захватить в плен казачий авангард в посёлке Оваро. Казаки сдаваться не пожелали, завязалась перестрелка. На подмогу своим поспешили оказавшиеся поблизости немногочисленные «старые» партизаны-гарибальдийцы и грузинские князья из батальона «Сталин». Одновременно к Оваро подошла большая казачья колонна. Партизаны-новички в панике отступили. Но бой продолжался. Опровергая свидетельство поэта Лермонтова, грузины оказались не робкого десятка. Бежать не спешили и защищали Оваро до последнего патрона. Когда патроны всё же закончились, из мёртвых тел этих царских аристократов казаки выложили на площади пятиконечную звезду.

В те же часы в соседней деревушке немецкие эсэсовцы без видимых на то причин устроили резню мирного населения, расстреляв шестьдесят пять человек. Лишь только весть об этом и о событиях в Оваро разнеслась по окрестностям, – вспыхнула кровавая вендетта. Теперь партизаны убивали казаков без разговоров и при первой возможности. Увы, но сподручнее всего оказалось убивать тех, кто был захвачен ранее или даже сдался в плен по собственной инициативе. Такие дела.

Впрочем, остановить или хотя бы существенно замедлить продвижение казачьих колонн партизанам было не по силам. В начале мая передовые отряды казаков перешли австрийскую границу. А 9-го числа вблизи города Лиенц все они добровольно и без каких-либо условий сдались британским войскам.

Через месяц британцы – те же самые британцы, которые двадцать пять лет тому назад спасали этих же самых казаков от большевиков в Новороссийске – передали их советскому командованию. Генералов и атаманов ждала петля, остальных – Сибирь. Казачий круг замкнулся.

Но не для всех.

Из книги писателя Леонардо Заньера, ещё мальчишкой своими глазами видевшего оккупацию Карнии:

Не так давно мне рассказали эту «австралийскую хронику»: Поэта, мой односельчанин и ровесник, в 70-х годах эмигрировавший в Австралию вместе со всей семьёй, занимался в Сиднее разными промыслами, в том числе строительством. Получив заказ из какого-то дома, приезжает туда и слышит, что говорят на карнийском диалекте и упоминают Маранзанис[1 - Населённый пункт в Карнии.]. Заинтересовавшись, он начинает расспрашивать супружескую пару, которая удивлена, что их разговор кто-то понял. Выясняется следующее: он – казак из расквартированного в Маранзанисе подразделения, дезертировавший и перешедший к партизанам. Вместе с десятком товарищей был схвачен и сразу же расстрелян в Комельянсе у стены бывшей железнодорожной станции, напротив памятника павшим. Все спешат, после пулемётной очереди никто не подходит, чтобы сделать контрольный выстрел; очнулся – раненный, но живой, ждёт темноты, переправляется через реку, просит приюта в первом попавшемся доме, его принимают, его лечат, его спасают, его кормят, его прячут; в доме есть девушка, рождается история любви. Лишь только война окончена и появляется возможность эмигрировать – они среди первых, чтобы сесть на пароход в Австралию.[2 - Leonardo Zanier, Carnia Kosakenland Kazackaja Zemlja. Storiutas di fruts ta guera. Racconti di ragazzi in guerra, Mittelcultura, Udine, 1995?, 1996?]

История эта не единственная. Во всём мире – в Италии, России, Австралии, Америке – ещё возможно отыскать тех, кто видел. Тех, кто помнит. Помнит, как семь коротких долгих месяцев итальянская Карниа была Казачьей землёй.

Туманные перспективы

Утром возобновляю путь, ориентируясь на мачты ветрогенераторов, белеющие у подножия горы на противоположной стороне долины. Дорога до них оказывается едва ли не на порядок длиннее, чем представлялась изначально. Горы играют с чувством расстояния и перспективы злую шутку. Объекты фонового пейзажа столь масштабны, что ветряки, которые издалека мозг упорно желает воспринимать лишь в качестве слегка увеличенных копий бытовых вентиляторов, вблизи оборачиваются грандиозными сооружениями пятидесятиметровой по меньшей мере высоты.

Наконец-то знакомлюсь с хозяевами итальянских коров. Гавкать на меня они начинают уже тогда, когда до пасущегося стада остаётся ещё с километр. Собак я люблю. В общем-то, это одна из немногих вещей, которых почти совсем не боюсь. Но идти на облаивающих тебя здоровенных барбосов, не имея возможности выбрать иную дорогу, – занятие не из приятных, доложу я вам. Результатом сложных многораундовых переговоров становится двухсторонний меморандум, по условиям которого я принимаю обязательство не похищать их драгоценных коров, а они, со своей стороны, соглашаются меня не съедать.

Лезу на очередную гору. На особо крутом подъёме меня нагоняет – и обгоняет! – пара древних старушек. Узнав о цели моего путешествия, интересуются: не собираюсь ли я, случаем, дойти до словенской границы? У них, мол, есть знакомые пенсионеры, которые именно так и поступили. Учитывая, что до Словении отсюда по самым скромным прикидкам километров семьсот, в ответ могу лишь икнуть.

Лежу в траве на вершине, чувствую себя ничтожеством. И по сравнению с открывающимся отсюда пейзажем и вообще. Размышляю о том, что над итальянскими горами следовало бы повесить плакат «Молодым здесь не место». Подавляющее большинство немногочисленных туристов, которых здесь встречаю, – уже хорошо в возрасте. На пальцы голых ног – каждая на свой – рассаживаются ярко-синие бабочки. Надеюсь, их привлекает скульптурное совершенство моих ступней, а не желание отложить в них личинок или ещё какую пакость.

Хотя сейчас лишь середина дня, но усталость ощутимо накопилась, одежда настойчиво требует стирки, тело – душа, а у источника, из которого я намеревался пополнить запас воды, мирно лежит дохлая корова. Что как бы не способствует. Посему, узрев на придорожном указателе сообщение о том, что в полутора часах ходьбы есть приют, сворачиваю с маршрута и иду туда. Указатель – о чудо – не врёт.

Сегодня воскресенье, поэтому приют заполнен отправившимися в поход выходного дня итальянцами. Поход по-итальянски выглядит так: на парковку заезжает трейлер-кемпер, из его недр извлекается здоровенная палатка, которая устанавливается здесь же, прямо во дворе приюта. Перед палаткой расставляются столики, мангалы, матрасы и прочее жизненно важное походное оборудование. Походники рассаживаются в шезлонги, берут книжку и вслух читают друг другу рассказы о горах, прерываясь на то, чтобы сходить перекусить в приютовский ресторанчик. Затем вся экипировка загружается обратно в трейлер, который отбывает в направлении дома. На этом поход считается состоявшимся.

Здесь и провожу оставшуюся часть дня. К вечеру походники разъезжаются. Остаёмся вдвоём с хозяйкой. Спать в душной комнате на двухъярусной кровати не хочется, поэтому договариваюсь с ней, что могу воспользоваться ванной, помыться и постираться, а ночевать буду на улице. Она с интересом расспрашивает меня о России. Я тут числюсь в разряде экзотических народностей. Из «дальних» иностранцев – то есть тех, кто не французы, немцы или швейцарцы, – сюда, на её памяти, забредала лишь парочка американцев.

С утра возвращаюсь на Альта Вию сытым, чистым и довольным. Захожу в седловину между горами, и… Даже не успеваю осознать, как и когда это произошло. Ещё несколько минут назад на безоблачном небе сияло солнце, а пейзаж просматривался на много километров в любую сторону. Сейчас я стою в белесо-серой мгле, из которой выступают – и тут же скрываются вновь – смутные очертания ближайших камней и деревьев. Натыкаюсь на наблюдательную вышку. Пытаюсь переждать катаклизм на ней. Или хотя бы установить его границы и масштабы. Благодаря появившемуся на мгновенье просвету, выясняю, что ждать бесполезно. Это не туман. Это переползающее из одной долины в другую облако.

Подобные атмосферные явления здесь, судя по всему, не редкость. Тропа обильно, гораздо чаще обычного, усыпана знаками разметки, вешками и даже протянутыми вдоль маршрута верёвками.

Альта Виа забирает круто вверх. Мысленно уже смиряюсь с тем, что от этой горы у меня останется лишь куча фотографий в стиле «облако изнутри», когда… Когда туманная мгла исчезает столь же внезапно, как появилась. Точнее, не исчезает. Просто я над ней… хм… возношусь главою.

Контраст разителен. Бесконечное голубое небо. Кипенно-белый, простирающийся до горизонта ковёр из облаков под ногами. Изумрудная трава с островками жёлтых и фиолетовых цветов. Серые, покрытые лёгкой дымкой выступы скал… И свет. Свет. Свет. Свет. Воздух, пространство, всё мироздание – залиты ослепительным солнечным светом.

Теперь я понимаю, как люди обретают веру в бога. Нет, почему они начинают верить в какого-то конкретного из богов и зачем им это нужно, – вопрос другой, по-прежнему остающийся для меня загадкой. Речь не об этом. А вот именно о том «как». О моменте перехода между состояниями. О том, что происходит тогда, когда срабатывает в голове некий триггер: вот здесь не верил, а сейчас – раз! – и верю.

Потому что у меня такой триггер сработал. Чувствую себя полным идиотом: на вершине горы в одиночестве сидит взрослый мужик и плачет без малейшей на то причины. Но одновременно просто физически ощущаю, как вместе со слезами из меня выходит вся накопленная за годы усталость, вся боль, всё раздражение, все страхи и обиды. Наверное, это и называется катарсис. Не знаю.

Облака неспешно затягивают долины. Солнце печёт так, что невооружённым глазом видно, как обгорает на руках кожа. Покидаю вершину и вновь погружаюсь в белую полумглу.

Этот склон покрыт густым лесом. Иду под шум дождя. На самом-то деле никакого дождя нет, но листва деревьев влажная настолько, что течёт с неё, как при сильном ливне. Спуск долгий, крутой и мрачный. В конце этапа, на пересечении с автомобильной трассой, располагается смотровая площадка. Теоретически отсюда должен открываться панорамный вид на долину. Сейчас, однако, она превратилась в площадку звуковую. На краю её стоит вращающийся с бешеной скоростью, но полностью скрытый туманом ветрогенератор. И из этого тумана, откуда-то сверху, периодически вылетает лопасть размером с двухэтажный дом, стремительно проносится над головой и вновь исчезает в тумане с замогильным, пригибающим к земле звуком: «ву-у-ух, ву-у-ух, ву-у-ух!..»

Поблизости кипит работа в невидимом деревообрабатывающем цеху. Во всяком случае, мне не удаётся придумать лучшего способа объяснить происхождение раздирающего уши визга циркулярной пилы: «взззжи-и-иу, взззжи-и-иу!..»

Остаётся добавить к картине близкий у ураганному ветер: «фшиии, фшиии!..»

Замечаю смутный силуэт притормозившего автомобиля. Бегу к нему, чтобы спросить дорогу. Водитель даёт по газам так, что колёса секунды на три уходят в букс. Не могу винить его в нежелании со мной общаться. Сложно сохранять хладнокровие, когда из тумана на тебя внезапно напрыгивает длинная бесформенная фигура с оскаленными клыками (вообще-то, это я пытался изобразить приветливую улыбку, но, подозреваю, получилось не очень).

Вот по такому нерукотворному фильму ужасов и бреду весь остаток дня, шарахаясь от перебегающих дорогу оленей. Под вечер туман наконец-то сдувает. Решаю, что до темноты успею пройти ещё один маленький лесной этап километров на шесть и в его конце лягу спать. В середине пути происходят два события, вынуждающие заподозрить, что эта последняя идея была не такой уж блестящей. Во-первых, почти полностью темнеет. Во-вторых, в наступивших сумерках я обнаруживаю себя читающим плакат с надписью «Attenti ai lupi!» – «Берегитесь волков!» Вот уж спасибо. Обрадовали. Именно этого мне сегодня для полного счастья и не хватало, ага.

В некоторой панике добегаю до конца этапа. Раскладываю спальный мешок на столе в расположенной посреди полянки для пикников беседке. Выгляжу и чувствую себя основным блюдом дня. Точнее, ночи. Здешний информационный стенд тоже настоятельно рекомендует беречься волков. Ночью всё вновь затягивает туманом. Сплю в обнимку с фонариком и толстой палкой. Спится плохо.

Утром, невыспавшийся, голодный и злой, лезу на очередную гору. Начинаю осознавать, что уже сильно вымотался. Необходимость куда-либо идти, не говоря – лезть, не вызывает ничего, кроме злости. На вершине нахожу крест – непременный атрибут всех мало-мальски значимых итальянских горных вершин – и тумбу-указатель расстояний до близлежащих гор и поселений. В тумбу встроен ящик, там лежит журнал, в котором посетители горы могут оставлять жалобы и предложения. Пишу, что у них тут, конечно, очень-очень красивая страна, но в ней слишком много затрудняющих передвижение гор. И с этим неудобством уже что-нибудь надлежит сделать.

С противоположной стороны на вершину вползает турист. Он мокрый как мышь и уставший как собака. Себя в зеркало я не видел уже давно, но подозреваю, что выгляжу не лучше. Турист оказывается очередным немцем. Вероятно, местные альпини всё же исхитрились меня слегка покусать, ибо в голове незамедлительно начинает крутиться строка из Высоцкого про «а парень тот – он тоже здесь, среди стрелков из „Эдельвейс“, их надо сбросить с перевала». У немца, видать, в мозгу проигрывается нечто похожее на немецком. Разговор откровенно не клеится. Прощаюсь и оставляю позицию. В любом случае высоту я первый занял, а тебя ещё метров за пятьсот на подступах засек. В иных обстоятельствах – не прошёл бы ты у меня!

Склон, по которому спускаюсь сейчас, сильно круче и сложнее, чем противоположный. К немцу, взбиравшемуся по нему наверх, невольно проникаюсь жалостью. За недавний приступ инфантильного милитаризма становится стыдно.

Альта Виа петляет по однообразному лесистому предгорью. Недоумеваю, почему её проложили именно здесь. Что в этом может быть интересного? Как по заказу, встречаю итальянское семейство из четырёх человек с рюкзаками. Увидав меня, семейство начинает издавать радостные крики. Выясняется, что я первый турист, на которого они наткнулись за три дня пути. Знакомо, да. Глава семейства заявляет, что все остальные итальянцы – дураки, что не хотят увидеть эту красоту. И в доказательство своего утверждения разводит руки в стороны, как бы предлагая мне на эту красоту незамедлительно полюбоваться. Увы, разделить его восторги не могу. На мой взгляд, – мы стоим в довольно унылом лесу. Тут до меня доходит: то, что мне, выросшему среди лесов и болот, кажется скучным и однообразным, для них, детей моря и гор, – экзотика и новизна.

Начинаются населённые территории. Чувствуется, что перманентный итальянский экономический кризис последних лет по этим местам проехался сильно. Много заброшенных домов. Много выставленных на продажу. Рестораны, пансионы и гостиницы тоже либо закрыты, либо снабжены вывесками «продаётся». Общее ощущение запустения и не сказать чтобы бедности, но явного отсутствия благополучия.

Небольшая придорожная церковь в окружении моих любимых ветрогенераторов. Согласно информационному стенду у входа, она служила базой местным партизанам. Большинство партизан немцы поймали и убили. Кроме самого главного партизана по кличке «Тигр». А всё потому, что Тигр, в отличие от прочих партизан, имел привычку спать в обуви. И пока немцы его окружали, – всякий раз успевал от них убежать. Уж не знаю, действительно ли в этом заключался главный секрет тигриных побед, но стелы и обелиски павшим в бою партизанам на дороге встречаются регулярно. Все очень ухоженные, часто со свежими цветами у подножия.

Тем временем иду я к туристическому приюту, который ещё несколько дней назад наметил для ночёвки. От прочих приютов он отличается тем, что находится в собственности Региона Лигурия и по совместительству является научной экологической станцией. Что, смею надеяться, повышает его шансы действительно располагаться в указанной на карте точке и не быть закрытым. Надежды оправдываются. Огромная благоустроенная территория с теплицами, оранжереями, садом, огородами и даже стеклянным лекционным залом. Внутри обнаруживаю печальную пару управляющих, Симону и Фабрицио. Грустны же они, поскольку подбивают баланс. И баланс, судя по всему, не сходится.