Итальянский роман

– Синьор Вентурини, я понимаю, – вы расстроены. Имеете полное право. Но послушайте: ещё есть шанс спасти ваши инвестиции. У меня есть идея. Нужно переделать фильм в художественный. Приятель мой, Феде Феллини – вы его вряд ли знаете, он начинающий только, но очень талантливый, поверьте, – обещал со сценарием помочь. Единственное… Кхм… В общем, нужно будет вложить ещё немножко денег.

– Ху… де… да т… – казалось, почтенного торговца сейчас хватит апоплексический удар. Но тут он повнимательнее вгляделся в безмятежно-серьёзное лицо Росселлини. И весь как-то сразу сник, съёжился, вроде бы даже стал меньше ростом. Синьор Вентурини побаивался сумасшедших.

– Роберто. Мальчик мой. Ты, надеюсь, шутишь, верно же? Давно ли ты был на киностудии? Ты видел, во что они Чинечитту превратили? Там теперь лагерь беженцев. Где ты собрался снимать?

– Был. Видел. Ничего страшного. Будем снимать прямо на улице.

– Гм… Допустим. А актёры? С ними что? Половина разбежалась, другая половина потребует такой гонорар, что я при всём желании не смогу – даже в том маловероятном случае, если захочу, – себе этого позволить.

– Актёры не нужны. Подходящие типажи найдём прямо там же, на улице.

– Но ведь это римская улица! В Риме, если ты вдруг забыл, люди говорят на римском диалекте. Они сами-то себя не всегда понимают!

– Не беда, мы их дублируем. С итальянского на итальянский. А может, и как есть оставим. Пусть будет фильм в жанре сурового и неприукрашенного реализма. Всё как в жизни.

– Реализм, да? Остричь меня до последней шерстяной нитки, – это вот такой у нас теперь новый реализм?

– Не преувеличивайте, синьор Вентурини. Вам всё вернётся сторицей, поверьте. Хотя… В терминологическом смысле… Да, пожалуй, согласен. Такой у нас нынче итальянский неореализм. Уж извините.

– Хорошо, о сын греха. Выбора у меня, я смотрю, всё равно нет. Дам я тебе денег. Но берегись!.. Коли что не так – везде тебя сыщу. Хоть в Швеции. Даже если ты там под какой-нибудь юбкой прятаться будешь.

Росселлини с чувством потряс торговцу руку.

– Я не сомневался, что вы сумеете меня понять. Мы, римляне, всегда можем найти общий язык. Ведь Рим – открытый всему новому и необычному город!..

***

Было бы преувеличением сказать, что вся послевоенная Италия лежала в руинах. Разрушениям и опустошению подверглись в основном южная и центральная части страны, аграрные и патриархальные. Северные регионы, и в хорошие-то времена несравнимо более развитые и благополучные, пострадали от боевых действий значительно меньше. Впрочем, им тоже было что и кого оплакивать. Война унесла около полумиллиона жизней. Неизвестно ради чего. За что, собственно, воевали-то? С одной стороны, Италия явно и несомненно принадлежала к странам, победившим фашизм. С другой же, – не менее явно входила в число самой собой побеждённых. Кем считать себя ныне, было понятно не очень. Сотни тысяч итальянских солдат прошли через лагеря военнопленных, как немецкие, так и стран антигитлеровской коалиции. Теперь они возвращались на родину, где им предстояло с нуля отстраивать новый политический, социальный и экономический фундамент государства.

Слегка обескураженные итальянцы подумали-подумали да и поступили так, как привыкли поступать в любой сложной и непонятной ситуации: начали радоваться жизни. Поскольку же некоторые проявления радости без соблюдения необходимых формальностей католическая церковь полагала греховными, число зарегистрированных браков било все исторические рекорды, а кривая рождаемости стремительно поползла вверх, тысячеголосым младенческим плачем возвестив о необходимости чем-то эту ораву кормить. Большая часть свежеиспечённых отцов семейств почесала в затылке и отправилась на поиски работы. Любой, хоть за какие-нибудь деньги. Меньшая же – углядела в ситуации на рынке труда отличную возможность для развития собственного дела. Отстраивавшемуся и приходившему в себя после долгой военной зимы миру требовались дешёвые и качественные товары. Итальянская предпринимательская жилка встретилась с итальянской дармовой рабочей силой. И за пределы страны, мало-помалу сливаясь в полноводные реки, потекли ручейки продукции мелких семейных предприятий и мастерских, постепенно выраставших в солидные корпорации. За неполные два послевоенных десятилетия объём экспорта национальной промышленности вырос в восемь раз.

По вечерам усталые и довольные итальянцы – те из них, кому посчастливилось найти работу – возвращались домой и находили там усталых и жутко недовольных итальянок, днями напролёт вынужденных обстирывать легионы совместными усилиями произведённых на свет младенцев. Стоит ли удивляться, что если в 1947 году Эден и Энцо Фумагалли у себя в сарае мастерили от силы одну кастрюлю со шлангами в день, то двадцать лет спустя с конвейера завода Candy новенькая стиральная машина слетала каждые пятнадцать секунд?

В то время как итальянцы помогали итальянкам развешивать выстиранное бельё на протянутых меж домов верёвках, мимо них в ослепительно белых брюках проезжал сосед Марио, оседлавший жужжащую как оса табуретку на колёсах. Мыслимо ли было после такого зрелища даже смотреть в сторону старенького велосипеда?!.. Не прошло и десяти лет, как сотни тысяч мотороллеров заполонили городские улицы и площади.

– Любовь моя! – жарко шептали итальянкам итальянцы, поигрывая ручками газа свежекупленных «Весп». – К чёрту стирку, к бабушке детей! Я повезу тебя в кино!

Роберто Росселлини успешно вытряс из несчастного торговца шерстью недостающую сумму, доснял свой «Рим – открытый город», получил кучу международных премий и положил начало золотой эре итальянского кинематографа.

Кино – а чуть позднее и телевидение – расширяло горизонты, манило собственными глазами увидеть и ощутить новое, неизведанное. Итальянцы сели на мотороллеры – а потом и в автомобили – и отправились путешествовать. И впервые в истории обнаружили, что живут в Италии. Которая, как вдруг выяснилось, вовсе не ограничивается рамками их родного города или посёлка. Сверху – горы, снизу – море, посередине – добрая половина мирового культурного наследия. Массовый туризм превращался в излюбленное времяпрепровождение масс.

В путешествии хорошо, ну а дома всё же лучше. Кстати, о доме. Его надо построить. Плевать, как и из чего. Кто их вообще выдумал, эти строительные нормативы? Кто сказал, что ради жилых кварталов нельзя бездумно уничтожать сельскохозяйственные земли и природоохранные территории? Кто сказал «исторический центр» и «памятник архитектуры»?.. Ничто не могло отвратить итальянцев от твёрдого намерения заиметь собственный дом. Строительные и земельные спекуляции расцветали, а спекулянты процветали.

Яркое солнце экономического бума вставало над Италией. Одних – ласкало теплом сытости и достатка. Других – обжигало пронизывающим холодом.

***

Ещё одно усилие и гружёная вагонетка достигла подъёмника. Антонио Ианнетта согнулся в приступе сухого кашля. Он догадывался, что чем-то болен. Угольная пыль разрывала лёгкие, работать с каждым днём становилось всё труднее. Надо бы отлежаться да сходить к доктору. Но как? Невыход на работу без уважительной причины – нарушение контракта. Нарушение контракта – штраф, а то, глядишь, и каталажка. А какой же из местных докторов сочтёт такую причину уважительной? Здесь-то, в Марсинелле, где на лавках и трактирах висят таблички «итальянцам вход воспрещён»?

Антонио отёр застилающий глаза пот, подставил лицо под набегавший сверху поток воздуха. С рабочим местом ему повезло: лифтовой ствол совмещался с вентиляционным, тут было посвежее. Дальше в боковых штреках температура достигала пятидесяти градусов. Напарника-бельгийца на месте не было. Видать, тоже ушёл забирать готовую к отправке вагонетку. Оно и к лучшему. Антонио предпочёл бы работать с итальянцем. С ним можно было бы хоть парой слов перекинуться. Благо соотечественников вокруг хватало. Сто сорок человек, больше половины от общего состава смены, прямо сейчас трудились в этой же шахте. И десятки тысяч – в других шахтах по всей Бельгии. Тех, кому не повезло. Кто не смог найти работу на родине. Кому надо было кормить семьи.

Поначалу всё выглядело заманчиво. «Бесплатный проезд, бесплатное жилье, высокие зарплаты!» – зазывали рекламные плакаты. Пятилетний контракт без права досрочного расторжения и бараки бывшего немецкого концентрационного лагеря – так обстояли дела в реальности. Вот дорога и правда была бесплатной. В обмен на эшелоны с дешёвой рабочей силой бельгийское правительство посылало итальянскому эшелоны с конечной продукцией. Шестьдесят-восемьдесят килограммов человеческого мяса и костей на двести килограммов угля в день – выгодный для обеих сторон курс.

Антонио упёрся, приналёг, и вагонетка заехала в клеть подъёмника. Лишь наполовину. Транспортировочный механизм, который должен был вытолкнуть из клети предыдущую пустую вагонетку, заело. Привычное зрелище. Оборудование построенной ещё в прошлом веке шахты непрестанно требовало мелкого ремонта. Антонио беззлобно чертыхнулся. С одной стороны, лишние хлопоты, с другой – можно будет слегка передохнуть.

Клеть дёрнулась. И поползла вверх.

Такого быть не могло. Не до того, как он подаст сигнал к отправке. Ведь сейчас…

Увлекаемые клетью сцепленные вагонетки оторвались от земли, накренились, чиркнули по стенам лифтового ствола…

Такого быть не должно!..

Опытный шахтёр, он знал, что его отчаянный вопль не пробьётся сквозь толщу грунта на поверхность, к расположенному на девятьсот семьдесят пять метров выше пульту управления подъёмником. Но продолжал кричать. Свешивающийся с платформы край вагонетки разорвал трубу маслопровода, достиг связки электрических кабелей. Посыпался сноп искр.

Антонио прыгнул. И успел. Он лежал на полу набирающей высоту клети и с ужасом смотрел вниз, туда, где языки пламени уже облизывали старинные деревянные конструкции шахтной крепи…

…Две недели спустя, 22 августа 1956 года, серый от усталости командир спасательной партии, впервые сумевшей пробиться на нижние горизонты шахты Буа-де-Казьер, стоял перед замершей в ожидании и надежде толпой. В надежде на то, что двести шестьдесят два оставшихся внизу человека дождались помощи, сумели выстоять против огня и дыма. В ожидании чуда. Несколько мгновений безмолвно смотрел он в полные слёз глаза бельгийских женщин, обнимающих плачущих итальянок. Отвёл взгляд.

– Только трупы.

***

Fischia il vento e infuria la bufera

Scarpe rotte e pur bisogna andar!..

Старая партизанская песня, сложенная на мотив русской «Катюши», плыла над площадью. Не поднимая руки, Овидио Франки разжал кулак, украдкой посмотрел вниз. Пальцы предательски дрожали. Проклятье! Эмилио-то небось не боится. Он-то и не такое видал, он дрался по-настоящему…

– Что, страшно?

Овидио отрицательно мотнул головой.

– Врёшь, – в глазах бывшего комиссара 144-й Гарибальдийской партизанской бригады Эмилио Ревербери мелькнула весёлая искра. – Не переживай. Это нормально, это пройдёт. Пусть лучше они, – он ткнул пальцем в плотную шеренгу полиции и карабинеров, – нас боятся. Как в Генуе.

Летом 1960 года Movimento Sociale Italiano – политическая партия идейных наследников Муссолини – планировала провести в Генуе свой традиционный конгресс.

Фашисты?.. Здесь?.. В городе партизанской славы?.. Генуя восстала.

Полиция попыталась сдержать продвижение многотысячных колонн рабочих профсоюзов и коммунистов. И сильно об этом пожалела. Очень трудно крутить кому-то руки, когда из каждого окна в тебя летит прицельно запущенный цветочный горшок. Очень больно бить дубинкой заводских рабочих, имеющих привычку таскать в карманах тяжёлые гаечные ключи на тридцать шесть. Дубинки у полицейских отобрали и сложили из них большой костёр на площади. А вслед за тем костры протеста заполыхали по всей стране.

Тех, настоящих, фашистов Овидио не застал. Он родился в сорок первом, сейчас ему было лишь девятнадцать лет. Принадлежал уже к новому поколению, поколению экономического бума. Видел вокруг себя расцветающую и переживающую стремительную индустриализацию страну. Нашёл стабильную работу на заводе, был на хорошем счету у начальства. Если всё сложится удачно, скоро он женится и года через два-три они с женой задумаются о покупке первого автомобиля. А потом и собственной квартиры. Ему повезло, грех жаловаться.

Но видел он и другое. Видел прибывающие с юга поезда, набитые толпами своих ровесников, оборванных, неграмотных и голодных. Ищущих хоть какой-нибудь работы. Слышал их рассказы об умирающих деревнях, о городских трущобах, о брошенных на произвол судьбы людях, пытающихся выжить в полуразрушенных бараках, без воды, электричества, школ и больниц. Видел изувеченных и погибших на рабочих местах товарищей. Видел струи воды и слезоточивого газа, летящие в тех, кто осмеливался требовать безопасных условий труда и достойной зарплаты. Видел глаза оставшихся без кормильцев семей.

Ему не на что было жаловаться. Но он был рабочим. Был коммунистом. Был патриотом. И потому сегодня, 7 июля 1960 года, вместе с товарищами по профсоюзу стоял на площади родного Реджо-Эмилия.

Полицейская шеренга пришла в движение, рассредоточилась, взяла автоматы на изготовку. Песня смолкла. Манифестанты попятились.