Вракли-5. (Пятьдесят лет в строю)

– А теперь, – произнёс СГ тихим голосом, – снимите левый ботинок.

Дядюшка молча снял и предъявил изумлённым зрителям носок с дырищей на большом пальце. СГ опять сделал странные пассы, дядюшка моргнул и сказал:

– Ну, что, убедились? Вам меня не загипнотизировать!

Мы все неприлично заржали, и тут дядюшка увидел свою ступню и ботинок рядом. Ох, и досталось же его жене!

Я же тогда не утерпел и попросил Фаинберга повторить это со мной, при условии, что я буду сопротивляться. Тот внимательно посмотрел на меня и сказал, что нет нужды проверять. Что я отношусь к тому абсолютному меньшинству, кого почти невозможно загипнотизировать даже при моём желании. Кажется, что и жена моя также устойчива к гипнозу. Нам с ней вместе или по отдельности довелось попадать на различные мероприятия, где выступали экстрасенсы или гипнотизёры. Там всегда был обычный трюк – приглашались на сцену зрители, на которых умельцы демонстрировали свои способности. Что мы только не делали, чтоб попасть в число испытуемых – и заранее подходили к сцене и буквально сами туда лезли. Но нас будто не замечали. Ясный перец, кому охота позориться!

Так бы я и остался Фомой-неверующим, если бы не один удивительный случай. Это произошло именно с моей семьёй, поэтому за достоверность я полностью ручаюсь. Нашему сыну было года два. Рос он нормальным ребёнком, может только худоват и бледноват. Когда я вёл его к врачу, ему нравилось висеть у меня на руке, которую я засовывал в карман брюк. Ребёнок висел как тряпка и ещё дразнил проходящих мимо закатывая глаза и высовывая язык. Сердобольные женщины хватались за сердце и шептали вслед: «Ирод, дитя мучает! Небось, совсем не кормит, ясно, что не родной!». Сын слышал и ещё больше выпендривался. У врача стоило мне раздеть сына, как врач едва глянув, тут же с испугом: «Ой, оденьте!». Ну, худенький, ну бледненький, и что? Позже как-то раз мы втроём возвращались из леса. Сын стал ныть, что ножки устали. Тогда мы с женой взяли его за руки и за ноги, словно это были носилки и понесли. Походя мимо дома, что рядом с нашим, мы услыхали истошный крик. Орала женщина с балкона пятого этажа:

– Отпустите ребёнка мучители! Щас милицию вызову.

Сын же высунул язык и закрыл глаза. Женщина скрылась в квартире и через несколько минут вылетела во двор, догнала нас, только открыла рот, как дитя внятно произнёс:

– Тётя! Отстаньте, мне нравится!

Всё было хорошо, но вдруг сын стал по ночам кричать. Причём не сразу, а этак через час-полтора после того как прослушав очередную сказку крепко засыпал. Кричал он, стоя в кроватке с открытыми глазами, но у меня складывалась ощущение, что он спит. Успокоить его было непросто. Главное не пугать, а стараться как-то отвлечь и успокоить. Полчаса, не менее, уходило на это, и так было каждый день. Что мы только не делали, перебрали всех возможных врачей. Ничего не помогало. Но однажды кто-то, не помню точно, сказал, что эти штуки могут вылечить, точнее, заговорить, особые бабки. От отчаяния мы пытались найти такую в Минске, но не смогли. Подошло лето, и мы по обычаю отправили сына к тёще на Украину. Отвозил его я и на прощание рассказал бабушке о проблеме внука и о том, чтобы она попыталась найти такую «врачевательницу». Тёща, которая славилась особой самоотверженностью и исполнительностью, пообещала. И… выполнила. Но, то, что она рассказала, повергло нас с женой в изумление.

Итак. Тёща известная учительница не только в своём районе, но и в городе, вынуждена была действовать как партизанка. Поиск «целительницы» дело щекотливое, но тёща дама настырная и таки нашла бабку. Та попросила купить на рынке яйцо из-под домашней курицы и сварить его вкрутую. Утром бабка очистила яйцо, пошептала над ним, потом покатала им по голове сынишки, опять что-то прошептала и сказала, что всё. Больше дитя орать по ночам не будет. Дитя же проникся важностью момента и молча перенёс процедуру. Бабка получила немалую оплату и слиняла. Вечером дитё орал как прежде, даже дольше, как показалось испуганной тёще. Утром она помчалась к бабке востребовать деньги или получить объяснение. Бабка сначала сильно удивилась – не может такого быть! Потом задумалась и:

– А дитяти крещёное?!

Тёща пожала плечами, дескать, конечно нет.

– Тогда что Вы хотите? Окрестите, я тогда повторю.

Что делать? Бабка ещё куда не шло, а вести ребёнка в церковь? Во-первых, там точно спросят, как родители к этому отнесутся? Нам, что заверенное нотариусом разрешение послать? Во-вторых, тёща как учительница в те времена могла иметь кучу неприятностей. Но выход нашёлся. Через третьи руки в дом заманили попа. Не объясняя истинной причины крещения, тёща попросила совершить обряд в домашних условиях. Поп согласился и окрестил мальца. Правда, дитя пытался лягнуть попа, но когда он завершив процедуру угостил сына конфеткой, тот присмирел и даже сказал: «Спасибо, дедушка».

Тёща слетала за бабкой, та повторила процедуры. Вечером сын орал. Причём так, как никогда ранее, до самого утра. Бедная тёща едва рассвело, метнулась к многострадальной бабке.

– Что Вы с внуком сделали?!!! Он так не орал никогда. Орёт, волосики встали дыбом и так до утра.

– Отлично, – неожиданно с радостью ответила бабка. – Это испуг выходил через волосы. Его год назад испугали, кажется, что-то с водой связано.

С этого дня сын ни разу не кричал, только иногда через час-полтора как уснёт, почмокает губами, покрутится, даже что-то пробормочет. А когда повзрослел, так и это прошло.

Мечта, чтоб её… или Рай – туда и обратно

Ж. Эффель. Сотворение мира

Пара слов в качестве преамбулы

Наверняка нет такого человека, который бы не мечтал. На худой конец хотя бы в детстве.

Эти мечты были в своё время просты и незатейливы – про Деда Мороза, Новый Год и подарки, про новые игрушки, про поход в цирк и прочее понятное каждому ребёнку. Сейчас, наверняка, всё заменяет новый смартфон или компьютер или планшет или ещё какая-нибудь хрень под названием гаджет… Я не помню, мечтал ли о чём-нибудь в несознательном возрасте. То бишь до школы. А вот в школе мечты были мелкие и очень приземлённые. Типа хорошо бы чтоб не вызвали на уроке, заболеть бы легко чтоб недельку—другую проваляться дома, чтоб первое сентября выпало на субботу, чтоб вдруг объявили эпидемию и каникулы увеличили на месяц… И, конечно, по первым влюблённостям мечты были очень даже предметные, но до момента полового созревания платонические, а после… ну, ясно какие. О том кем бы стать я впервые задумался после ознакомления с архивом у моей ленинградской тётушки. Прочитав про тридцать седьмой год, а впрочем и о том, что было, начиная с семнадцатого, я решил стать председателем КГБ, чтоб, значит, навести порядок в стране и наказать тех, кто по моему мнению был виновен во всех бедах. Однако, став чуть старше, я прошёл перековку у моего ленинградского дядюшки. В результате её стал диссидентом первой ступени, а именно идеологическим диверсантом. Что выразилось в неприятии не только КГБ как государственной структуры, но и самого государства. Более того, демократию я воспринимал как надругательство над народом и по своему мироощущению был скорее монархистом. Как следствие, мне хотелось быть помещиком средней руки. Честным, добрым, хозяйственным, типа тех, которых описывал Пушкин в «Барышне-крестьянке». Но с окончанием школы и поступлением в университет дурь вылетела из моей головы и я быстро забыл про все эти мечты. Буйная студенческая жизнь – простые понятные желания: чтоб мама поскорее слиняла в командировку и наша буйная компания могла собраться на моей квартире и славно отметить любой праздник, типа взятие Бастилии парижскими коммунарами или день святого Валентина по вьетнамскому календарю или ещё по подобному важному поводу, чтоб эта девица, наконец, дала, чтоб сессия кончилась и на свободу…

Формирование мечты

Куда поступать после окончания школы я не думал, а просто знал. Нельзя сказать, что это знание было результатом моей умственной деятельности. Конечно, с первых классов было ясно, что я не гуманитарий и люто ненавидел предметы, которые надо было учить наизусть. Типа стихи или даты съездов КПСС. Исключением был только иностранный, к счастью английский. Тут надо отметить некоторую странность – там, где надо было понять и запомнить закономерности или общие принципы, я чувствовал себя как рыба в воде. Поэтому всё, что можно было обозвать естественнонаучными предметами, мне нравилось и давалось легко. Т.е. физика, химия, математика. И ещё география, которую полюбил благодаря недолгому увлечению филателией. Вся остальная лишенная логики белиберда типа обществоведения, литературы, языка и частично истории в голове принципиально не задерживалась. Когда же наступило утро после выпускного вечера, мудрая мама сказала:

– Так. Во-первых, как я понимаю, ты намерен откосить от армии. Следовательно, в ВУЗе должна быть военная кафедра.

Я, ещё не понимая к чему это, на всякий случай кивнул головой. Действительно не мог представить себя в форме и в роли – ты начальник – я дурак и т.д.

– Во вторых.  С твоим длинным языком ты быстро загремишь в солнечный Магадан или, в крайнем случае, поближе, в Коми. По этой причине ты должен в своей будущей жизни работать там, где язык твой  непутёвый не вызовет скорой реакции начальства и компетентных органов. Желательно за колючей проволокой.

Мама знала, что говорила. Её отец, мой дед был арестован в конце тридцатых за дружбу с Пятаковым и то ли был расстрелян, то ли просто умер от истощения в концлагере под Котласом в начале сороковых. Надо признаться, что на язык я был, что скрывать, крайне не воздержен. Не то, чтобы просто поболтать, но пошутить, невзирая на окружение и место. А шутки зачастую, мягко говоря,  не вписывались в кривую линию партии. Пока за малолетством на это мало кто обращал внимание, но мудрая мама директор НИИ и член райкома предвидела моё будущее достаточно ясно.

Гораздо позже во времена перестройки меня язык едва не довел меня до политической деятельности, что в условиях нашей республики могло кончиться или кладбищем или тюрягой.  Кипение политической жизни в конце 80-х нас в явном виде не затронуло. Но, наблюдая за рождением и смертью всевозможных партий, общественных организаций, комитетов и прочих структур, я давал волю своему буйному языку. Шутки эти в извращенном виде циркулировали среди друзей, приятелей и их многочисленных знакомых.  К моему изумлению через какое-то время они возвращались, превратившись, чёрт знает во что, в чуть ли не в политические лозунги. Как-то раз горячие головы из городской интеллигенции задумали новое объединение – Народный Фронт. Они пригласили меня  на учредительное собрание одного из филиалов и попросили выступить с комментариями к их политической программе. Я забрался  на трибуну и вместо рассмотрения программы стал, думая в шутку, рассуждать о том, что фронт – это не ново, что это означает войну, что линия фронта – это наши и враги рядом и иногда трудно разобраться где кто и перебежчиков немало… И предложил создать… Народный Тыл. Именно в тылу, трепался я, отрабатывая гонорар и праздничный ужин, куётся победа, там, в тылу готовится наступление и т.д. Дело кончилось тем, что отколовшаяся от фронтовиков часть пыталась таскать меня на подобные мероприятия, предлагая выдвинуться депутатом от этого Тыла, а затем и в президенты республики. Я отбивался, как мог, прятался, проклиная свой язык. Безутешные тыловики попытались переключиться с меня на жену. Но та была невоздержная на язык в смысле непечатности основных возражений, которые она приводила в качестве аргумента, и тыловики отстали несолено хлебавши. Потом за меня взялись другие партии. Они, как и фронтовики, приглашали на свои собрания, просили выступить и высказаться по поводу их программ, планов и деятельности. Поскольку за все почти семьдесят лет существования СССР  занятия политикой представляли собой участие в демонстрациях по праздникам, сон на  политучебе и прочих подобных мероприятиях, то опыт новых  партстроителей был нулевой. Конец восьмидесятых запомнился нарастающим дефицитом всего, и даже скромный фуршет по завершению собрания был нелишним. И сам я укреплял ослабший от выступления организм и, как опытный стололаз, приносил в клювике что-нибудь вкусненькое жене и сыну. Хотя оставаться серьёзным и не разозлить организаторов шутками по поводу их программотворчества удавалась с трудом. Сдерживался только мыслью о фуршете. Помню, одна партия пригласила меня на организационно-учредительное собрание. После обязательной части по выбору председателя, членов исполкома и прочих функционеров, их кратких и не только кратких выступлений слово было предоставлено мне. Я взгромоздился на трибуну, открыл папку с программой и прочитал про себя первую фразу:

– Руководить страной должен коллектив из ста ХОРОШИХ людей!

Я задумался, промолчал минуту и спросил у председателя, сколько времени мне даётся на выступление. Он ответил, что десять минут. Тогда я предложил на выбор: минуту или сколько получится, но не менее часа, так как программа большая и следует остановиться на каждом пункте. Председатель подумал, посовещался с президиумом и предложил второй вариант. Трепался я около часа. Причём немалую часть времени пришлось на обсуждения критериев, по которым они собирались выбрать эту бравую сотню. На фуршете один из партийцев спросил меня шёпотом, что я собирался сказать за минуту. Оглядев уже практически пустой стол, я также шёпотом ответил: